Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Помрёт так и так девка.

Антон смотрит на шофёра так, что тот почему-то сразу замолкает.

―

Во Владивосток они попадают совсем под утро. На въезде нет ни постов, ни проверок, только какая-то бесконечная возня, крик, грохот и солдатская беготня.

Значит, правда со дня на день возьмут.

Военной полиции никто их не сдаёт, и, когда встаёт из-за океана позднее осеннее солнце, он оказывается посреди города с повисшей на нём Соловьёвой и жмущимися по бокам Рутаковой и Широковой один.

Лица у них испуганные и растерянные.

Что, девоньки, войну-то не так себе представляли?

― Ищите полк. Доложитесь Ставицкому или кому найдёте. За неё не беспокойтесь, ― тихо добавляет он, встретив загнанный взгляд Широковой. ― Я найду вас. Ну, ну, идите. Ну, что вы?..

Голодные, замёрзшие, в остатках одежды, они обе выглядят побитыми собаками и смотрят на него точно так же.

― Она не умрёт, ― шёпотом говорит Маша, бросая на Соловьёву, безвольной куклой повисшую на его плече, тоскливый взгляд. ― Да?

― Обещаю.

Подбадривая едва передвигающую ноги Соловьёву, он перекидывает её руку через плечо, подхватывает её под талию и идёт искать госпиталь.

Всё будет хорошо.

―

Госпиталь с помощью всё бегущих куда-то прохожих, каждый из которых считает свои долгом уверить Антона, что мест там нет, он всё-таки находит.

Он ведь знал, что Христина молится за него хорошо.

Поэтому, в полном кашляющих, стонущих и заживо гниющих людей парадном увидев её, он ни капли не удивляется.

Происходящее вокруг похоже на ад, в котором они все скоро окажутся, и Антон хочет хоть как-то ободрить Соловьёву, потому что сладковато-тошнотный трупный запах всегда тяжело чувствовать в первые разы. Но это и не требуется: горячая рука, хватавшаяся за его плечо, слабеет, глаза Соловьёвой закатываются, и она оказывается у него на руках.

Ничего, Соловьёва.

Потерпи, Соловьёва.

Она ничего не весит, и Антону не стоит труда, крепко прижав к себе горящее тельце, протиснуться вперёд. Все свои силы он тратит на то, чтобы выловить в постоянно двигающейся толпе фигурку Христин в белом испачканном кровью халате, не отводить от неё взгляд и расталкивать всех, кто мешает ему добраться до неё.

Когда она видит его, то роняет из рук полный воды тазик, который с грохотом падает на пол, обрызгивая всех вокруг. Рот её приоткрыт, зрачки ― во всю радужку. Губы шепчут что-то похожее на «Тони», но в общем гуле, конечно, не разобрать.

Помоги мне.

Ради всего святого, что ты так чтишь, помоги.

Я ведь тебе дороже, чем она? Дороже?

Бедная, бедная моя…

Она коротко кивает и жестом показывает ему идти за ней. Они проходят весь первый этаж. Перегородки разобраны, никаких палат не осталось: койки расставлены во столько рядов, что и не сосчитать, на них корчатся люди, совсем рядом, здесь же, за натянутой простынёй ― операционные столы, врачи и медсёстры бегают так быстро, что и лица-то рассмотреть нельзя. Хотя рассматривать ни к чему; для того, чтобы увидеть отчаяние и адскую усталость, можно не смотреть. Звенят инструменты, гремят алюминиевые тазы, слышится плеск воды (или крови), стонут и кричат больные. Когда где-то снаружи раздаются взрывы, люди ничего не говорят, а только молча переглядываются между собой.

Скоро они будут здесь.

Скоро всё это будет ни к чему.

Христина открывает перед ним дверь какой-то каморки; там темно и холодно, пустое окно забито войлочным одеялом, совсем рядом стоят три пустые кровати.

― Сестринская, ― коротко поясняет Христина, разбирая одну из постелей. ― Всё равно не нужна больше…

Антон быстро перекладывает Соловьёву на затёртое серое постельное белье, и её худенькое личико практически сливается с подушкой. Она дышит тяжело, с хрипами, и не открывает глаз. Христина быстро разматывает тряпки, в которые одета Соловьёва, и Антон видит впалый сизоватый живот, рёбра, которые можно пересчитать пальцами, руки-палки и точно такие же худенькие ноги…

И лицо. Совсем белое.

― Нужен врач, ― качает головой он.

Христина, закутывающая Соловьёву в одеяло, смотрит на него через плечо как на сумасшедшего.

― Христина, нужен врач, ― повторяет он строже.

― Врачи режут руки, ноги и вытаскивают осколки и пули, ― быстро говорит она. ― Ты не найдёшь врача.

Быстро достаёт откуда-то стетоскоп, прикладывает его к тяжело вздымающейся груди, несколько минут напряжённо слушает, а потом оборачивается к нему.

― Надо бы делать рентген, конечно, и кровь взять, но ты сам понимаешь… ― вид у неё такой потерянный, что Антон пугается. ― Это пневмония, Тони.

― И? ― нетерпеливо спрашивает он. ― Так лечить же нужно…

― Я всё, что могу, сделаю, ― поспешно кивает Христин, но выглядит по-прежнему испуганной и растерянной. ― Но ты пойми, у неё же явно от иммунитета только слово одно осталось, и воспаление наверняка запущено. Я уверена, что она не сразу заболела, скорее всего, долго кашляла, просто не обращала внимания…

На секунду становится тихо.

Ещё тише, чем эта тишина, Антон говорит, смотря на Христину почти ненавидяще:

― Хочешь сказать, она умрёт?

― Антибиотиков нет, Антон, ― пожимает плечами она, упорно глядя в пол. ― Ничего нет…

Соловьёва тяжело вдыхает и шепчет какую-то бессмыслицу. Бредит.

Прости, Таня.

Я должен был защитить тебя от твоей боли, от этих некрасиво опущенных уголков губ, от полубредовых речей и лихорадочного румянца щёк.

Антон знает, что должен идти, знает, что иначе попадёт под трибунал, знает, что должен доложиться, но он не может двинуться с места и смотрит на Соловьёву, опустив руки.

― Иди, ― тихо говорит Христина. ― Иди, я за ней присмотрю. Обещаю.

― Я вернусь, ― тяжело вздыхает он.

Всё то время, пока Антон бродит по лихорадочно готовящемуся к чему-то страшному городу в поисках своей части, перед глазами стоит Соловьёва.

Всё, Господи.

Только не её.

Полк стоит совсем на юго-восточной окраине. Завтра под ударом он окажется первым. Всё вокруг суетится, к чему-то готовится и передвигается с ужасающей скоростью, но Ставицкого Антон всё-таки находит. Тот пожимает ему руку и благодарно смотрит в глаза.

― Спасибо, что привели назад.

Антон усмехается, ощущая пустоту внутри и бросая взгляд на высоты к востоку. Завтра оттуда покажутся вражеские самолёты.

Не за что…

― Что Соловьёва? ― спрашивает Ставицкий хмуро; Антон молчит, ковыряя ботинком снег, и он, кажется, понимает и добавляет осторожно: ― Если очнётся, вы ей скажите вот что… Может, ей от этого спокойней будет. В тот же день, как вы ушли, к ночи, бой был, и Ланскую контузило. Я договорился, и её комиссовали, так что сейчас, вероятно, она уже где-то в Центральной России.

Антон кивает с благодарностью. Ну, хоть Назар будет спокоен.

― А вас по этому адресу ждут, это недалеко, здесь, за бывшим парком, ― говорит Ставицкий и суёт в руку Антону смятую бумажку. ― Не знаю, что хотят, но вы не волнуйтесь. Мне Широкова всё рассказала, что было можно, и если будут какие-то проблемы… Ну, вы поняли.

По указанному адресу Антон находит небольшой двухэтажный дом, переполненный жмущимися по стенам офицерами и солдатами. Очевидно, все они ждут своей очереди, чтобы попасть куда-то; но Антон называет свою фамилию, и его сразу же проводят в небольшой кабинет. За столом сидит полковник, сухой, жёсткий человек лет сорока пяти. Он обводит внимательным, таким же сухим взглядом вошедшего Антона и, не предлагая сесть, принимается что-то писать.

― Объект убрали? ― коротко спрашивает он.

― Так точно.

― По этому делу позже будет проведено разбирательство. Точно так же, ― он заглядывает в какую-то папку, а потом снова пристально смотрит на него, ― как и по делу октября две тысячи семнадцатого года. Помните такое, Антон Александрович?

Грудь привычно ноет.

― Так точно.

― Очень хорошо. Но вы мне нужны были не за этим. Вот, держите, ― полковник протягивает ему какую-то карточку, только что подписанную им. ― Вас ждут в Москве. Много у вас грехов, Антон Александрович, но понравиться вы руководству почему-то смогли. Мне поручено лично проконтролировать, чтобы вас эвакуировали сегодня вечером.