Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Волкогонов Дмитрий Антонович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Краткий курс истории ВКП(б), лично отредактированный Сталиным, резюмирует ситуацию: «Таким образом, формулировка Мартова, в отличие от ленинской формулировки, широко открывала двери партии неустойчивым непролетарским элементам… Эти люди не стали бы входить в организацию, подчиняться партийной дисциплине, выполнять партийные задания, не стали бы подвергаться опасностям, которые были с этим связаны. И таких людей Мартов и другие меньшевики предлагали считать членами партии»{123}.
Главная книга сталинского большевизма уверяет читателей (а их, по воле Агитпропа, были миллионы), что это был «организационный» вопрос. Да, таковым он, видимо, Сталину и казался.
Мартов, который до первого пункта устава шел вместе с Лениным и голосовал по программному тексту идентично с ним, на двадцать втором заседании «восстал». Не только по первому пункту Устава, но и по большинству других. Противостояние оказалось не временным, а до конца жизни. Хотя ленинское предложение набрало лишь 23 голоса против 28 за вариант Мартова, в дальнейшем господствовал Ленин. Не только потому, что со съезда ушли в знак протеста бундовцы и экономисты. В конечном счете Ленин увидел больше шансов в революционной борьбе для партии-монолита, партии с жесткой внутренней организацией, чем в той ассоциации, которую отстаивал Мартов. В начале века, как и в октябре 1917 года, победил Ленин, еще не зная, что исторически он безнадежно проиграет. Нет, не Мартову, а неумолимому времени, которое отвергнет насилие, диктат и монополию на власть.
Немногие знают, что Мартов начинал свою сознательную жизнь как сторонник самостоятельной еврейской социал-демократической партии – Бунда. Работая в середине девяностых годов в еврейских организациях Вильно, Мартов верил в жизненность еврейского социалистического движения. Если смотреть на количественную сторону, то в начале века Бунд был весьма внушительной общественной силой. Как сообщает историк Бунда М. Рафес, в 1904 году общее количество членов рабочей еврейской партии насчитывало более 20 тысяч человек, более чем в два раза превосходя «русские» партийные организации{124}.
В конце девяностых годов Ю.О. Мартов видел в Бунде едва ли не важнейшее условие достижения евреями равноправия в области гражданских прав{125}. Однако на II съезде РСДРП Мартов уже выступал против еврейского сепаратизма, встав раз и навсегда на сторону «мягких» искровцев. Для Мартова политическая «мягкость» – это не только склонность и способность к компромиссам, но и понимание необходимости (в любых условиях!) союза с высокой моралью. Именно это обстоятельство, а не «пункт первый» устава, развело Мартова с Лениным со временем навсегда.
Возможно, в конфликте Мартова с Лениным лежали не столько политические императивы, сколько нравственные. Приведу одно любопытное свидетельство, упоминаемое Б. Двиновым в «Новом журнале». Как рассказывала сестра Мартова Лидия Дан, в детстве дети Цедербаумов своими играми создали некий идеальный мир, который именовали «Приличенск». Игры, где особо ценятся честь, достоинство, совесть, составляют основу человеческого приличия. Сестра Мартова вспоминала, что в семье произошел случай, потрясший всех, и особенно Юлия. Для младшего брата Владимира взяли кормилицу из деревни. Какое-то время спустя кормилица получила письмо, в котором сообщалось, что ее родной ребенок дома от плохого питания умер. Видя горе несчастной женщины, маленький обитатель «Приличенска» взял с сестер клятву, что они никогда больше «не допустят такой подлости». Будучи взрослым человеком, Мартов не раз вспоминал этот случай, который оставил в его душе глубокий шрам{126}. Для ребенка, гимназиста, студента, а затем и социал-демократа Мартова моральное кредо значило слишком много, чтобы его игнорировать.
В отношениях с молодым Владимиром Ульяновым Юлий Мартов вначале вскользь, а затем более рельефно рассмотрел черты, которые создали в конце концов непреодолимый водораздел между ними. В своих «Записках социал-демократа», которые успели выйти в Берлине при жизни Мартова, автор вспоминал, что в конце века «В.И. Ульянов оставлял при первом знакомстве несколько иное впечатление, чем то, которое неизменно производил в позднейшую эпоху. В нем еще не было, или по меньшей мере не сквозило, той уверенности в своей силе – не говорю уже в своем историческом призвании, – которая заметно выступала в более зрелый период его жизни. Ему было тогда 25–26 лет… Ульянов еще не пропитался тем презрением и недоверием к людям, которое, сдается мне, больше всего способствовало выработке из него определенного типа вождя». Правда, Мартов тут же замечает, что «элементов личного тщеславия в характере В.И. Ульянова я никогда не замечал»{127}.
Свидетельства Мартова о моральной эволюции Ленина весьма интересны. В генетических корнях нравственности этого человека проявляются многие особенности его натуры, наложившие глубокий отпечаток на деятельность созданной им партии. Решительным и беспощадным Ленин стал не сразу. Вернемся еще раз к воспоминаниям Мартова.
На одной студенческой вечеринке в Петербурге Ульянов «выступал с речью против народничества, в которой, между прочим, со свойственной ему полемической резкостью, переходящей в грубость, обрушился на В. Воронцова. Речь имела успех. Но когда по окончании ее Ульянов от знакомых узнал, что атакованный им Воронцов находится среди публики, он переконфузился и сбежал с собрания»{128}.
Со временем, с годами Ленин перестанет «конфузиться» и обретет твердость и непреклонность, переходящие в жестокость. Познакомившись с материалами о положении на вязально-текстильной фабрике Мостекстиля, в записке И.В. Сталину и И.С. Уншлихту он советует «созвать из архинадежных людей совещание тайное» для выработки мер борьбы с расхитителями, кои должны быть весьма просты: «поимка нескольких случаев и расстрел»{129}.
Судьба отношений Мартова и Ленина – это судьба двух концепций революционного развития в России: гуманной – демократической и силовой – тоталитарной. Вопрос далеко выходит за рамки личных отношений и отражает драму борьбы двух начал: политики в союзе с моралью и политики, подчинившей мораль. Борьба в редакции «Искры» и вокруг нее означала для Мартова нечто большее, нежели просто фракционная борьба. Он видел в ней прообраз власти, утверждающей себя «любой ценой». Поддерживая высказывания Плеханова о «бонапартизме» Ленина, Мартов написал специальную брошюру против монополии центра с его контролем и жесткими директивами. Это положение автор работы назвал «осадным положением в партии»{130}. А оно, это «осадное положение», создавалось с самого начала. Этого не скрывал и Ленин. В своем «Ответе Розе Люксембург», написанном в сентябре 1904 года, он указывает: «Каутский ошибается, если он думает, что при русском полицейском режиме существует такое большое различие между принадлежностью к партийной организации и просто работой под контролем партийной организации»{131}.
До революции 1917 года Ленин, по сути, борется за свою главную идею: создать монолитную, централизованную партию, с помощью которой можно прийти к власти. Он не задается мыслью, что будет потом? Ведь партия-орден уже будет создана? Она же не исчезнет никуда? Не в этом ли феномене видна угроза будущему? Нет, Ленин так не думает. Все, кто не согласен с ним, достойны быть лишь с Мартовым.
В письме А.А. Богданову и С.И. Гусеву Ленин однозначно утверждает: «Либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать, и этой маленькой, но крепкой партией будем громить рыхлое чудище новоискровских разношерстных элементов…» В примечании добавляет, что тех, «которые абсолютно не способны воевать», он просто «всех отдал Мартову»{132}.
Добавление чрезвычайно красноречивое: кто за «железную» гвардию, готовность «воевать» и «громить» – те в его партию. А не способные к этому – в «рыхлое чудище» Мартова. Ленин презрительно относится к моральным сентенциям Мартова, Плеханова, Аксельрода. В своей полемике, которая, пожалуй, составляет львиную долю всего литературного наследия Ленина, он мимоходом бросает слова, которые отдают осуждающим рефреном, что, мол, Мартов известен «своей моральной чуткостью», вопит о «краже», «шпионстве» и других безнравственных вещах{133}.
