American’eц (Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий
Резанов же надумал скрасить своё бессмысленное пребывание на острове и в сопровождении графа Толстого как кавалера свиты, взяв для охраны нескольких вооружённых матросов, отправился на берег. Там он стал обходить жилища островитян, предлагая им топоры в обмен на редкости, которые, по его мнению, представляли коммерческий интерес: местное оружие, украшения, поделки, посуду и прочие диковинки вполне можно было не только поместить в собственную коллекцию, но и выгодно продать в Америке или Европе.
По возвращении Николая Петровича с Фёдором Ивановичем встретил Крузенштерн, мрачный, как тучи над мысом Горн.
— Ваше превосходительство, для какой цели вы с его сиятельством пустили в обмен топоры? — спросил он. — Вам ведь известен мой запрет на подобные операции. В первую голову нам нужна свинина, а не экспонаты для Кунсткамеры.
— Позвольте напомнить, что на берегу экспедицией командую я, — тут же взвился Резанов. — И запреты ваши могут касаться только вашей команды! А свиней здесь до крайности мало. Прежде чем открывать коммерцию, надобно в должной степени исследовать её предмет. Когда бы вы проявили толику внимания, то знали бы: не так давно между сезонами аборигены терпели столь сильный голод, что многие мужчины принуждены были рассеяться по горам, оставив жён и детей, и питаться тем, что только могли сыскать. Будь у них свиньи, разве стали бы они терпеть столь жестокие мучения? А ведь за время голода умерли несколько сотен человек, едва ли не четвёртая часть подданных вашего друга Тапеги.
Для Фёдора Ивановича, как и для Крузенштерна, это было новостью. Резанов дал обоим хороший урок: вот что значит коммерсант и государственный человек! Но когда только успел он расспросить Робертса о таких подробностях?!
Тут вспомнил Фёдор Иванович, что в деревне камергер обратил его внимание на туземцев, которые большой компанией собрались близ одного из домов и с аппетитом поедали жареное мясо. Николай Петрович пересказал тогда графу цыганский обычай тяфи, о котором слышал в Петербурге от Огонь-Догановского: по бедности несколько семей вскладчину откармливают свинью, чтобы сообща её съесть. Фёдора Ивановича удивило, что так поступают на Нуку-Гиве: одно дело — Россия, где урожай собирают в поте лица и запасаются кормом на зиму длиной в полгода, когда зелени нет вообще, и другое дело — вечно цветущий остров, где без труда можно содержать столько свиней, сколько пожелаешь. Прав, прав британец! Лень-матушка всему виной… не ведают аборигены своего счастья, уж если даже здесь голодать умудряются… Выходило, что Нуку-Гива — не совсем тот райский рай, за который принял его граф.
Крузенштерн тем временем продолжал выражать своё недовольство Резанову, и неизвестно, к чему привела бы очередная стычка двух начальников, но тут на борт взошёл прибывший Робертс и сообщил: с гор туземцы заметили далеко в океане два трёхмачтовых корабля. Надо полагать, один из них был «Невой». Капитан тотчас же отвлёкся от перебранки с камергером, чтобы подготовить встречу и проводку до гавани безопасным путём…
…однако баркас, отправленный для встречи кораблей, вернулся ни с чем: парусники были всё ещё далеко и с наступлением темноты потерялись из виду — ветер отжимал их от берега. На следующее утро попытку повторили; к полудню «Нева» вошла в залив, за ней последовал английский фрегат, и в пять часов пополудни оба судна уже стояли в гавани Анна-Мария.
Глава XIII
— Вы на диво быстро добрались, — говорил Крузенштерн, приветствуя Лисянского у себя на борту. — Я полагал, что «Нева» будет ждать на острове Пасхи гораздо дольше.
— Там было не встать на якорь, — отвечал капитан «Невы», — мешал крепкий западный ветер. Пришлось отправить баркас на вёслах, чтобы взять хоть сколько-нибудь бананов для пропитания команды. Я три дня крейсировал у острова, а потом пошёл к Нуку-Гиве, и британцы за мной.
Капитан фрегата в компании своих спутников тоже нанёс визит Крузенштерну и выразил восхищение проходом через мыс Горн в самое неудобное время.
— Я наслышан про ваши заслуги, — прибавил англичанин. — Северная Америка, Африка, Индия, Китай. Даже у нас на флоте немногие могут похвастать столь богатым опытом! Для меня большая честь познакомиться с вами лично и от души пожелать семи футов под килем начальнику первого русского кругосветного плавания.
Сказано это было в присутствии Резанова. Крузенштерн покосился на камергера, который вполне мог возразить и назваться главой экспедиции. Однако Николай Петрович пропустил сказанное мимо ушей — или сделал вид, что не обратил внимания, увлекшись беседой с врачом английского фрегата. У них нашёлся общий знакомый: по прибытии на русский шлюп врач передал Резанову привет от господина Дефо.
Фёдор Иванович блаженствовал. Его не связывали никакие обязанности, и если безделье на корабле в затяжном переходе сводило графа с ума, то бездельем на острове можно было наслаждаться…
…что он и делал, осваивая туземную лодку на просторе залива. Цельный ствол прочного дерева тыману, из которого было выдолблено дно, аборигены надставили бортами из дерева помягче. Лодка напоминала галеру прямым носом, удобным для схода на берег. Корма вздымалась горбылём; в его конец проходил шкот — снасть из прочной плетёной верёвки, за которую Фёдор Иванович оттягивал треугольный парус из тонкой рогожи. От борта в сторону глядели два шеста, на концах которых крепилось бревно: такое коромысло создавало противовес от сильных кренов и опиралось на воду, не позволяя узкому длинному судну опрокинуться.
Управлять нукугивской лодкой для бывшего гардемарина оказалось даже проще, чем рыбацкой посудиной, которую граф угнал в Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро. Оделся Фёдор Иванович тоже по-бразильски — в просторную рубаху и подвёрнутые парусиновые штаны. Он босиком сновал по лодке, перевешивался за борт и ловил парусом ветер, рассекая просторную гавань под заинтересованными взглядами туземцев, которые остались на берегу. Со времени первой встречи с белыми людьми ничего подобного видеть им не доводилось, а ловкость странного пришельца с мохнатым загорелым лицом, который в одиночку правил их тяжёлой лодкой, заставляла островитян уважительно цокать языками.
Натешившись вдоволь, Фёдор Иванович поворотил к берегу. Когда лодка с разгону врезалась носом в песок, удалой граф легко спрыгнул на берег и в шутку поклонился зрителям. Навстречу ему под возгласы туземцев прошествовал Тапега в сопровождении дяди, нескольких воинов и Робертса: король возвращался с британского фрегата. Он обронил несколько певучих фраз, смысл которых англичанин передал ожидаемо:
— Королю понравились ваши манёвры.
— Скажите его величеству, что грех не использовать такую славную лодку для рыбной ловли, — ответил граф и самодовольно добавил: — Я бы на месте его людей не вылезал из моря. Если угодно, научу их ходить под парусом в любую погоду.
Король выслушал Робертса и сказал ещё что-то, указав пальцем на Фёдора Ивановича. Британец перевёл:
— Его больше интересуют картины, которые вы носите на груди. Он просит разрешения рассмотреть их получше.
Граф снял с шеи образ Спиридона и портрет Пашеньки, которые странно выглядели в больших розовых ладонях Тапеги. Фёдор Иванович помянул добрым словом кузена своего и подумал: не поверит Федька, что его картину вот так рассматривали…
…а король действительно лишь мельком взглянул на святого — иконы он уже видел на корабле — и долго вглядывался в лицо цыганки, наклоняя портрет то одним, то другим боком. Робертс продолжал переводить:
— Он спрашивает: это ваша женщина? Говорит, она очень красива. Её волосы такие длинные и кудрявые. Это большая редкость и великая красота!
— Его родственницы и особенно дочери также на диво хороши, — галантно отвечал граф. — В моей стране у них наверняка не было бы отбою от восхищённых поклонников.
Фёдор Иванович сделал знак Пашке, который сопровождал его на берег, держал на шлейке макаку и носил мешок с припасами. Смышлёный матрос тут же выудил из мешка бутыль с полутора пинтами тростниковой водки-кашасы: граф полюбил этот напиток, подаренный губернатором Санта-Катарины, и заливал им скуку длительного перехода из Бразилии; на острове кашаса тоже была кстати, особенно вечерами.
