Раса хищников - Лем Станислав (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Главная причина снижения численности российского народонаселения — это, пожалуй, рост смертности: россияне сейчас болеют значительно чаше, чем их деды. В течение трех последних десятилетий показатели смертности выросли на сорок процентов. Разрушена система здравоохранения. Для россиянина риск внезапной смерти в девять раз выше, чем для мужчин в Израиле. Подлинный взрыв сердечных приступов вызван поголовным курением, ростом потребления водки и пагубным для здоровья образом жизни. Официальная статистика до сих пор не дала надлежащей оценки эпидемии СПИДа. Шансы двадцатилетнего россиянина дожить до шестидесяти пяти лет в 2000 году едва достигали сорока шести процентов. Шансы его американских сверстников оцениваются как восемьдесят процентов.
Таким образом, территория государства, оснащенного ядерным оружием, все более напоминает средневековую Европу, по которой пронеслась эпидемия чумы. Правда, заметно улучшились экономические показатели. По словам одного американского политолога, сочетание уменьшения численности населения с ростом экономики приводит к состоянию, называемому посттоталитарным синдромом. При тоталитарной системе правления постепенно подрываются общечеловеческие ценности и доверие граждан к власти. Власть воздействует на общество нагнетанием тревоги, оно же, в свою очередь, ожесточается. Элементарные, обычные для других стран моральные принципы перестают существовать. А когда тоталитарная система рушится, отдельные общественные слои восстанавливаются с разной скоростью. Предприимчивые люди пользуются экономической свободой и способствуют росту экономики, тогда как нравственность отдельной личности, прочность общественных связей требуют гораздо больше времени для возрождения. Рост сил, в том числе вооруженных, маскирует глубокий, постоянно усугубляющийся хаос в обществе. Эти симптомы видны в современной России. Поразительно, что Путин в своем выступлении упорно замалчивал все опасные для страны проблемы, будто их нет вообще. По-моему, он недостоин называться государственным мужем. Государственный муж — это человек, который старается заглянуть за горизонт срока своих политических полномочий. В Польше таким человеком был Юзеф Пилсудский[228], тщетно стремившийся склонить Францию к совместным антигерманским действиям как единственному способу ограничить чудовищное по своим последствиям влияние Адольфа Гитлера. Во второй раз, по воспоминаниям близких, Пилсудский тяжело переживал крах своего дела, когда в Бельведере{60} ломал голову над тем, как противостоять нависшей над нашей страной двусторонней угрозе. Его усилия в обоих случаях оказались напрасными, опасения — верными.
Горе политикам, которые подобно Путину силятся поразить несколько десятков глав иностранных государств парадом своих последних преторианцев{61}. Нельзя измерять историю сроками полномочий отдельных правительств, которые отворачиваются от истинной опасности и вместо проведения необходимых реформ у себя в стране обрушивают на соседей потоки оскорблений. Такие правительства должны считаться с печальной возможностью проигрыша, а не подменять разумную законность разновидностью цирковых представлений.
Май 2005
Лед и кипяток{62}
Мне в руки попал роман Юрия Андруховича «Московиада», чрезвычайно мне понравившийся. При советской власти это бы не напечатали. Я тотчас же заказал через «Мерлин»{63} все остальные книги Андруховича, выходившие по-польски, и слегка расстроился: в следующих романах он, увы, ушел в постмодернизм. Как я подозреваю, постмодернизм помогает ему не писать о том, что творится сегодня на Украине — я, конечно, говорю не о спорах Ющенко с госпожой Тимошенко.
Меня навестили знакомые, польско-немецкая пара. Они возвращались из Львова и были очарованы городом, или скорее тем, что осталось от его прежнего облика. Рассказали, что Кладбище защитников[229] отреставрировано очень хорошо, восстановлен даже барельеф в честь американских летчиков[230], нет только львов на постаментах. В самом же городе заметна бедность, и такие заведения, как «Гранд Отель» или «Георг», отделяет от львовских улиц огромная пропасть.
Еще меня навестил испанский писатель Давид Торрес, автор вступительной статьи к испанскому изданию моей «Провокации». «Провокация», эссе о несуществующем произведении на тему Холокоста, написанном немецким ученым по имени Асперникус, сначала вышла в Германии, но не удостоилась там — я рассказал об этом Торресу — ни единой рецензии. А теперь по телевизору показывают открытие берлинского памятника евреям, уничтоженным во время Холокоста, — и происходит это на редкость торжественно.
Я пожаловался Торресу на отношения, царящие сегодня в Польше, и на то, что для беззакония более нет никаких преград. Он успокоил меня, объяснив, что в Испании то же самое, — слабое утешение. Беру газету (польское телевидение я не смотрю — это вредно для здоровья), и сразу, на первой полосе: очередная афера, арестован генерал, наркотики в Центральном следственном управлении и так далее. До войны в польской полиции никогда ничего подобного не было. Должен же найтись хоть кто-нибудь, кто этих преступников посадит, — или выйдет так, что одна половина полиции отправит за решетку другую?
Я читал умную статью в «Геральде», в которой объяснялось, что все это — посттоталитарный синдром; что посттоталитарное общество делится на тех, кто, стремясь к личной прибыли, увеличивает при случае и государственную, и тех, кто только грабит и крадет что ни попадя, будто все нравственные критерии полностью утрачены. Сегодня под нашими окнами целые толпы шли в процессии Тела Господня[231]; значит ли это, что люди живут в двух раздельных мирах и в часы, свободные от религиозных практик, занимаются чем-то совершенно иным? Это было бы странно и непонятно. Когда молодой человек вступает в жизнь, он, разумеется, верит, что все и правда так, как говорят и пишут; потом оказывается, что все совсем по-другому. Но мы уже утратили самые элементарные ориентиры. Марксистскую ложь, сброшенную в глубокую яму, сменила дикая жажда наличных. Да, интеллектуалы, весьма немногочисленные в Польше, бичуют нашу действительность, но никто не указывает пути выхода.
Немецкая Академия искусств пригласила меня стать се членом. Убедившись, что это будет чисто формальный акт без каких-либо неприятных последствий и что от меня никто не станет ничего требовать, я согласился. В результате я получаю обширную корреспонденцию; как раз сейчас меня приглашают на открытие нового берлинского дома Академии. Я, конечно, не поеду ни на это открытие, ни на какой-либо авторский вечер, но письмо открыло мне глаза на то, каким расположением удостаивают Академию немецкие власти. И в то же время я читаю, что в бывшем Доме литературы на Краковском Предместье{64} гнездятся и правление Союза польских писателей, и нео-Союз литераторов, основанный во время военного положения[232], да еще ПЕН-клуб в придачу, и что, хотя у нас в Польше более трех тысяч официально зарегистрированных писателей, из них максимум три десятка живут за счет публикаций. А вот в Германии ситуация иная, несмотря на пять миллионов безработных.
Множество молодых польских литераторов, особенно поэтов, как бы отделены от Варшавы невидимой стеной. Кто-то якобы дает им какие-то стипендии, но это капля воды в пустыне. Все бедствуют, но не жалуются — и это мне по душе. Юная Дорота Масловская[233] вышла на рынок с новой книгой, которая называется «Павлин королевы». Отрывки из нее я читал в «Лампе», и абсолютно не важно, нравится она мне или нет — все равно это будет хит. Скажу осторожно: у Масловской явно есть талант, ей недостает лишь жизненного и интеллектуального багажа, который накапливается десятилетиями.
Возвращаясь к теме гостей: у меня был удивительнейший посетитель, англичанин, который поселился в Кракове и даже немного говорит по-польски. Он прочел мой «Высокий замок», где упоминается львовская кондитерская Залеского, и очень просил, чтобы я рассказал о ней во всех подробностях, потому что он хочет описать ее на страницах английской прессы. Он познакомился с внуком владельца кондитерской и раздобыл серию фотографий, запечатлевших ее довоенное великолепие. У меня от удивления глаза на лоб полезли: какое дело англичанам до несуществующей польской кондитерской, пусть даже самой распрекрасной? Мы с ним поговорили немного, как поп с корчмарем; взволновало меня только известие, что в здании кондитерской сегодня разместился «Макдоналдс».
