Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Волкогонов Дмитрий Антонович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Плеханов прошел через мучительную переоценку многих своих прежних взглядов. В этом они с Лениным коренным образом отличались друг от друга. Ленин в главном, основном абсолютно не изменился до конца своих активных дней. Плеханов же эволюционировал в последний год своей жизни исключительно стремительно, подобно юноше, как будто боясь, что не успеет измениться в соответствии с требованиями уже не XIX, а XX века… Валентинов вспоминает, что по приезде в Москву Плеханов попросил организовать для него и Засулич поездку на Воробьевы горы. Через несколько дней в сопровождении группы единомышленников Г.В. Плеханов с супругой и В.И. Засулич отправились на автомобилях на самое высокое место Москвы. Плеханов и Засулич сфотографировались около колонны со старинной разбитой садовой вазой с барельефом. От обеих фигур веяло трагическим. Снимки получились прекрасными и печальными. Валентинов пишет, что Плеханов, волнуясь, вдруг сжал руки Засулич: «Вера Ивановна, 90 лет назад приблизительно на этом месте Герцен и Огарев принесли свою присягу. Около сорока лет назад в другом месте – вы помните? – мы с вами тоже присягнули, что благо народа на всю жизнь будет для нас высшим законом. Наша дорога теперь явно идет под гору. Быстро приближается момент, когда мы, вернее, кто-то о нас скажет: вот и все. Это, вероятно, наступит раньше, чем мы предполагаем. Пока мы еще дышим, спросим себя, смотря друг другу в глаза: выполнили ли мы нашу присягу? Думаю, мы выполнили ее честно. Не правда ли, Вера Ивановна, честно?»{117}
Вера Ивановна разволновалась…
Восемь месяцев спустя Плеханов умер, а вскоре за ним и Засулич…
В июле 1921 года Семашко внес в Политбюро вопрос о «постановке памятника Плеханову». Решение Политбюро, зафиксированное в протоколе № 52 от 16 июля, было положительно-нейтральным. Инициатива перекладывалась на плечи инициатора:
«Принять предложение т. Семашко об оказании содействия в постановке памятника (сговориться ему с Петроградским Советом…)»{118}
Вскоре встал вопрос о помощи семье Плеханова, оказавшейся в трудном положении. Ленин, не забывший, каким кумиром в молодости был для него этот человек (и неопасный совершенно теперь, в силу кончины и быстрого полузабвения), предложил из фонда СНК выделить «небольшую сумму». На том и порешили. Ленин, Каменев, Зиновьев и Сталин решением Политбюро от 18 ноября 1921 года постановили выдать семье Плеханова 10 тысяч франков в виде единовременного пособия. А заодно помочь и семье Либкнехта, но более существенно: 5 тысяч рублей золотом{119}. Только Ленину ведомо, почему семье патриарха российских социал-демократов помогли легковесными бумажными франками, а семье немецкого социалиста полновесными золотыми червонцами. Может быть, и потому, что вдова Карла Либкнехта Софья Рысс (Либкнехт) была настойчивее в своих просьбах? В своем письме к Ленину она молила:
«…У отца было состояние в Ростове-на-Дону (3 дома, акции) – около 3 млн. рублей. На мою долю пришлось бы около 600 тысяч рублей, но дома национализированы. Выдайте мне около 1 млн. 200 тыс. марок для меня и детей…
Мне нужно освободиться от материальной зависимости… я задыхаюсь от забот… Обеспечьте этой круглой суммой раз навсегда, я умоляю Вас!
Ах, освободите меня от зависимости – дайте мне вздохнуть свободно. Только не наполовину, а совсем.
Уважающая Вас Софья Либкнехт»{120}.
Ленин, согласившись на пять тысяч золотом, начертал: «Секретно, в архив».
Правда, Г.Е. Зиновьев еще до этого послал С. Либкнехт коробку награбленных драгоценных камней на сумму 6,6 тысячи гульденов и 20 тысяч марок…
У Ленина всегда была своя шкала ценностей. Плеханов давно уже для вождя не котировался высоко…
На десятилетие со дня смерти Плеханова откликнулся статьей А.Н. Потресов. Получилось, писал эмигрант, что Плеханов приехал на родину лишь за тем, «чтобы собственными глазами лицезреть, как Россию опять заковали в цепи. И в какие цепи? – Со штемпелем пролетариата! И кто? – Его же прежние ученики! Трудно представить себе худшую египетскую казнь, чем этот тяжелый удар судьбы, который обрушился на Плеханова… Он был шекспировским королем Лиром, которого покинули и предали его собственные дети…»{121}.
Плеханов не захотел быть Почетным магистром ордена, ставшего якобинским, который они создавали когда-то вместе с Лениным. Плеханов вошел в историю как пророк большевистского краха.
Трагедия Мартова
Обычно человек умирает медленно, как гаснет свеча: тихо и печально. Юлий Осипович Цедербаум (Мартов) прожил сравнительно недолгую жизнь – полвека, но его политическое умирание не было тихим. Восемь месяцев, начиная с конца февраля по роковые дни октября 1917 года, были апогеем неистовой борьбы и смерти политических надежд этого человека. Может быть, она наступила в ночь с 24 на 25 октября, когда состоялся II Всероссийский съезд Советов, положивший начало новому отсчету истории великого народа. После открытия съезда Федором Ильичом Даном в президиум двинулись представители партий в соответствии с соотношением сил на съезде: большевики и левые эсеры. Четыре места, выделенные меньшевикам, остались не заполненными в знак протеста против социального насилия. Именно в этот момент из зала раздался трубный, охрипший от волнения голос Мартова, призвавший к историческому благоразумию: отказаться от захвата власти вооруженным путем и разрешить кризис путем переговоров и созданием коалиционного правительства. Вначале, казалось, съезд качнулся в сторону Мартова. Пойди он по этому пути, масса могла проложить курс истории в ином направлении. Но выступление Троцкого спасло линию Ленина: радикальное решение вопроса о власти. Съезд теперь уже качнулся резко влево. Нервы Мартову изменили:
– Мы уходим! – вновь раздался его сиплый от простуды и чрезмерного курения голос. Шум поднявшихся десятков его сторонников заглушил голос Мартова. То был не топот ног меньшевиков, освобождавших навсегда политическую сцену российской истории для большевиков. Это был спазм их общего поражения. Свеча Мартова была потушена не только большевиками, но и им самим, его возгласом-выдохом: «Мы уходим».
В партийном ордене, созданном Лениным, Мартову не оказалось места с самого начала. Первый олицетворял человека, ставшего во главе железного авангарда пролетариата, а второй – российского Дон Кихота, полагавшего, что за ним добровольно пойдет, нет, не войско партийцев, а некая либеральная ассоциация. Ленин в этой политической дуэли был удачливым полководцем, превыше всего ценившим политическую цель. А Мартов – наивным романтиком, одержимым мыслью привить социалистическим программам и практике демократические ценности.
В начале века шансов у Мартова, казалось, в этом единоборстве было больше. Тогда, фактически на учредительном съезде, проходившем в Брюсселе, а затем в Лондоне, после Плеханова самой заметной фигурой был молодой Мартов. Хотя и голос Ленина все крепчал и число его сторонников росло.
Миллионы советских людей, изучая в соответствии с директивами партии приглаженную до неузнаваемости ее собственную историю, думали, что раскол произошел по организационному вопросу. Точнее – по первому пункту устава партии. Школьные учителя, профессора в вузах, комиссары в армии дружно говорили: «Ленин хотел создать партию-крепость, партию – боевой отряд. А Мартов предлагал учредить аморфное, расплывчатое образование, которое никогда не могло бы достичь коммунистических целей». Второе абсолютно верно и сегодня. А что касается «боевых отрядов», то речь шла все же не о них. По сути, решался вопрос: создавать ли партию-орден или партию – демократическую организацию. Мы все знаем, что в соответствии с ленинским предложением членом партии может быть каждый, кто ее поддерживает как материальными средствами, так и «личным участием в одной из партийных организаций». Формулировка Мартова была более мягкой: кроме материальной поддержки, член партии обязан оказывать ей «регулярное личное содействие под руководством одной из организаций»{122}.
