Невольники чести - Кердан Александр Борисович (лучшие книги без регистрации txt) 📗
– Плевать мне на их батарею! На «Юникорне» своих пушек целая дюжина и команда – не чета барановскому сброду… Я спалю его столицу, а самого – повешу! На его же собственных кишках…
– И все же, сэр, – попытался Смит вернуться к прежней теме, – драться с русскими сейчас для нас – дело, не стоящее дохлого тюленя! Подумайте, мехов у нас в трюме достанет на знатную расторжку. А в баталии, случись она, можем то, что имеем, попортить, а нового прибытку не получить вовсе!
– Свои советы оставь для шлюх в Ванкувере, а пока – захлопни пасть. Здесь я – хозяин, – с ноткой раздумья сказал Барбер, снова помолчав. Теперь уже оттого, что какое-то сомнение слова матроса все-таки заронили.
Капитан нервно прошелся по каюте, скрипя башмаками с тупыми носами и массивными золотыми пряжками. Остановился против Смита. Уставился так, что тот содрогнулся: ну тут уж точно амба! Глаза капитана, обычно стылые, пустые, в этот миг метали молнии. Не привыкший, чтобы поперек его желаний и гордыни что-то вставало – будь то толковый совет или собственный здравый смысл, – Барбер испепелял подручного взглядом. Но постепенно молнии начали тускнеть. Может быть, Смит и прав: даже излетная пуля убивает. Русский правитель, хотя и потерпел поражение на Ситхе, здесь покуда еще силен. И трудно сказать, улыбнется ли вновь эта продажная стерва фортуна ему, Барберу, – своему вчерашнему любовнику. Имея в трюме целое состояние, лезть на рожон не хотелось. Тем паче что на шесть тысяч дублонов бобровых шкур можно получить, ничем не рискуя. Что же до самого Баранова? Так ведь нынешний случай – не последний. Как говаривал старик Бланшард: если ветер был, да ушел, почеши мачту, и он вернется…
Воспоминание о старом хозяине шхуны, как ни странно, вернуло сэру Генри способность мыслить хладнокровно.
– Дьявол с ним! Как там у этих проклятых русских: синица в кулаке надежней журавля в небе… Посади аманатов в шлюпку и свези на берег. Да с погрузкой шкур не задерживайся, через пару часов будем сниматься, – распорядился он своим заунывным, будничным голосом.
Довольный поворотом дела, матрос поклонился и направился к выходу, но у самой двери обернулся:
– Капитан, а что делать с тем русским, что у нас в трюме?
– Он разве еще не подох?
– Живучий, как крыса… Две недели был в горячке. Думали, готовится корм для рыб, а он возьми да и очухайся. Правда, едва дышит… Может, его туда же, на остров выбросить? Какой прок с полупокойником возиться?
– Ого, Смит! Жизнь среди русских не пошла тебе на пользу: сердобольным стал, точно пастырь! Послушай своего капитана, заботься о своей собственной шее. Веревка всем обещана: король английский или господин Баранов только и ждут случая повязать нам пеньковые галстуки… Висилица для таких, как мы, – единственная возможность приподняться поближе к Богу! А мальчишку русского оставь… Он на меня руку поднять посмел. За такое смертью заплатить – мало, тут и жизни может не хватить… Впрочем, – криво усмехнулся Барбер, – этот юнец мне даже нравится… Отправь к нему нашего костоправа, пусть посмотрит: нельзя ли поставить на ноги. Мне в команде отчаянные головы нужны… Ну а будет упорствовать, так в Кантоне в последнее время спрос на белых рабов возрос…
– Значит, мы идем в Кантон, сэр?
– Не спеши на горячую сковородку, Смит! Будем и в Кантоне. Но сначала заглянем к старому знакомому на Камчатку.
– К атаману Кресту?
– Хм… догадлив. Но догадливые долго не живут… Знаешь?
Прошло не менее трех недель, прежде чем Абросим Плотников почувствовал себя по-настоящему здоровым.
Освобожденный по приказу Барбера от пут и перенесенный в кубрик, где он провел свою первую ночь на «Юникорне», Абросим попал в руки судового лекаря – одноглазого и сморщенного старика француза, которого все называли Жаком. Трудно сказать, понимал ли что-то Жак в хворях, лечить которые его обязывало занимаемое положение, или же пользовался правом списать любые свои неудачи на волю Господню, только выздоровевших после его примочек и кровопусканий было куда меньше, чем отправившихся к праотцам. Хотя, честно говоря, Жак и сам считал, что многие живут лишь потому, что как-то умудрились родиться и никак не умеют умереть. Не мудрено, что в руках сего эскулапа выживали только самые могучие организмы.
Осмотрев высохшее тело Плотникова, заглянув в его горящие лихорадочным блеском глаза, Жак вынес приговор с таким видом, точно извещал больного о ждущем его богатом наследстве:
– Biqre!Этот долго не протянет… – и старательно вытер руки о свои старые, засаленные лосины.
Однако, несмотря на пророчество лекаря, душа Абросима не спешила распроститься с телом. Молился ли кто за него, подействовал ли давний бабкин заговор, которым та проводила внука в путь-дорогу, только лихорадка стала отступать. Раны начали затягиваться. Вернулся к Плотникову аппетит, а с ним и желание жить. Мало-помалу Абросим смог подниматься с парусиновой койки, которая принадлежала прежде матросу, убитому Котлеаном, и стал выбираться на палубу. Ему никто не препятствовал, но и к себе не подзывали, компанию не заводили.
Судно на всех парусах двигалось вослед солнцу. Морякам было не до Плотникова.
Он же, пользуясь своею невольной праздностью, старательно прислушивался к речи матросов, пытаясь вникнуть в смысл, запомнить новые слова, как бы мимоходом приглядывался ко всему происходящему на шхуне, все больше утверждаясь в мысли о будущем побеге. Дабы не привлекать к себе лишние взоры, Абросим находил на палубе укромный уголок и подолгу стоял там, силясь угадать, куда они плывут, где осталась Ситха, а значит, и Айакаханн. Однако напрасно Абросим считал, что его пребывание на палубе остается незамеченным. По крайней мере, от внимания одного человека не ускользало ничего, что делал русский.
Этим наблюдателем был капитан Барбер. Он исподволь следил за работным со своего капитанского мостика. Так наблюдает за еврашкой стервятник, кружащий в поднебесье. Однажды капитан вызвал Смита и Жака:
– Скоро Камчатка. С русского глаз не спускать! Вы оба за него своей шкурой отвечаете…
– Mais certainement, monsieur, – пробормотал француз.
Смит промолчал. Мысли его, к счастью для Плотникова, да и для самого матроса, остались Барберу неизвестными.
…К цели своего плавания шхуна подошла, когда Абросим уже крепко стоял на ногах. Безделье его закончилось. Определенный в помощь судовому коку, Плотников скоблил и драил черные от сажи котлы, выполнял на камбузе другую грязную работу.
Но поскольку появление земли на горизонте для команды любого океанского судна событие особенное, Абросим вместе с другими матросами в этот день не отходил от борта, разглядывал приближавшийся берег.
Неведомая земля, поросшая дремучими, как на Ситхе, лесами, притягивала взор Плотникова, точно норд стрелку компаса. Что это: остров, материк? Абросим, несмотря на неприязнь к Смиту, не удержался и спросил его об этом.
– Камчатка, – коротко ответил тот и, заметив, как просветлело лицо работного, поднес к его носу пудовый кулак. – Попытаешься сбежать, щенок, – убью!
Угроза не произвела на Абросима должного впечатления. Он думал о другом. Перед ним лежала отеческая земля, которую он не видел более двух лет. И не важным показалось ему, что в ту пору он мечтал поскорее покинуть ее, укрыться за океаном, попытаться найти там свою долю. Не суть даже то, что на этой земле и теперь может ожидать его новая неволя, а то и погибель… Главное, он – на родине! Здесь каждый куст, каждый пригорок – свои: укроют, помогут. Только бы поскорее очутиться на берегу…
Этому желанию Абросима осуществиться удалось не сразу.
Когда «Юникорн» встал на якорь в небольшой, закрытой с трех сторон бухте, вечернее солнце нижней золотой гребенкой цеплялось за вершины хребта.
Вскоре по прибытии в бухту Барбер, прихватив с собой Смита и нескольких матросов, отправился на берег и вернулся на шхуну только к следующему утру, в приподнятом настроении и навеселе.
