Женщины в лесу - Поликарпова Татьяна (полные книги .txt) 📗
За столом какое-то время ошеломленно молчали, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Было стыдно.
— Товарищи, товарищи, — заговорила первой журналистка, картавя от волнения, — надо пойти к ним… Он же убьет ее… Он может. Что там у них теперь…
Но никто не шевельнулся, и она решительно вскочила, грохнув стулом.
— Э-э, сидите-ка, — взял ее за руку физик. — Там сейчас ничего не происходит… Ничего, кроме яростной и прекрасной любви… Насколько я разбираюсь в ситуации… И в людях… Девочка сильней этого неврастеника. И, видимо, любит. Не волнуйтесь же. Давайте наконец ужинать.
— Но он такой злой… — Инна Петровна передернула ознобно плечами. — Как он мог при людях… И так отвратительно… Как можно такого любить…
— Э, голубушка. Таких и любят. Разудалых дебоширов. Слабые женщины. — Леонид Илларионович уже принялся за жаркое и говорил отрывисто, с ощутимыми толчками. Это придавало его словам особый вес.
— То она у вас сильная! То она у вас слабая! — нервно воскликнула Инна Петровна.
— Ну-ну-ну! Вы же учили марксизм. Уж Марксову исповедь наверняка читали: в слабости-то и сила… — Физик, усмехаясь, поглядывал на Инну. — А к тому же наш герой — какой красавец! Григорий Мелехов, да и только! И красавец, и ломака. Самое то, как говорят мои студенты.
— Ой, да при чем тут красота, — досадливо отмахнулась от него журналистка.
Махнула ладошкой перед своим лицом, будто муху или комара отгоняла в его сторону.
— Да полно, Инна Петровна! Вы лучше меня знаете при чем. Вот и Зоя Михайловна подтвердит. Правда же, Зоя Михайловна?
А Зоя-то Михайловна… Сидит бледнешенька, брови сведены, глаза вниз, губы сжаты до голубизны. Правой рукой стискивает пустую рюмку, а левой правую обхватила у запястья, словно боится, что разожмется рука и выпустит рюмку.
— Говорите, говорите, — промолвила она странно изменившимся голосом — слабым, севшим, чуть хриплым. — Мне интересно… Слушать вас интересно.
— Нет, вы сама что думаете?
— Не могу я ничего думать… Я слушаю…
— Ка-а-ак же это не ду-у-мать! — растягивая слова, добродушно-барственно воскликнул физик. — Вот Арам Варпетович как специалист по высшей нервной деятельности скажет…
Но Арам Варпетович, встретив взгляд физика, выразительно двинул своими большими бровями: мол, оставьте ее в покое. Физик понял. Прикрыл глаза в знак согласия и, только чуть запнувшись, продолжил:
— …скажет, что наша дама очень правильно поступила! Как большой психолог! Истерику прекращают именно пощечиной. Это даже художественная литература не однажды фиксировала. Так, доктор?
— Бывает, — коротко отозвался доктор. — Но тут не истерика была. Элементарное хамство. Потому пощечина пришлась в самый раз. Это против хамства лучшее лекарство. Как ладан — черту. Так у вас говорят.
— Ха-ха-ха! Суть вы верно схватили. Только говорят: боится, как черт ладана.
— Ах так, — серьезно кивнул Арам Варпетович. — Буду знать. Спасибо.
— А все-таки хоть и неприлично, а прекрасно… — Журналистка мечтательно вздохнула, оперлась на руку. — Она будто за всех нас отомстила. Ведь и нас он унизил. А мы все зажаты, заморочены. Все можем понять, все простить. Анализируем. Вовремя отступим, уступим, поймем. Привычно, холодно, бескровно! А! Лимфа одна. У нас и оскорбляют так, что не поймешь, то ли комплимент, то ли оскорбление… Потому и жизнь такая вялая. И к любви-то не способны ни дамы, ни господа. Разводы, измены… Все трещит по швам, а ни любви, ни ненависти… А тут вихрь! Горячность. Поступок, черт возьми! — Инна Петровна даже пристукнула легонько по столу, обвела всех взглядом. — Ведь так?
— Да-а, — протянул Леонид Илларионович. — Когда они пошли, я позавидовал этим горным шорцам… Какая у них там, в номере, сейчас буря! Любовь-месть, любовь-насилие, любовь-борьба! В самом древнем, исконном, природном виде! Какое изнурящее, полное опустошение потом… А очнутся чистыми, безгрешными друг перед другом, как новорожденные. И оба сильные, молодые! Э-эх!
— Ого! Как вы меня продолжили! — внимательно посмотрела на него журналистка.
— Глядя на вас, я бы не подумал, какого рода жажду вы испытываете, — улыбнулся ему Арам Варпетович.
— Люблю любовь, — пожал плечами физик как-то подчеркнуто буднично, словно любовь — это что-то вроде салата, за который он принялся. И все, кроме Зои Михайловны, засмеялись. А она оставалась пугающе неподвижной, застывшей. Она и не ела ничего, и даже не сделала заказа.
— Попрошу вас, — обратился доктор к официанту, подошедшему собрать тарелки, — принесите порцию мясного бульона, а лучше супа с картофелем. Если есть. И — поскорее, пожалуйста.
— Не знаю, — лениво протянул официант. — Вечером первых блюд не готовят у нас. Что осталось. Да и то уж холодное. Греть надо. Долго будет.
— А я вас прошу, — улыбнулся доктор очень ласково и прижал руку к сердцу. Но можно было подумать, что и к бумажнику, лежавшему во внутреннем кармане пиджака. — Сделайте все сами. Налейте в миску один половник и — на плиту. Очень скоро получится.
Официант вдруг с готовностью отозвался:
— Я сейчас! — И бодро зашагал на кухню.
А доктор обратился к Зое Михайловне:
— Я для вас заказал. Вам непременно нужно сейчас съесть горячего бульона. Вообще — горячее что-то и питательное. И — жидкое.
Она было вскинула руку, протестуя, но он повторил с нажимом:
— Непременно. Только после этого пойдете к себе и перед сном примете это. — И он пододвинул к ней пачку седуксена. — Там одна таблетка.
Зоя Михайловна хотела что-то сказать, но доктор не дал ей говорить, начав подробно объяснять, почему при такой, как у нее, головной боли — он сказал, спазматической — очень помогает горячий мясной картофельный суп. И пространно объяснил механизм боли. Говорил негромко, мягко, даже чуть распевно, посматривая время от времени то на Зою, то на Инну Петровну своими мягкими, излучающими тепло глазами, и невольно все за столом поддались успокоительному, мерному ритму его речи. Отпускала, рассеивалась судорожность, воспаленность возбуждения, видимо охватившая всех во время недавней сцены.
— А вот и наш супчик! — воскликнул доктор и даже привстал навстречу официанту… — И мы сейчас его с удовольствием скушаем… Вах, дымится… Это вам не холодный чай. Спасибо, добрый человек, — сказал он с чувством официанту, и тот вдруг ответил совсем не уставным голосом, а сердечно и просто, как говаривала, наверное, его бабушка своим гостям в далекой сибирской деревне: «Кушайте на здоровьечко!»
— Да вы как солнышко, Арам Варпетович, — промолвила журналистка, и слезы собрались капнуть из ее глаз.
— Хватит, хватит чувств! — засмеялся доктор. — Не нужно резких движений! Все обычно и просто, как суп с картошкой. Мы устали. Мы чуть выпили. Тут эта сцена… Вот и все! Теперь нужно, чтобы все и всё съели. Ну-ка, Инна Петровна, что это у вас на тарелке…
Вдруг вернулся официант с большим расписным фаянсовым чайником, прикрытым чистейшей салфеткой, и такими же расписными чашками. В чайнике оказался прекрасный, крепкий и ароматный чай.
— Это мы себе к концу смены завариваем, — объяснил он онемевшим от неожиданного дара гостям, — до конца еще время есть. Успеется и новый чайник. Кушайте на здоровье!
— Ну, нет слов! — развел руками физик. — Наша наука пасует перед вашей… — И, склонив голову перед доктором, сложил ладони в благодарственном жесте…
А доктор нахмурился:
— Ну, если это становится наукой, плохи наши дела.
— Ой, все-таки вы хоть немножко, но владеете гипнозом! — воскликнула журналистка и заблестела глазами.
Тут уж доктор рассмеялся негромко.
— Да-а, — покачал он головой, — если считать гипнозом немножко дружелюбия к нашим забываемым участникам ужина. — И он показал глазами в сторону официанта.
Видно, его все же растрогала признательность сотрапезников, так что он даже допустил ошибку в своем правильном русском языке. Но и ошибка оказалась кстати.
И тут заговорила Зоя Михайловна:
