Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя (первая книга TXT) 📗
— Это не тебе, упрямица.
— Что у тебя в кармане, Крюгер? — спокойно размазывает меня Кира.
И я снова выдаю себя, потому что все это время я продолжаю теребить дурацкую коробку. Неосознанно, как привычное действие, которое выпало из фокуса моего внимания. Это просто смешно. Импульс. Блажь. Мысль, которая созрела вчера ночью, пока я бултыхался на границе сна и реальности, впервые в жизни забывшись таким сладким сном, что утром хотелось затолкать солнце обратно за горизонт. Я контролирую каждый свой шанс. Как скупой ростовщик отмеряю каждый грамм эмоций.
Но с Кирой мои микросхемы горят к чертям собачьим.
И это уже ни хрена не смешно.
Я протягиваю ей квадратную бархатную коробочку. Ту самую, которую мечтает заполучить любая девчонка, едва ей исполнится шестнадцать.
Кира вертит ее в руках, перекладывает из ладони в ладонь, словно ребенок, который пока не знает, что вещица открывается до смешного просто и нет никакого секрета.
Достаточно просто чуть поддеть пальцем крышку — и достать свой приз.
Я тронусь, пока она ее откроет.
Так я думаю, секунду назад, потому что Кира опускает стекло — и швыряет коробку просто на дорогу. Закрывает окно — и простреливает меня совершенно, блядь, искренним триумфом. Она даже не захотела посмотреть, что внутри. Просто вышвырнула не глядя, как будто расписалась под тем, что ей плевать на мои подарки, даже если они в бархатных квадратных коробочках.
— Это тебе за то, что ты такой моральный урод и придурок, — говорит, чуть щура глаза, отчего — клянусь — у меня в груди оживает Везувий.
Я нависаю над ней, готовый вылить на белобрысую голову весь свой гнев, всю свою ревность. И еще — зависть. Мерзкую едкую зависть, с которой я уже не в состоянии справиться самостоятельно. Я завидую всему миру, которому она улыбается. Завидую зеркалу, в которое утром корчит рожи, когда чистить зубы. Завидую подушке, которая видела ее сонную улыбку. Завидую дяде, который за секунду получил от нее больше тепла, чем я за всю свою жизнь.
И вдруг…
Нет, я точно сошел с ума. Потому что этого просто не может быть.
Но, бля, она правда улыбается. Осторожно, покрываясь сумасшедшим румянцем, от которого мои мозги в кисель и в кучу.
Кира закладывает прядь за ухо, и тянется ко мне, чтобы оставить на зашитой щеке мимолетный поцелуй.
— А это за то, что приехал.
Мои черти вылезают из щелей и тянут морды, готовые жрать из ее рук даже старые сухие кости.
Но хуже всего то, что я даже не знаю, как на это реагировать. Я окончательно сгорел, все мои механизмы и возможности превратились в ржавчину, место которой только на свалке. Я знал, что делать с ее злостью, как побороть сопротивление и заставить замолчать, если Кира начинала городить чушь.
Но против такой Киры, мне нечем играть. Моя армия выбросила белый флаг, генералы преклонили колени, покорно выстроились в ряд, чтобы заполучить хотя бы целомудренный поцелуй, а я сижу здесь, так близко возле нее, что тону в сумасшедшем запахе ее волос.
— Ты покраснела. — Это все, что я способен сказать в этот момент.
Кира смущенно кивает, и непослушная прядь снова выползает из-за ее уха, словно любопытная змейка. У меня пальцы скручивает от потребности убрать ее назад, и есть только один аргумент, чтобы этого не делать — если трону Киру, то уже не смогу затормозить. И, наверное, она чувствует то же самое, но ей все равно: взгляд ощупывает мое лицо, пальцы тянутся к вороту рубашки, цепляют край цепочки и тянут к себе так близко, что я задерживаю дыхание.
— Мне нравится твой шрам, — говорит Кира почти шепотом. Или не говорит совсем, и все это — лишь дыхание ее шепота у меня на губах?
Эта женщина меня с ума сведет.
Ее губы скользят по моей щеке невесомыми прикосновениями. Вдоль шрама, к подбородку. И она посмеивается, когда щетина колит нежную кожу. Она, блин, так нежно смеется, словно не было никакой грязи между нами.
И я невольно подаюсь вперед, все-таки завожу упрямый локон за ухо и Кира жмурится, когда мои пальцы скользят по ее коже. Мы просто смотрим друг на друга, и именно сейчас, в темном салоне, практически подо мной, она кажется невозможно маленькой, совершенно беспомощной. Но перед глазами проносятся все наши перепалки и воспоминание жжет кожу на лице в том месте, где я еще долго носил след от ремня ее сумки. Ни черта она не слабая. Слабая бы уже сломалась: убежала или сдалась, или рыдала от одного моего вида. А Кира каждый раз меняет правила придуманной мной же игры и запросто обыгрывает. Виртуозно, блядь!
Я чувствую ее губы на своих губах: несмелый, робкий поцелуй, словно для нее это впервые. Паршивая часть меня хочет засмеяться, тряхнуть ее за плечи и сказать: эй, малышка, мы вообще-то уже трахались, незачем разыгрывать невинность? Но я заталкиваю это дерьмо так далеко, что в тайне надеюсь потерять и забыть.
Кира приподнимается, так нежно обхватывает меня обеими руками, что хочется остановить время. Не на мгновение и не на час — навсегда. Запечатлеть эту реальность такой, где мы рядом, где она не боится моих прикосновений и не боится быть рядом.
Где она почти просит мой поцелуй, прижимаясь с такой искренней наивностью, что я хочу сжать ее до хруста каждой кости в этом тощем теле.
Но я не хочу вести, я хочу отдаться ей, поэтому просто приоткрываю рот, позволяя ей прихватить меня зубами за нижнюю губу, пососать ее, словно я какая-то восточная сладость. Понятия не имею, насколько меня хватит, но такого, как сейчас, у меня не было никогда. И я хочу объестся этим лакомством до оскомины, до боли в деснах.
Она тянет меня за цепочку, и немного отклоняется сама, так что приходиться опереться ладонью в сиденье позади нее. Я — ее единственная опора, ведь только за меня она так отчаянно хватается тонкими руками. И это словно откровение, запрещенное Евангелие, которого не хватало, чтобы Кира вторглась в меня единственной известной ей верой — верой в то, что сегодня и сейчас я ей нужен. Ее язык у меня на губах просто что-то запредельно сексуальное. И то, как Кира настойчиво проталкивает его мне в рот — это вершина всего, что было в моей жизни до нее. Порочно, чувственно, невинно и грязно.
Она высасывает из меня жизнь, словно суккуб, но остается все такой же невыносимо чистой и полностью в моей власти. Я мог бы запросто повалить ее на спину и даже смог бы устроиться между ее ног. Она мокрая? Готовая? Она хочет меня? Это поцелуй- обещание или поцелуй-примирение?
Ради всего святого, Кира, что ты такое?
Я не выдерживаю, отдаюсь ей, как мальчишка: наши языки сплетаются, поцелуй становится таким горячим, что я почти чувствую дымный аромат сандаловой палочки.
И я хриплю в эти порочные губы, почти корчусь от боли, когда сминаю ее губы, а она вдруг тянется назад и разрывает поцелуй с на хрен полностью порочным влажным звуком. Я даже головой трясу, чтобы избавиться от наваждения подмять ее под себя.
Кира тяжело дышит, маленькая грудь быстро поднимается и опадает под тонким свитером. И снова закручивает на пальце мою цепочку, не давая даже глотка воздуха, в котором бы не было хоть капли ее дыхания.
— Я есть хочу, — говорит она.
И снова эти румяные щеки. Я провожу по «яблочкам» большим пальцем, потому что почти уверен — это цветная сахарная пыль. И хоть на пальце все рано ничего нет, я слизываю с него все без остатка. И провожу влагой по ее припухшим губам. Сейчас мне достаточно просто этого взгляда в томной дымке, потому что от большего я точно просто обкончаюсь.
— У меня что-то должно быть в холодильнике, — говорю в ответ на ее слова.
Она сегодня просто сама щедрость, потому что дарит еще одну улыбку.
Глава тридцать шестая: Кира
Странное чувство — смотреть на человека и не видеть его.
Именно так случилось сегодня. Я словно прозрела, как та лошадь, с которой сняли шоры. Вдруг открыла глаза, щурясь от неприятной правды, которую, пусть и не нарочно, но пыталась не замечать.
