Морской офицер Франк Мильдмей - Марриет Фредерик (читать книги .txt) 📗

ГЛАВА XII

Я прожил дома не более, как сколько надобно было для восстановления сил после весьма нешуточной горячки и лихорадки, полученных мною в Вальхерене. Хотя отец и принял меня ласково, но он не позабыл (по крайней мере так мне казалось) прежних моих шалостей; обоюдная недоверчивость прервала ту искренность, которая должна всегда существовать между отцом и сыном. Связь была разрушена — напрасно спрашивать как, — но следствием этого было то, что день моего отправления для поступления на фрегат, бывший на станции в Северной Америке, встретил я с большою радостью, а отец мой без всякого сожаления.

Фрегатом, на который я был назначен, командовал молодой лорд; и так как лорды в то время были еще не так многочисленны во флотской службе, как сделались впоследствии, то назначение мое считали счастливым. Мне велено было, вместе с тридцатью другими сверхкомплектными мичманами, отправиться на Бермуды на линейном корабле, шедшем туда. Нам отдали для резиденции констапельскую, а корабельные мичманы занимали две порядочные каюты на кубрике.

Между таким множеством молодых людей разных состояний и привычек, прибывших на корабль в различное время, никак нельзя было устроить порядочным образом общий стол. Корабль вступил под паруса вскоре после моего прибытия, и общество наше в продолжение всего плавания обыкновенно продовольствовалось провизией из комиссарской каюты. Мне показалось очень странным, что в матросской или солдатской артели, в которой было от 9 до 12 человек, всегда доставало провизии из недели в неделю, и еще несколько оставалось; но, при том же самом числе мичманов, было совсем противное; и чем многолюднее их стол, тем более увеличиваются трудности: они никогда не довольны, им всегда мало, и если только комиссар позволит, они всегда будут у него в долгу за муку, мясо, свинину и водку. Это происходит от свойственных им привычек и беспечности; а потому стол наш был в особенности неустроен. Правление было демократическое, но содержатель облекался по временам в диктаторскую власть, которую он или сам употреблял во зло, или другие находили его в том виновным; и от этого, обыкновенно, по прошествии трех или четырех суток, его низлагали, или сам он отказывался с неудовольствием.

Многие из моих товарищей были молодые люди, старшие меня по службе и, проэкзаменовавшись, уже отправлялись в Америку для производства, но когда посмотрели их на шканцах, то оказались ли они недостаточно возмужалыми или в самом деле были менее сведущими в своей должности, только кончилось тем, что старший лейтенант сделал меня старшим в вахте и назначил многих из этих полулейтенантов под мое начальство. Нас было так много в вахте, почти всегда семнадцать или восемнадцать человек, что мы мешали друг другу наверху.

В констапельской мы не обретались между собой в добром согласии, и одною из главных тому причин был недостаток пищи. Начались ежедневные сшибки, и нередко производились правильные сражения; но я никогда не принимал в них участия, разве только как зритель. Замечания, делаемые мною в продолжение их, убеждали меня, что мне небольшого стоило бы труда победить всю братию.

Должность содержателя стола была ни почетная, ни прибыльная; ее охотно принимали и слагали с неудовольствием при первом, ничего незначащем раздражении. Разве один только ангел мог бы угодить на всех при раздаче порций за нашим столом на корабле. Разрезывание мяса и свинины на куски по числу присутствующих производило всегда споры, выговоры и побои. Я никогда не сердился и спокойно принимал отпускаемую мне порцию; но когда они, заметивши намерение мое не противоречить, с каждым днем все более уменьшали мою порцию, то, по смене тринадцатого содержателя, я сам предложил свои услуги, которые и были охотно приняты.

Зная опасность и трудность своего положения, я приличным образом приготовился. На первый день, при раздаче порций, я взял свои предосторожности, и в самом деле, как предвидел, был атакован двумя или тремя мичманами за мой львиный раздел добычи. На это я сказал им короткую речь, давая знать, что они весьма ошиблись, если полагали, что я принял на себя все беспокойства содержателя стола из-за ничего; что разница, которую я сделал между их порциями и своею, весьма мала и, если будет поровну разделена между ними, не завязнет даже в зубах; и что после моей части все остальные будут непременно разделены с величайшим беспристрастием.

Весьма справедливая речь моя не удовлетворила их. Меня вызвали решить дело дракой, и два кандидата для этой чести вышли разом. Я велел им кинуть между собою жребий на орла и решетку и, немедленно разбивши получившего жребий, советовал ему идти на свое место. Потом выступил вперед следующий, надеясь на легкую победу после усталости только что кончившегося сражения. Но он ошибся и обратился вспять с строгим внушением. На следующий день я опять занял свое место и приготовился к сражению, — скинул курточку, жилет и галстук. Предвидя, что должен буду рассчитываться таким же образом, как и накануне, я готов был производить суд; но истцы не явились. Итак, я удержал должность содержателя стола до самого оставления корабля по двум сильнейшим из всех прав — первое по избранию, а второе — по праву победы.

Чрез несколько дней пребывания нашего в море мы увидели, что старший лейтенант был самый гнусный тиран, грубиян, пьяница и обжора, с длинным красным носом и огромным брюхом; он часто посылал разом по полудюжине взрослых мичманов на салинге. Я решился сбыть с корабля этого человека и сообщил мое намерение товарищам, обещая успех, если они последуют моему совету. Мичманы смеялись над такой мыслью, но я был тверд и говорил им, что рано или поздно, мы сбудем его, если они станут провиняться каждый день, чтоб заслуживать легкое наказание или выговор от нашего «Носатого». Они согласились, и не проходило дня без рассаживания их по салингам или оставления на несколько вахт сряду.

Они доносили мне обо всем и просили моего совета. — Жалуйтесь капитану, — отвечал я, но на жалобу получали в ответ, что старший лейтенант исполнил свой долг. Одинаковые причины производили одинаковые действия каждый следующий день; мичманы не перестали жаловаться и никогда не получали удовлетворения. По моему наставлению они заметили капитану: — Нет никакой пользы приносить вам жалобы, вы всегда берете сторону мистера Клюлейна. — Капитан, как водится, из приличия, брал всегда сторону офицеров, зная, что девять раз из десяти мичманы бывают неправы.

Дела шли так, как мне хотелось; мичманы постоянно провинялись, жаловались и доказывали, что старший лейтенант говорил неправду. Многие из них потеряли на время милость капитана; но я ободрял их переносить все, равно как и увеличившуюся злобу Носатого. Однажды двое мичманов, сговорившись, начали драться на подветренном шкафуте. В те времена это считалось преступлением, почти достаточным, чтоб их повесить; они были посланы на три часа на салинг, и когда сошли, обратились ко мне за советом.

— Идите, — сказал я, — и пожалуйтесь; если старший лейтенант начнет говорить о вашей драке, то скажите, что вы показывали только, как колотил он людей вчера, когда подымали марса-фалы, и каким образом проломил голову солдату, пихнувши его с трапа.

Все было исполнено в точности. Мичманы получили выговор, но капитан начал думать, что должна же быть какая-нибудь причина этим беспрестанным жалобам, увеличивавшимся с каждым днем и числом и важностью.

Наконец, мы в состоянии были нанести решительный удар. Один негодяй на корабле, которого дурные привычки часто приводили на пушку, так одеревенел, что смеялся над всеми ударами боцманской кошки, царапавшей его по приказанию старшего лейтенанта.