Зарубежная литература XX века: практические занятия - Коллектив авторов (мир бесплатных книг .TXT) 📗
без малейшего предупреждения, голубая морская волна вздулась у меня под сердцем, и с камышового коврика на веранде, из круга солнца, полуголая, на коленях, поворачиваясь на коленях ко мне, моя ривьерская любовь внимательно на меня глянула поверх темных очков. ...Четверть века, с тех пор прожитая мной, сузилась, образовала трепещущее острие и исчезла.
Необыкновенно трудно мне выразить с требуемой силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания. В тот солнцем пронизанный миг, за который мой взгляд успел оползти коленопреклоненную девочку... пока я шел мимо нее под личиной зрелости (в образе статного мужественного красавца, героя экрана), пустота моей души успела собрать все подробности ее яркой прелести и сравнить их с чертами моей умершей невесты. Позже, разумеется, она, эта nova, эта Лолита, моя Лолита должна была полностью затмить свой прототип. Я только стремлюсь подчеркнуть, что откровение на американской веранде было только следствием того «княжества у моря» в моем страдальческом отрочестве. Все, что произошло между этими двумя событиями, сводилось к череде слепых исканий и заблуждений и ложных зачатков радости. Все, что было общего между этими двумя существами, делало их единым для меня.
И, как у По, проходят года, а
«Я все с ней, я все с ней,
С незабвенной, с любовью, с невестой моей,
С незабвенною Аннабель Ли —
В королевстве у края земли».
То и дело всплывает постоянный в творчестве По мотив умершей возлюбленной и оставшейся бессмертной любви. Умирает отроческая любовь Гумберта Аннабелла. Умирает, как выясняется в финале, Лолита, «моя американская, моя бессмертная, мертвая любовь; ибо она мертва и бессмертна», – говорит о ней Гумберт.
Через всю книгу в разных ракурсах проходит свойственный творчеству По мотив двойничества. Роман полон двойников. Это и «мумия индейской девочки – двойник флорентийской Беатрисочки» («музы» Данте – Беатриче), виденный Лолитой и Гумбертом в одном из пунктов их путешествия. Это и мужчина в клетчатом пиджаке в холле гостиницы – двойник рэмздельского дантиста и мельком виденный купальщик – «двойник моего дяди Густава», как воспринимает его Гумберт.
Сама Лолита – двойник Аннабеллы Ли:
Это было то же дитя – те же тонкие, медового оттенка, плечи, та же шелковистая, гибкая, обнаженная спина, та же русая шапка волос. ...И как если бы я был сказочной нянькой маленькой принцессы (потерявшейся, украденной, найденной, одетой в цыганские лохмотья, сквозь которые ее нагота улыбается королю и его гончим), я узнал темно-коричневое родимое пятнышко у нее на боку. Со священным ужасом и упоением (король рыдает от радости, трубы трубят, нянька пьяна) я снова увидел прелестный впалый живот... и эти мальчишеские бедра...
Героя зовут Гумберт Гумберт, что явно ассоциируется с Вильямом Вильсоном По – не только по созвучию имен, но и в силу зеркальной схожести ситуаций. Парадоксальным двойником, своего рода материализацией нечистой совести Гумберта, выступает похититель Лолиты драматург Клэр Куилти, «известный своим пристрастием к маленьким девочкам». (Фамилия Quilty при замене одной лишь первой буквы обращается в слово «Guilty» – «виновный».) Он гонится за этим двойником, как герои По – за своими, и в конце концов истребляет его, после чего погибает сам – он приговорен к смертной казни за убийство.
Тема тайного греха и больной совести – центральная в творчестве другого классика американской литературы, Н. Готорна. «В нашем чугуннорешетчатом мире причин и следствий не могло ли содрогание, мною выкраденное у них, отразиться на их будущем? ...Не скажется ли это впоследствии, не напортил ли я ей как-нибудь в ее дальнейшей судьбе тем, что вовлек ее образ в свое тайное сладострастие? О, это было и будет предметом великих и ужасных сомнений!» – восклицание в готорновской стилистике.
В основу романа положено характерное для творчества Генри Джеймса противопоставление американской невинности и европейской испорченности и тема американца в Европе. Лолита же – это современный вариант излюбленного Джеймсом образа молодой американки. Однако решаются эти темы здесь по-набоковски двойственно и двусмысленно. Так, тема американца в Европе предстает в двух ракурсах: во-первых, в обращенном, «зеркальном» порядке – как тема европейца Гумберта Гумберта в Америке; во-вторых, в «зазеркальном» виде, ибо Лолита – юная американка в чужой стране явно европейской природы, в «лиловой и черной Гумбрии», стране гибельного безумия и тонкой эротики: «Она вошла в мою страну, в лиловую и черную Гумбрию, с неосторожным любопытством; она оглядела ее с пренебрежительно-неприязненной усмешкой; и теперь мне казалось, что она была готова отвергнуть ее с самым обыкновенным отвращением. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп...».
Смежная джеймсовская тема невинности и опыта также предстает в сложном, обращенном виде. Европейская искушенность и изощренность Гумберта на деле оборачиваются едва ли не наивностью, благодаря которой так успешно дурачат его Лолита и Куилти. Детская же невинность и американская безыскусственность Лолиты оборачиваются многоопытностью и распущенностью современного американского подростка, воспитанного на голливудских фильмах и дешевых журналах, – вот что стало в XX веке с любимой героиней Г. Джеймса. Гумберт является растлителем Лолиты лишь в его собственном представлении: на деле он даже не был ее первым любовником и вообще, как выясняется, не шел в счет – «так, комок грязи, приставший к ее детству». В финале Лолита, теперь уже Долли Скиллер, даже признает, что он был хорошим отцом.
Весьма ощутима здесь пародийная перекличка с «Приключениями Гекльберри Финна» Марка Твена. «Лолита» – это тоже рассказ о вынужденном бегстве-путешествии подростка и взрослого, причем старший является «рабом». Правда, Гумберт и Лолита пользуются более современным, чем плот, средством передвижения – автомобилем, но твердая почва под их ногами также отсутствует.
Несомненны в романе и аллюзии к менее значительному, но очень популярному в США писателю рубежа XIX – XX веков Фрэнку Бауму. Неслучайно девочку зовут Долорес Гейз – анаграмматически завуалированное имя Дороти Гейл (игра в анаграммы – одно из любимых развлечений Набокова). «Лиловая и черная Гумбрия», полная опасных чудес и бездн, выступает «зазеркальным» вариантом баумовской страны Оз, а Гумберт – ее волшебником. Как известно, путешествие Дороти по стране Оз было сказочно трансформированным путешествием по США. В «зазеркальном» отображении Набокова путешествие Лолиты по Америке, организованное героем единственно с целью удержать девочку подле него, оказывается и путешествием по Гумбрии.
В романе ощутимы отзвуки новейших тогда литературных веяний. В скитаниях Гумберта с его «душенькой» по дорогам Америки – прочь от цивилизации, вглубь собственной аутсайдерской природы – трансформирован опыт битнического движения. Совершенно очевидно также обыгрывание автором схем популярной литературы – любовной мелодрамы, детективного и криминального жанров и т.д.
«Лолита» – это своеобразное введение в американистику, путеводитель по пространству и времени культуры США. Набоков, однако, оказывается проводником ненадежным. Он заводит читателя даже не просто в литературные дебри, а в дебри европейски изощренного перифраза тем, идей, сюжетов и образов американской словесности. Литературе же США он действительно указал новый для нее путь. Это путь тонкой литературной игры, подвоха и мистификации, интеллектуального жонглирования вещами хрупкими и драгоценными, которые в руках мастера-виртуоза остаются в той же сохранности, что и на музейной полке, но не покрываются пылью, а сверкают всеми своими – и новыми – гранями.
Агностик и релятивист Набоков воплотил в «Лолите» свое представление о реальности как о «бесконечной последовательности шагов, уровней восприятия, ложных днищ, а потому она неутолима, недостижима». Именно Набоков стал «отцом» постмодернизма в США, потому что все его искусство пропитано верой в то, что «величайшие достижения поэзии, прозы, живописи, театрального искусства характеризуются иррациональным и алогичным, тем духом свободной воли, что хлещет радужными пальцами по лицу самодовольной обыденности».
