Обнаров - Троицкая Наталья (книги бесплатно без TXT) 📗
– Ты не уйдешь?
– Никогда.
– А почему лег поверх одеяла?– Током бьет.
Мороз поскрипывал снегом под торопливыми шагами, искрился инеем на заледеневших ветках, студил дыхание, забирался под теплый финский пуховик. Луна, точно холодный уличный фонарь, висела над кронами деревьев. В темном вечернем небе луну окружал мутный световой ореол – предвестник сухой морозной метели.
Обнаров поежился от бьющего в лицо колючего ветра, в который уже раз пожалев о забытых дома перчатках, на ходу поудобнее перехватил зажатые в замерзших руках пакеты с продуктами, шумно шмыгнул носом и легкой трусцой побежал по тротуару через двор к подъезду.
– Костя! Костя, подожди!
Обнаров остановился, заскользив подошвами по утоптанному снегу.
Из припаркованной недалеко машины вышел человек и, гулко хлопнув дверцей, пошел к Обнарову.
– Талгат?! Что ты здесь делаешь?
Обнаров поставил на снег два пакета, что держал в правой руке, и протянул Саддулаеву руку. Рукопожатие было радушным, крепким. Мужчины коротко обнялись.
– Рад видеть тебя, собачья твоя душа! – сказал режиссер.
– Слушай, я замерз совсем. Пойдем в подъезд.
От тепла радиатора отопления окоченевшие пальцы щипало и кололо, точно иголками. Обнаров старательно растирал их, и это занятие, похоже, было единственным, что его по-настоящему интересовало. Саддулаев говорил долго, убедительно, но ответ был кратким:
– Нет, Талгат, даже не уговаривай.
– Костя, какая, к чертям, премьера без тебя?
– Поезжай. На премьеру опоздаешь.
– Что сейчас у тебя, Костя? Занят чем?
Обнаров безразлично пожал плечами.
– Ничего особенного. Озвучка. Виктории Наумовой голос главного героя не нравится. Вот, озвучиваю вместо Ивашова ее новый проект. К празднику Победы две песни пишу для ТВ-канала и стихи о войне на радио.
– Это не занятие. А Зураб Гагурия? Мне сказали, ты безвылазно в Тбилиси был.
– Был. Неделю назад закончили.
– Хорошо. Ты мне нужен, Костя. Только ты. Это хорошие деньги.
Обнаров нахмурился, глянул на часы.
– Извини. Я не могу это сейчас обсуждать. Сын должен вот-вот проснуться. Давай позже. Позвони мне.
– Костя, ты мне нужен еще вчера. Ты понимаешь? Вот твой гонорар, – и Саддулаев сунул в пакет с продуктами объемный сверток. – В долларах… – с нажимом добавил он.
Обнаров прищурил левый глаз, посмотрел в сторону кабинки вахтера, точно ища поддержки именно там, потом на сверток и очень тихо сказал:
– Талгат, у меня жена два дня как из больницы. Я не хочу объяснять, но я должен быть рядом. Хотя бы какое-то время.
Саддулаев сжал плечо Обнарова, кивнул.
– Я узнал только сегодня. Костя, если чем-то могу помочь…
Обнаров улыбнулся виновато.– Не трогай меня хотя бы две недели, ладно? Сейчас у меня, правда, край.
Город засыпал. Засыпали погасившие свет дома, засыпали заваленные снегом деревья в парке, засыпали дороги, пропустив, наконец, схлынувший поток машин, засыпали уставшие за день горожане, посапывая в своих и не в своих, но теплых постельках.
В сонной тишине уснувшего города, укутавшись в добротную шубу из норки, спрятав нос в ее роскошный воротник, Тая стояла на балконе и смотрела на звезды. Свет в комнате не горел, свет уличных фонарей остался где-то далеко внизу, и любоваться картиной звездного неба ничто не мешало.
Едва различимые шаги, настороженный голос: «Тая?»
Она распахнула дверь и поманила мужа рукой.
– Уснул? – шепотом спросила она.
– Сразу. Наташка, ты и мама его сегодня здорово измучили. Он столько никогда не играл и не ползал.
Обнаров обнял жену за плечи.
– Таечка, холодно. Нельзя тебе. Пойдем домой.
– Морозы опостылели. Жаль, что мы не можем погулять. Я так хочу пройтись по свежему скрипучему снегу, потрогать его руками…
– Потерпи. На улице слишком холодно. Тебе нельзя сейчас на мороз. Идем в тепло.
– Завтра Новый год… Так хочется елку, настоящую, чтобы хвоей в доме пахло.
– Будет тебе елка.
– Помнишь, как мы отмечали прошлый Новый год?
– Таечка… Это безобразие забыть невозможно! Как мы не оказались в полицейском участке, я до сих пор не понимаю. Еще удивительнее, что не пострадал никто.
– Почему, сначала все было прилично.
– Да, если не считать ту несчастную кафешку, которую мы благополучно спалили, запуская прихваченный с собой китайский контрафакт. Белый снежный склон, степенные австрийцы, холодные французы, флегматичные немцы, благородные Альпы по кругу, и мы с пьяными мордами, с бутылками водки в руках горлопаним наш советский гимн, любуясь взлетающей на воздух кафешкой и перемежая пение одобрительным отборным русским матом.
– Это Беспаловы все перепутали! Запустили в зале то, что должно было взрываться на улице.
– Ты права. Но отвоевывали у мирных граждан новое место для встречи Нового года мы уже все вместе!
– Талгат все время повторял: «Спокойно, граждане австрийцы. Руссо артисто. Облико морале!» Помнишь?
– А помнишь, как пили на раздевание?! Как танцевали стриптиз? Как голыми местных и туристов гоняли?!
– Стоп, Костя! С этого места поподробнее. Где я была? Почему не видела?
– Ой, Таечка, я проговорился. Караул!
– Негодник! Ты улизнул от меня, когда я уснула! Не стыдно?!
– Стыдно. Потому что наша «троица» угомонилась только часам к шести утра, а фантазия у нас аж через край била.
– В этот Новый год не будет так весело.
– Ну, что ты… Все будет по-семейному достойно, уютно и мило.
– Может, поедем в домик на Истре? Это же совсем рядом.
– Может, лучше в Питер? – предложил Обнаров.
Домик на Истре он продал еще в сентябре.
– Не хочу. Реагент, которым дороги поливают, в горле комом стоит. Хотя бы глоток свежего воздуха. На природу хочу. Стены давят. Странно… Там, в больнице, когда умирала, я почему-то про Новый год вспомнила. Подумала, жалко, что не доживу, елку не увижу… Сразу заплакала. Так себя жалко стало…
– Тая…
– Смотри, смотри! – она вскинула руку, указывая светящуюся точку в небе. – Самолет! Как чья-то летящая к Создателю душа… Ты видишь?
– Вижу.
Обнаров прижал жену к себе, коснулся губами ее цветной косынки, зажмурился. Слушать и вспоминать было больно.
– В детдоме мне всегда нравилось смотреть на летящие высоко в небе самолеты. После отбоя залезаешь на старый гараж на заднем дворе, ложишься, чтобы тебя не было видно, и ищешь высоко в ночном небе маленькие светящиеся точечки, похожие на звезды. Я смотрела вслед им собачьими глазами и мечтала. Мне представлялось, что когда-нибудь я сяду в самолет и полечу далеко-далеко, туда, где ждут и очень-очень любят, и уже на меня будут смотреть с земли… В Израиле я возненавидела эти самолеты! Они улетали, уносили тебя от меня, а я должна была оставаться. А сейчас… – она упрямо замотала головой. – Сейчас я никуда не хочу лететь. У меня есть все, что нужно счастливой женщине! – она обернулась, улыбнулась. – Ой! Ты совсем замерз. Ты же в одной рубашке. Я заговорила тебя. Идем скорее в тепло!
Он плотно прикрыл двери на балкон, помог жене снять шубу. В темноте уснувшей квартиры она потянулась к нему, обняла.
– Я сделала из тебя затворника. Ты почти две недели сидишь здесь, готовишь, моешь, стираешь, убираешь, присматриваешь за сыном и за мной, как за ребенком. Ты делаешь мне массажи, занимаешься со мной лечебной гимнастикой, готовишь соки, чистишь кедровые орехи, сочиняешь чаи на травах, и все время, решительно все время слушаешь бред перенесшей тяжелую психологическую травму женщины. Кажется, так это у психологов называется? Так не может продолжаться вечно!
Обнаров склонился, поцеловал жену в щеку, потом в уголок губ.
– Я так благодарен Богу, что он подарил мне тебя и Егора! Мне больше никто не нужен.
– Н-да… Да… Я знаю тебя. Без любимого дела в твоей голове начинают твориться очень нехорошие вещи.
Обнаров саркастически хмыкнул.
– Новость! Там никогда ничего путного не ночевало.
