Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Дошел. Тот обернулся. Малк. Статный, с мужественным лицом. И он проговорил: «Остен — хороший, а ты меня перехитрил…»
Щек проснулся. За столом сидел Пламен и что-то мастерил. Пахло гарью — видно, от сального фитиля… Пламен походил на Некошу: тоже ночью не спит дедок… Щек чувстввовал себя болезненно. Изнутри не отпускал нервный мандраж. «Верно, все от сна дурного…» Раздавшаяся нога после эдакого сна страшила. Настроение — муторное. Хоть плачь…
— Как нога? — заметил его пробуждение Пламен.
— Отекла. Днем посмотрю. Батя, где воды испить — сухо внутри.
— Сейчас подам, лежи.
— Нет, я сам. Все равно мне надо.
— Попей там, а по нужде щас проведу.
Выпил пол-ендовы воды и пошел за стариком.
— Сколько тебе годов, батя? — неожиданно для себя спросил Щек, видать, не успокоившись от вчерашних подсчетов.
— Лет пятьдесят живу. Я не считаю в точности.
Прошли мимо женской спальни. «Как тихо спят бабы», — подметил мужик и оступился на больную ногу. Рука уперлась в стену.
— Надысь, дочек твоих видел, иль кого? — спросил Щек.
— Одна — жена, другие — дочки. Три.
— Мужи-то на рати, аль не мужние? — Щек встал в указанный угол, но нужда прошла — обманулся по нездоровью.
— Одна — мужняя, средняя коя. А две нет. Бери, хошь, младшую — ей уже срок.
Щек молчал. Темнота, лица деда не видно. Вернулись к лампадке, и когда красноватый свет упал на лицо старика, Щек спросил:
— А ей сколь лет?
— Не знаю. Пора уже… — Потом, покумекав и вдумчиво растерев ладонью плечо, сказал: — Четырнадцать, вроде того. Про деда твоего я слышал, а отец-мать есть?
— Нету.
— Оставайся тогда здесь, — предложил Пламен, будто вопрос — и не вопрос вовсе.
— А зять где? — Мужика потянула эта тема. Да и хозяин охочий до разговоров… Щек подумал еще: «Все тут, в Киеве, будущих зятьков жалуют, или это я ему так понравился, что с налету решил сосватать мне свою дщерь?»
— Мужик ушел со Святославом, а она бездетная, и не получается у ней ничего.
— У меня там семья брата, могу туда забрать.
— Как знаешь… Уйдут окаянные и езжайте…
Пламен на копылах плел лапоточки для ходьбы по дому и совсем не глядел на гостя. Щек похромал ложиться.
— А нога заживет твоя…
Но ногу стало дергать. Щек лег и попробовал считать точно размеренные по времени рывки боли. От этого они утихали, будто зная предел известного Щеку счета.
Однако до рассвета уснуть не удалось. Боль с чего-то переместилась в живот. Мужик опять поднялся и сел за стол. Тревожные думы завладели им. Беспокоился, как отвечать перед Гульной будет. Неизбежен ее немой укор в его адрес за смерть Малка. Но ему не в чем винить себя… Сон еще дурной какой-то. «А, пес со всем этим! Лучше быть с упреком от родных, чем вошкаться по безлюдью!.. Смерти Малка я не смог бы избежать — тут, видно, так ему на роду написано было. Ехали мы в толпе своих, в самой гуще. В лоб стрелы летели. А когда к воротам повернули, в спины они понеслись. Под смертью я стоял не мене братца…» Дальше он вспомнил Остена, рыжего Хорсушку, все, сжавшее зубы, ополчение их. Подивился, сколько защитников в самом Киеве. «А сколь печенегов в поле намчало?! Тмутаракань несусветная, страшная!..»
Щек никогда бы не смог представить себе такого количества народа. Потому решил, если позволит нога, сходить на заборола и подивиться. Радовала догадка, что можно теперь не воевать в поле, а такие стены выдержат любого ворога. «Надо потрогать, из чего они сделаны, — вроде как камень?.. Приеду — расскажу своим про все…» И снова вспомнил Гульну со Светей. И не мог отделаться от чувства вины перед ними… Потом вдруг вспомнилось, что Гульна не раз намекала на Стрешу, как на невесту. «Небось, Светьке ее сватает… Почему я не хочу ей такого мужа? С чего ни взять — отовсюду мужик хороший, гладкий. И мамка его из всех выделяет, будто он ей родней остальных… Не хочу, чтоб она моею Стрешкою дела Светькины вершила!..» Щек припомнил, что сестренка — самый родной ему человек на белом свете.
Послышалось шевеление в женской спальне. Светало. Мимо заходили женщины. Расшумелись. Топилась печь, по ней звучно двигались горшки с кашей и взваром.
Старшие сестры, проходя мимо мужика, подолгу в упор глядели на него, громко разговаривая меж собой. Он вспоминал их ночных — в мокрых рубахах до колен — невольно переводя взгляд на срезы подолов. «Первая — какая-то странная: с прогибом в стати, но уверенная. А вторая — ничего себе, красивая. И икры колобочками — прям на загляденье… Муж где-то есть…»
— Ухаживай за женихом! — смеялась та, обращаясь к младшей.
Младшая, ничуть не стесняясь, подошла к мужику, кивнула на раненую ногу и сказала, глянув на сестер:
— Покушаем, попьем яблочного взвару и будем ногу вашу смотреть.
— А-а… — протянул Щек, смутившись от ее внимания. Глянул на стол и вновь на девушку.
— Вы не бойтесь, меня мама научила: я из сестер самая ловкая по болячкам.
Средняя засмеялась, а старшая покосилась на Щеково стегно.
— У нас дома из яблок тоже квас делают… И из ягод всяких… Но яблоки рядом не растут: надо к Перунову лесу идти… — разговорился Щек.
— Это далеко? — Подошла чуть не вплотную средняя.
— Вас как зовут? — перехватила его младшая, но средняя не осердилась, а старшая с матерью обернулись к гостю.
— Щеком.
Женская часть семьи разулыбалась.
— Очень хорошо. Кто же тебя так назвал? — Средняя стояла с миской и, спрашивая, мешала жиденькое тесто.
— Не помню, с рождения нарекли.
Засмеялись все.
— Вот это Папуша, — младшая показывала на среднюю, — это Хижа, — кивнула на старшую, и та отвернулась, — а маму нашу мы так и зовем мамкой. Меня кличут Длесей.
Щек постарался запомнить, чтоб не попутать невзначай. Впрочем, главное он выделил сразу: Длеся.
Странно оборачивалось все — на дрему походило. «Прямо какая-то стремнина моей жизни… А мне нравится!.. Если б не нога еще…»
Вспомнился один из их стариков: проткнув каким-то остнем пяту, он малость помучился да и помер.
— Сильно болит? — Девушка села на корточки подле мужика.
— Нет, уже забыл. Мне бы умыться.
— Пойдемте, я солью! — Радостно подскочила Длеся и кинулась в рабочую половину, где стояли очеп и вода. Гость пошел за ней. Умываясь, он спросил:
— Жив буду, поедешь со мной на Десну?
— А там страшно, волки есть?
— Волки есть, на брата раз напали… Но мы их не боимся! Скорей, они нас.
— Страшно… — ответила девица, не сводя глаз со Щека. Предложение взрослого мужчины ей понравилось. И сам он был ей по нраву: на вид — лесной, грубо одет, но глаза скорые и внимательные.
— Надо мамке с тятей сказать. Они меня очень любят.
— А старшую, Хижу, тоже любят?
— Тихо! Она не такая, как все. Колдушка!.. Девкой была очень веселой, а потом, вроде, на кого-то обиделась. Мы ничего не понимаем. Только знаем, что она очень странная: может хоть бабе, хоть мужику за одно словесо в харю заехать когтищами! — быстрым шепотом доложила девушка.
Щек, покончив с умыванием, молча наблюдал, как вода утекает по желобу под стену.
— На улицу течет?
— Пойдемте к столу. Зовут нас уже… — словно не расслышала вопрос Длеся.
На столе стоял горшок с гречневой кашей. В нее матушка засыпала смесь всяких сухих ягод и размешивала теперь все большой ложкой. Ягодки умягчались и пухли. Запах гречи не перебивали, зато смотрелось варево весьма вкусно. Рядом высилась стопка горячих овсяных лепешек и братина с заваренным из тех же самых ягод питьем.
К столу, покачиваясь и потирая плечо ладонью, вышел проснувшийся Пламен. Девчата разом замолчали, мать подвинулась на скамье. Хозяин сел и посмотрел лукавым взглядом на Щека и младшую дочь. Длеся потупилась, а Щек запросто спросил:
— Как спал-ночевал, батя?
Мать молча наложила кашу мужу. Сестры с прямыми спинами быстро кушали.
— Спал хорошо, щас поем и снова лягу.
— Дремотное лекарство — лучше всего, — рассудительно просопел над кашей Пламен.
