Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс (бесплатные версии книг TXT) 📗
Все это казалось ужасным и бессмысленным. Иосиф думал о том, какие же усилия надо было приложить, чтобы все люди в городе считали такое положение дел естественным. Он подумал о старой Византии и о том, как в распахнутые ворота Константинополя вломилась толпа варваров» глазевших на спокойных чиновников, на замкнутые конторки, на стопы бумаги с приказами и записями древних событий. Он подумал о том, как два мира медленно прорастали друг в друга: дикие завоеватели сделались более организованными, в изношенные механизмы древнего города вливалась свежая струя. И вот — снова варвары. Что с того, что теперь у них были свои чиновники и организованное государство? Несмотря на все их законы, тарифы, бюрократию и систему управления, в самом сердце столицы висел мешок с гниющими кусками мяса, облепленный мухами. В хорошие дни, когда в город прилетал сирокко по пути на северо-запад, Иосиф выходил на балкон из своих апартаментов, чтобы вдохнуть сухой воздух Сахары. После сирокко обычно шел дождь, а когда снова показывалось солнце, от земли поднимался белый пар. Именно в такие дни император очень живо представлял себе город своих врагов.
Сосредоточиться на мешке — это потерять из виду другое, главное: анфилады прихожих и коридоров были так же уклончивы и извилисты, как и обитавшие в них трусливые чиновники. Младший писец в Высокой Порте, случайно направивший не по адресу какую-нибудь докладную записку в первый день своей работы, должен был потратить пятьдесят лет, чтобы, преодолев необъятную лестницу чиновников, младших офицеров, переводчиков и администраторов, добраться до своей цели, то есть среди груды неоконченных бумаг, оставленных его предшественниками, второй раз в жизни увидеть ту самую первую докладную записку. Прихожие вели в другие прихожие, коридоры разветвлялись на множество других коридоров. Исходящие директивы, пройдя через множество рук, представляли собой воплощенную ошибку. И эти чиновники и писцы находятся в средоточии огромной империи, простирающейся далеко за пределы досягаемости их слуха и зрения и известной им не лучше, чем сераль тем самым мухам, что роятся, кормятся, плодятся и умирают в мешке, вывешенном за его воротами, не видя ничего, кроме этого мешка. Но империи они необходимы; ей нужны все эти крючкотворы и бюрократы, все отписки и задержки — без них невозможно оттянуть то, чего не избежать. Здесь, в сердце империи, самое главное — это потерять из виду главное. И в результате ничто не доставляет администрации такого удовольствия, как неожиданности.
Знойные дни поздней весны уже наложили свой отпечаток на город; от земли уже поднимался пар; и моря за проливом разомлели под солнцем, когда «Тесрифати» входил в константинопольскую гавань. Под безоблачным небом судно с рваными парусами на покривившихся мачтах причалило к той же пристани, от которой отошло всего месяц назад. Слух о возвращении «Тесрифати» быстро разлетелся среди разносчиков воды, торговок рыбой, продавцов табака, горшечников и старьевщиков. Натурализовавшиеся греки, обитавшие в квартале Пера и порой служившие прусскому посланнику случайными осведомителями, передали эту новость недоверчивым паломникам, состоявшим в австрийской тайной службе, а те в свою очередь отправили известие срочной почтой в Вену, откуда сторонники Высокой Порты вернут его на восток, чтобы там его использовали в очередной кампании дезинформации. В Константинополе его снова подхватят сплетники и продадут информаторам, и это станет жизненно важным звеном для второго цикла жизни «свежей новости»; итак, на долю сторонников заключения мира выпало взволновавшее их событие — дурные известия о возвращении «Тесрифати».
В порту с корабля сгружали бочки с рыбой. Матросы, снова закованные в кандалы, угрюмо сидели на причале. Мелкие чиновники из отдела «Бейлик» и младшие помощники верховного эфенди с ожесточением что-то царапали на бумаге, собираясь сделать опись прибывшего груза. В воздухе висело зловоние тухлой рыбы. В общем, сцена была бы точно такой же, как месяц назад, если бы не три маленькие детали. В прошлый раз судно глубоко сидело в воде, а сейчас оно гордо возвышалось над пристанью. Потрепанные снасти были срублены и валялись грудами на палубе. А капитана и вовсе не было видно. Чиновники спустились в трюм и обнаружили, что бочки с селитрой исчезли. И клетка с Петером Раткаэлем-Гербертом, посланником австрийского императора, тоже исчезла. Совершив такие открытия, чиновники немедленно подумали о команде корабля. Начальство потребует объяснений. И очень скоро, в подвалах и казематах Крепости Семи Башен, объяснения были получены.
В течение первых пяти дней путешествия матросы сидели в трюме и посасывали смолистый дымок из своих трубок или безуспешно пытались ловить тунцов с кормы «Тесрифати». Хамит видел, что ничего не изменилось. Они по-прежнему были хуже свиней, они воняли и постоянно скреблись, ругались и затевали драки друг с другом и смеялись над капитаном у него за спиной. Они называли его «мальчишкой», и он их ненавидел. Он часто вспоминал Мидилли, своих товарищей и сержантов. А потом он окидывал взглядом свою посудину, кишащую паразитами, и сердце его замирало от отвращения. В минуты отчаяния единственным убежищем капитана становилось потайное местечко в трюме, где он регулярно поил и кормил таинственного человека в клетке. Каждый день Хамит приносил пленнику кувшин воды и мешочек с корабельным печеньем. Сидеть в клетке в средиземноморскую жару было ужасно. И капитан был не прочь развлечь своего гостя. Когда Хамит мог отвлечься от капитанских обязанностей, он подолгу беседовал с пленником: капитан жаловался на бесчинства матросов, а гость отвечал на смеси невероятно плохого турецкого и какого-то другого языка, которого Хамит не понимал. Он знал на нем только одно слово, и оно означало «вода». Это всегда было первым словом, которым гость его приветствовал. Капитан усаживался на пол, прислонившись спиной к клетке, интернунций подползал к нему, и оба слушали, как скрипят мачты «Тесрифати», как плещется вода о борта судна и крысы бесстрашно снуют между бочками селитры. Оба были изгоями, каждый был по-своему несчастен, и это сдружило их.
В первую неделю погода была ясная, установился попутный ветер, и корабль бодро продвигался на запад, к месту назначения. Хамит решил, что через Мессинский пролив идти не стоит, а лучше обогнуть Сицилию и попасть в Тирренское море с юга, пройдя между Марсалой и Карфагеном. Песчаные побережья Сиртов были как нельзя лучше приспособлены для стоянки кораблей, а устоявшаяся погода означала, что команде не придется много работать, а это было кстати: матросов заботили только демоны и ангелы из наркотических грез, и они могли целый день напролет пялиться на морскую гладь пустыми и круглыми, как блюдца, глазами, набив свои трубки и выпуская сладкие клубы голубого ароматного дыма, пеленой висевшего над палубой. На восьмой день подул сирокко.
Целый день горячий ветер сносил корабль к северу. Хамиту почудилось, что по правому борту от них проскользнули Эгадские острова. Когда стемнело и спустили паруса, Хамит прошелся по кораблю, чтобы сообщить матросам, что ожидается туман. От горячего ветра с поверхности воды поднимутся испарения, и, как только сирокко утихнет, туман сгустится. Но матросам было все равно. Некоторые валялись без сознания в подвесных койках, другие сидели, замерев в напряжении и глядя перед собой стеклянными глазами. Кое-кто стонал и беспомощно бился в силках кошмарных видений, другие что-то бормотали несуществующим собеседникам. Корабль плыл по воле ветра и волн, как брошенная в море колыбель. Единственными огнями на «Тесрифати» были тусклые искры трубок, единственными звуками — стоны и невнятное бормотание курильщиков. Спустилась ночь. Одна за другой зажигались звезды. Утро, как и предсказывал капитан, началось с тумана.
Хамит одиноко стоял на шканцах. Из-за тумана мир неожиданно совсем сузился, ограничившись полоской воды вокруг корабля шириной в несколько ярдов. Со всех сторон возвышались белые скалы и бесформенные гиганты, таявшие, когда корабль проходил сквозь них или они наплывали на корабль: Хамит не мог понять, движется судно или стоит на месте. Он бросал в воду кусочки дерева, и те медленно уплывали прочь, но все двигались в разных направлениях, некоторые возвращались, некоторые, тонули в тумане. Капитан едва мог различить дальнюю мачту. Он думал о том, что корабль может оказаться где угодно, наскочить на скалы или на рифы или течение может отнести его во враждебную гавань. Белая пелена спадет, и тогда… Впрочем, нет, тогда он услышал бы треск снастей, шум воды, бьющей сквозь пробоины, крики матросов — а туман, окружавший судно, оставался беззвучным. Тишину нарушал лишь плеск волн о борта. Хамит стоял неподвижно, глядя на серо-белые стены; туман ничуть не менялся, не становился ни плотнее, ни реже, и только накатывал волна за волной на застывший корабль. И после полудня все оставалось по-прежнему. Солнца не было видно. Капитану казалось, что мимо «Тесрифати» проплывают огромные странные фигуры. Матросы равнодушно бродили по верхней палубе, но Хамит не обращал на них внимания. Замерший корабль и неподвижный капитан все глубже погружались в туманные покровы.
