Самая шикарная свадьба - Богданова Анна Владимировна (полные книги txt) 📗
– Мань! Ты должна меня спасти! – кричала в трубку Анжелка.
– Что у тебя опять стряслось? – спросила я, но Огурцова молчала. – Говори или я брошу трубку!
– Вот ты как с друзьями! Осужда-аешь?! – протянула она свою коронную фразу, и я поняла, что подруга снова крепко подвыпила. – Так брось в меня камень!
– По какому поводу веселишься?
– Отец со свекровью забрали детей, хотели устроить нам медовые выходные в честь примирения с Михаилом… – Она замолчала, потом вдруг как закричит: – Спасай меня, Машка! Он придет, от меня спиртным пахнет! Что бу-удет! Ой! Чо будет!
– Так ты больше не пей!
– И меньше тоже, – промычала она.
– Анжелка, закругляйся! До прихода Михаила все выветрится!
– Не выв-ветрится! Помоги! – икнув, потребовала она.
– Как я тебе помогу-то? – недоумевала я.
– Можно я к вам с Власом приеду?
– Конечно. Жалко, что ли! – легкомысленно брякнула я и снова почувствовала запах горелого. – Анжел, мне сейчас некогда!
– Даже с другом не поговоришь, – укоризненно проговорила она. – А у друга на душе так погано, так погано, прямо кошки скребут.
– Ты адрес-то помнишь?
– Он у меня записан. В общем, жди, я буду. – Огурцова икнула напоследок и бросила трубку.
Мясо сгорело, хотя, как и гречка, не совсем – только снизу была черная корочка. Поджаривать другую сторону мне показалось бессмысленным. Я выложила ромашкой скукоженные кусочки свинины на блюдо, завалила их сверху зеленью – так, что под ней не было видно, что там, внутри, воткнула зубочистку с табличкой «Неоправданные надежды» и вдруг вспомнила о главном госте предстоящего праздничного ужина – Илье Андреевиче. «Наверное, он очень важный, накаченный, лет пятидесяти… Седовласый от того, что судьба Ильи Андреевича, со слов Власа, была тяжелой – помню, он даже сравнил жизнь старшего коллеги с «судном посреди морей, гонимом отовсюду вероломными ветрами». Придет в костюме «от кутюр», весь из себя модный, холеный, подтянутый, высокий, и все его уважают…
Половина шестого. Анжелки все еще нет. Я выглянула в окно в надежде узреть подругу. Дождь прекратился, из-за лилового кучевого облака вылезло оранжевое солнце, но Огурцовой нигде не видно.
Я, как наседка над своими яйцами, прыгала возле стола, поправляя то вилку, то тарелку. Кажется, все: на белоснежной скатерти красуются разноцветные, приготовленные мной угощения с табличками, у каждой тарелки – вырезанные собственными руками ажурные салфетки и какое-нибудь бумажное животное – лягушка, верблюд или птица, бутылки с напитками, графин с водкой выставлены лучами в четыре конца стола, а посредине хамеропс с огромными листьями, напоминающими веера.
Потрясающий стол! Потрясающий!
Шесть часов – Огурцовой еще нет. Я позвонила ей домой – трубку никто не взял. «Наверное, вырубилась», – решила я и больше не стала ее ждать, а пошла приводить себя в порядок.
Я надела вечернее платье глубокого, насыщенного изумрудного цвета – длинное с открытыми плечами. Конечно же к нему как нельзя лучше подошли бы изумруды, но, к сожалению у меня не было, и я нацепила золотой комплект ручной работы с малахитом – квадратные серьги, кулон и кольцо. Тоже неплохо. Вечерний макияж – несколько ярче обыкновенного. Осталось причесаться. Это кошмар какой-то! Волосы распадаются, нет никакой возможности их собрать. Мучилась минут двадцать, потом прибегла к крайнему, но испытанному методу – отошла от зеркала, кое-как закрутила волосы… чпок заколкой. Получилось просто великолепно – небольшой художественный беспорядок.
Мои плакатики! Я совершенно забыла о них, а Влас так и сказал сегодня утром – мол, сними ты эти свои памятки. Хорошо, вспомнила!
Я попыталась сдернуть плакатик «Ни дня без строчки», но он явно не хотел покидать своего места на стене. Что я только ни делала: и поддевала его ножом, и смачивала уголки водой – все бесполезно! Интересно, что это был за клей? Наверное, «Момент» для склеивания резины или дерева. В конце концов мне надоело возиться с этим дурацким объявлением, я взяла ножницы и буквально отодрала его вместе с обоями. Этой же участи подверглись все остальные мои памятки – теперь в некоторых местах на обоях зияли серые дыры цемента. А что делать с ответными объявлениями Власа? Про свои он ничего не говорил. Лучше не буду трогать, а то еще обидится!
«Надеть фартук или не стоит? – раздумывала я. – С одной стороны, не хотелось бы заляпать платье, но с другой – в фартуке встречать гостей и тем более Илью Андреевича (!) – грозу бензоколонок и автосалонов – как-то неприлично, неэстетично». В связи с фартуком я вспомнила Надежду Виссарионовну – покойную матушку Николая Ивановича, моего отчима, вернее, рассказы моей родительницы о том, как та готовилась к приходу гостей.
Бывало, мамаша моя спозаранку не отходит от плиты – запекает буженину и кур в духовке, мельчит овощи для затейливых салатов, колдует над мясной солянкой – одним словом, к приходу гостей валится от усталости и гости ей эти уже не в радость и нужны как собаке пятая нога. Надежда Виссарионовна же (царствие ей небесное!) рано утром успевала сгонять в парикмахерскую, сделать укладку, после чего запиралась в своей комнате и до прихода гостей носа оттуда не высовывала. Когда мама стучалась к ней в дверь и спрашивала, что старуха там делает, та кричала в ответ: «Марафет навожу!» И как только раздавался звонок в дверь, Надежда Виссарионовна при полном параде (с укладкой, накрашенными щеками, надушенная всегда одними и теми же духами «Испахан», которые использовала редко – только в исключительных случаях, в небесно-голубом выходном платье «под глаза», в лаковых туфлях) вылетала из комнаты и с возгласом: «Подождите, не открывайте!», – сдергивала с мамы фартук, немедленно натягивала его на себя и с облегченным вздохом говорила:
– Теперь можно.
И стоило только гостям появиться на пороге, она плюхалась на стул, била себя по ляжкам, говоря:
– Ой! Здрасте, гости дорогие! С пяти часов у плиты! Измучалася вся! И никакой ни от кого помощи не дождешься. Все одна, все одна! – и ее лицо принимало усталое выражение.
Потом она снимала фартук, а мама, теряя дар речи от подобного хамства, смотрела на нее выпученными от удивления глазами.
Семь часов. Динь-дон! Динь-дон!
Прежде чем открыть дверь, я посмотрела на себя в зеркало и все-таки решила снять фартук.
На пороге появилась серо-белая масса, как мне показалось, совершенно одинаковых людей, которую возглавлял Влас.
– Здравствуй, дорогая, – сказал Влас и сдержанно поцеловал меня в щеку. – Проходите, проходите, ребята.
Ребята были высокие, плотные, все как один одетые в серые костюмы, белые рубашки и черные галстуки; мне вдруг почудилось, что коридор наводнился холодильниками.
– Знакомьтесь, это моя невеста – Мария Алексеевна, а это, Машенька, мои коллеги – Пал Сергеич, Фед Матвеич, Ван Ваныч, Карл Рудофыч….
Я, конечно, не запомнила, кто из них Фед Матвеич, а кто Ван Ваныч – имена «холодильников» беспорядочно кружились в моей голове подобно песчинкам, поднятым в воздух сильным порывом ветра.
– Где там хозяйка-то? – крикнул кто-то с порога хрипловатым голосом.
– А это, Мария, наш всеми уважаемый Илья Андреевич, – торжественно, с придыханием произнес Влас. «Холодильники» расступились, и я увидела того, чья жизнь сравнима лишь с «судном посреди морей, гонимым отовсюду вероломными ветрами».
На самом деле Илья Андреевич выглядел диаметрально противоположно моим представлениям. Он не был одет в костюм «от кутюр», я бы не назвала его холеным, подтянутым и уж тем более высоким. А волосы его не тронула благородная седина.
Илье Андреевичу было на вид лет семьдесят, он был значительно ниже меня, одет не как его свита, а в джемпер цвета болотной ряски и коричневые допотопные кримпленовые брюки. Он был практически лыс, но умело это маскировал: отрастив с правой стороны оставшиеся волосы, Илья Андреевич лихо перекидывал их налево, думая, что таким образом ему удалось скрыть плешь. А самое главное, у «гонимого отовсюду вероломными ветрами судна» пол-лица было изуродовано родимым пятном, будто при рождении растяпа-акушерка нечаянно опрокинула на лицо младенца флакон фиолетовых, несмываемых чернил.
