Путь истинной любви (ЛП) - Элизабет Мэри (чтение книг .txt) 📗
уже направленно на Безумие. Все, за исключением волнистых каштановых волос и
грустных глаз, растворяется в тумане неважного. Мои ноги несут меня туда, где Пенелопа
сидит одна на диване, и я наклоняюсь и целую ее в щеку.
– Эй, – шепчу я.
– Привет, – Грусть убирает прядь волос за ухо.
Она словно стала меньше, чем я помню, и ей явно неуютно в собственном теле.
Потирая большим пальцем по ее щеке, которые становятся красными, я стою над
единственной девушкой, которую когда-либо любил и удивляюсь тому, как долго я к ней
не прикасался. Протягиваю ей свою руку, похожую на наждачку из-за дорожных работ.
Она проскальзывает своей тоненькой ручкой с мягкой кожей в мою без колебаний.
Переплетая наши пальцы, я тяну Пен с ее места в первую попавшуюся комнату.
Это не та девушка, которая рисовала «знак мира» на своей щеке или писала мне записки
через весь двор посередине ночи. Мягкость в глазах Пенелопы исчезла из-за ее еб*утой
жизни. Она не скрывает свою бессонницу под толстым слоем макияжа. Теперь всему миру
можно увидеть темно-фиолетовые круги под глазами.
Поднимая и усаживая Печаль на комод у стены, я раздвигаю ее колени и поднимаю юбку
по тонким бедрам, пока не могу стать между ними.
– Скажи мне этого не делать, – говорю я, затаив дыхание, и смотря на ее приоткрытые
губы.
Пенелопа двигается к самому краю комода и дергает меня за толстовку ближе к себе. Ее
округлая грудь ощущается напротив моей с каждым тяжелым вздохом, поступающим
через легкие, которые в данный момент не могут работать в полную силу. Обвивая руками
мою шею, Пен начинает потираться своим теплым местечком напротив моей твердости.
– Пожалуйста, не останавливайся, – говорит она, уткнувшись лицом в мою шею. – Не
оставляй меня здесь.
Целуя ее разгоряченное лицо, я становлюсь еще ближе к ней и расстегиваю джинсы.
Пенелопа стонет, когда я задеваю костяшками ее чувствительное местечко, и в попытке
услышать ее снова, я стягиваю с нее нижнее белье и вхожу одним резким ударом.
Мы плавимся.
– Чувствуешь меня сейчас? – спрашиваю я, когда достигаю конца и выскальзываю
обратно.
Каждая часть моего тела дрожит, Безумие тянет меня за волосы и вонзает свои зубы в
основание моей шей. Мои колени врезаются в комод, пальцы зажаты между комодом и
стеной, а наши качающие тела заставляют скрипеть полу-глянцевое дерево. Практически
вознесся Пенелопу на вершину, я покрываю каждый дюйм Печали своим взрывом, желая
быть ближе и глубже.
– Я люблю тебя. Я люблю тебя, – говорю я и опускаюсь ртом на тонкую кожу шеи
Пенелопы и начать посасывать.
Я выпускаю все эмоции, которые у меня были с тех пор, как эта девушка разрушила мою
душу. Сжимаю тонкие вены между зубами, разрывая кровеносные сосуды губами. К тому
времени как мы закончим, я оставлю ее горло черным и синим, помечая Пенелопу, из-за
моей неспособности контролировать мою потребность быть с ней. Проводя пальцами по
отметкам, которых она не заслужила, вина раскалывает меня, а когда я смотрю в ее глаза,
то по мне разливается опустошение.
Выходя из нее, я надеваю свои темные джинсы и сажусь на кровать в другом конце
комнаты.
Пен выпрямляется одергивая юбку, и соскакивает с комода. Ее гольфы в военном стиле
спустились до лодыжек, а шнурки на ботинках развязались. Стоя на неустойчивых ногах,
она поправляет свитер и вытирает рукавом рот, прежде чем дать слезам упасть.
– Пенелопа, прости, – говорю я.
Она обнимает себя руками и качает головой. Закрывая глаза, она разворачивается и
выходит из комнаты.
Глава 33
Пенелопа
– Я не уверена мисс Файнел, что так усердно работать в вашем состоянии это хорошая
идея. Мы добились прогресса за последние пять месяцев, но такие вещи непредсказуемы.
Откинув голову обратно на кушетку, я лопаю большой розовый пузырь жвачки со вкусом
арбуза, и позволяю прилипнуть ему к верхней губе и носу. Всасывая жвачку обратно, я
сжимаю ее между зубами и говорю:
– Я не брошу свою работу.
– Никто не говорил, что надо бросить,– осуждающе говорит доктор, добавляя короткие
заметки в желтый блокнот, – но ты должна подумать о сокращении часов работы. Твоя
мама сказала, что ты взяла на прошлой неделе дополнительную смену и потерпела
неудачу ночь. Она сказала, что чувствует, будто ты перегружена работой.
– Я взяла дополнительную смену, потому что не могу находиться с ней в доме каждый
день. Мне почти девятнадцать, и она не дает мне даже сходить в туалет без стука в дверь
каждые пять минут, чтобы убедиться, что я не убила себя. Я не самоубийца.
Доктор Постоянно Кивающий кивает и спрашивает:
– А неудача, о которой она упоминала?
– Я хотела помочь приготовить ужин, мне надо было нарезать лук. От него мои глаза
начали слезиться, и я случайно порезалась ножом. Мама подумала, что я собиралась
вскрыть себе вены, – говорю я, надувая еще один пузырь.
– Она объяснила это немного иначе, – отвечает доктор Монотонность, опуская свой
блокнот на стол. Она поднимает очки на голову. – Она сказала, что пришла на кухню, а ты
была вся в крови и с ножом в руках.
– Моя мать не дала мне шанса все объяснить. Как я уже сказала, я не самоубийца.
– Может, тебе стоит оставить нарезку продуктов своим родителям, чтобы этого снова не
произошло, – говорит доктор Всезнайка, взяв свой блокнот обратно.
Левая сторона моего рта приподнимается, и я говорю:
– Может, вам не стоит лезть не в свое дело.
Доктор Кивок продолжает кивать, делая все больше заметок обо мне.
– Ты замечаешь разницу в настроении, Пенелопа? Ты часто злишься без причины?
– Я не злюсь.
Мой терапевт морщит губы, но не показывает мне каких-либо других признаков того, о
чем она думает. С каменным лицом и царапая карандашом по желтой бумаге, она
совершает ошибку и переворачивает карандаш, чтобы исправить ее.
И пишет. И пишет. И пишет.
Она переворачивает страницу.
Я начинаю кусать ногти, пока тепло поднимается по моему позвоночнику вверх, и капля
пота стекает в нижнюю часть моей спины. Изгиб каждой буквы, которую она пишет, звук
каждой буквы «t» , которую она перечеркивает, ощущается так, будто режут мои кости.
Сжав челюсть, я хватаюсь влажными пальцами с кровоточащими кутикулами за край
кресла, чтобы не убежать из этой комнаты с криками.
– Что насчет мальчика по соседству, Пен? Ты хочешь поговорить о нем? – спрашивает
доктор Мастер Письма. Она останавливает карандаш и ждет моей реакции.
– Почему вы спрашиваете о Диллоне?– я выдыхаю, борясь с внутренним огнем и пытаясь
казаться нормальной.
– Потому что мне сказали, что он уезжает в следующем месяце.
– И?– спрашиваю я, пока слезы жгут мне глаза.
– Ладно, у тебя с ним были стычки…
– Я не хочу говорить об этом, – я прерываю ее.
– Твои родители боятся, что отсутствие Диллона разрушит все наши успехи. Что ты об
этом думаешь?
Проглотив жвачку, я держу мои руки на стуле и говорю:
– Я думаю, что мои родители должны перестать говорить с Вами и начать говорить со
мной.
***
– Пенелопа, мы сказали ей о Диллоне не для того чтобы она расстроила тебя. А
упомянули об этом на случай, если это станет проблемой, – говорит мама. Ее карие глаза
ненадолго встречаются с моими в зеркале заднего вида, прежде чем вернуться на дорогу
перед ней.
Сидя на заднем сидении с опущенными окнами, пока почти летний ветер оставляет в моих
волосах аромат соли. Мы едем через город после моего приема у терапевта. Солнечное
тепло просачивается через мою кожу, согревая меня снаружи. Искра восторга в ожидании
