Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя (первая книга TXT) 📗
Она кивает и от плохо скрываемой вины еще сильнее теребит угол несчастного покрывала. Приходится сесть рядом, взять ее руки в свои растереть ладони до тепла.
— Мам, я не люблю его. Мы дошли до развилки и поняли, что каждому пора идти своим путем. Лучше так, чем через пару лет осознать, что живешь в браке и воспитываешь детей не от того человека.
Мама кивает, на ее глаза наворачиваются слезы, но она не лезет ко мне с нотациями и нравоучениями. Она всегда была на моей стороне, что бы ни случилось.
Уже вечером, когда медсестра заглядывает в палату и говорит, что время для посещений вышло и больной пора отдыхать, я чмокаю маму в щеки и обещаю принести все, что она просила. Все — это ее планшет с кучей дешевых любовных романчиков, которые она поглощает со скоростью звука. В этом она вся: не смотрит отечественное «мыло», обожает Discovery и National geographic, но ни один ее день не обходится без книжки о всепрощающей и преодолевающей любви.
Я сталкиваюсь с Димой снова: он меряет коридор широким шагом и вскидывается, едва меня заметив. Спешит навстречу, кладет руки на плечи и пытливо заглядывает в лицо.
— Спасибо, что ты всегда с ней рядом, — говорю я, пока он не заговорил первым и не сказал такое, что испортит жизнь нам обоим. Набираю в грудь побольше воздуха, и добавляю: — И спасибо, что не сказал ей… обо всем остальном.
— Кира, мне очень жаль. — Дима вздыхает, мотает головой, словно у него никак не получается сосредоточиться на правильных мыслях. — Я просто очень разозлился, что ты не сказала сразу. Вспылил, не подумал совсем. Решил, что ты просто еще одна подложенная под меня девочка. Никогда себе не прощу, что так долго заблуждался.
— Это уже не важно. — Стандартный, до скрипа песка на зубах, ответ. Как будто мы не были вместе кучу времени, как будто я не носила его кольцо, как будто не примеряла свадебное платье. Мы словно две рыбки на передержке: сидим в одной банке и ждем, когда же хозяин разнесет нас по разным аквариумам.
— Кира, я люблю тебя. — Дима пытается прижать меня, но я словно задеревенела, и с таким же успехом он мог бы обнимать фонарный столб. Я не чувствую совсем ничего, ни единого разряда в душе. — Мы ведь можем…
— Дима, пожалуйста, не нужно.
Я не умею рубить с плеча. Не могу взять — и нагрубить человеку, который так много для меня сделал и в итоге ничего и никогда не просил взамен. Я буду вежливой до самого конца, даже если язык отсохнет говорить одно и то же.
— Просто давай попробуем еще раз. Свидание, кино, рестораны, поездки в Париж, — перечисляет он и улыбка надежды превращает его лицо в женскую мечту.
Но не в мою мечту, потому что у моей мечты шрам, как у графа де Пейрака [9] и потому что моя мечта совершенно невыносима и точно не нуждается в том, чтобы скрашивать собой мои сны без сновидений.
Я до боли прикусываю щеку изнутри, чтобы подавить глупую улыбку. Все-таки, не было с ним никакой другой женщины в Праге. И даже если она была, но не попала в камеры — мне все равно. Мне хочется кричать, что это я ходила за ним тенью и это я читала дракону книгу, пока он не уснул, и еще немножко просто лежала рядом, прислушиваясь к его дыханию.
Но желание улыбаться мгновенно пропадает, потому что в коридоре появляется знакомая высокая фигура и прет на нас с Димой, словно танк.
Глава тридцать четвертая: Габриэль
Сколько себя помню, я всегда был прагматиком. Эмоции — это как вентиляционная шахта в Звезде смерти. Щель в безукоризненной обороне, в которую достаточно попасть лишь раз, чтобы превратить Смертельное оружие в большую кучу металлолома.
В конечном итоге, именно эмоции погубили часть моей семьи: из-за них отец пустил в себя пулю, потому что боялся позора, и из-за них Раф полез в огонь. Хоть я до сих пор не понимаю, почему, ведь я ни разу не слышал, чтобы он отзывался о Кире с сопливой любовью. Скорее, как о вещи, которая скрашивает его досуг.
Поэтому, те части сердца, которые отвечают за всякий мусор вроде нежности и жалости, привязанности и жертвенности, я до отказа набил тем, чего было в избытке — безразличием. Я приказал своим штумовикам залить бетоном каждую дыру в Звезде смерти, и до сегодняшнего дня был уверен, что мой приказ исполнен безупречно.
Но вот я стою в долбаном коридоре, смотрю, как дядя окучивает Киру, как сжимает пальцы на ее воробьиных плечах, и понимаю — кто-то среди моих верных солдат оказался предателем. Потому что прямо сейчас ревность отыскала дыру в мое сердце и запустила туда кассетную бомбу. Я почти чувствую каждый сантиметр, который преодолевает разрушительная сила, как сокращается расстояние до моей уязвимости, как снаряды разносят на куски мое терпение и самообладание.
Почему, блядь, стоит мне отвернуться, выпустить Киру из поля зрения — рядом с ней тут же появляется какой-то мужик?
Кира смотрит на меня из-за дядиного плеча и в ее глазах плещется страх. Вероятно, у меня рожу перекосило от желания выпотрошить этого прилизанного мудака. Щеку тянет так сильно, что приходиться прикусить губу. Больно, сука, но это все равно херня, потому что куда больнее видеть Киру улыбающейся другому мужику.
Мне она не улыбается.
У королевишны для Крюгера только презрение и ненависть.
Я весь день, как угорелый, носился с делами, сорвал хорошую сделку, потому что жопой чувствовал — как только выпущу Киру из поля зрения, тут же появится дядя, или очкарик, или любой другой носитель члена.
Я даже останавливаюсь, запрещаю двигаться дальше, пока не придушу желание без разговоров и предупреждений просто оторвать Рязанову голову. Открутить, как сраную болванку с болта и выбросить на корм бешеным собакам.
— Странное место для свиданий, — говорю я, когда расстояние между нами сокращается до вытянутой руки.
Дядя окатывает меня холодным взглядом, пытается загородить собой Киру.
Он, сука, прячет ее от меня?!
— Что ты здесь забыл? — спрашивает дядя.
— Надо же, у кого-то прорезался мужской голос и отросли бубенчики, — издеваюсь я. — Поздравляю, дядя, вот ты и стал половозрелым. Скоро начнешь бриться и познаешь все прелести утреннего стояка.
— Не пошел бы ты куда подальше? — без намека на эмоции, предлагает он. И когда Кира пытается высунуться из-за его спины, дядя тут же задвигает ее назад.
Словно она его собственность. Словно за несколько часов они успели поплакаться друг другу в жилетку, простить все обиды и как раз решали, какого цвета будут цветочки на занавесках в кухне.
— Что такое? Я стал свидетелем тошнотворной сцены примирения?
— Прекрати, — говорит Кира и на этот раз отбивает дядину руку, когда он снова пытается загнуть ее в стойло. — Не помню, чтобы просила тебя приезжать.
— Не помню, чтобы спрашивал твоего разрешения.
— Но в этой больнице лежит моя мама, я здесь ради нее, и если ты принес новую порцию оскорблений и унижений, то можешь не разворачивать!
Я принес кое-что другое.
Кое-что, что тянет карман, словно гиря, и настолько сильно оттопыривает ткань, что мои намерения кажутся до смешного очевидными.
О чем только думал?
Что она сидит здесь, ждет, когда я приеду, чтобы успокоить ее и сказать, что рядом со мной ей нужно бояться только одного — меня?
Что уж проще: сбросить с себя чужие грабли и просто встать рядом? Но у Киры для поганого Крюгера нет даже этого. И теперь вся затея с поездкой кажется настолько абсурдной, а подстроенные новости — идиотскими, что хочется взять самого себя за шиворот и встряхнуть, как пыльную ветошь.
Если бы я был хорошим парнем, я бы точно отступил. Сказал пафосную хрень о том, что желаю ей счастья, а потом бы зализал раны, утонул в роботе и похоронил себя в бесконечном потоке доступных женщин.
Но я мудак и мерзавец. Поэтому я смотрю дяде в глаза и с полуулыбкой сообщаю:
— Я трахнул ее. По взаимному согласию. Забрал ее девственность и поставил крестик в своем личном трофейном блокноте. И так как я еще не распробовал, то тебе придется занять очередь, чтобы получить доступ к телу. Приходи… месяца через два. Думаю, мне будет достаточно.
