Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

― Ну, а потом что? ― улыбнулась Таня.

― А что? ― Машка пожала плечами. ― Летишь, крутит тебя… Фу, меня еще тошнит все время так во время этого свободного падения! Ужасно! И считаешь это: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, кольцо» … Страшно, что не раскроется, и всё гудит, и шумит, и тошнит меня ужасно.

― Ну, а потом?

― А что потом?

― Когда чувствуешь толчок, когда понимаешь, что парашют открылся, когда проверяешь купол и понимаешь, что всё нормально? ― подсказала Таня.

― Ну, тогда уже хорошо, ― улыбнулась Машка. Вспоминались проплывающие под тобой, как карта, леса и поля, оглушительно синее небо, белые капельки парашютов справа и слева, ветер, шумящий в ушах, и это ощущение. Я лечу. Я лечу. Как птица…

― Очень хорошо ведь, правда? ― задумчиво проговорила Таня. Она тоже это понимает. Машка кивнула.

― Очень.

― Ну и любовь, мне кажется, ― то же самое. Страшно сначала. Не знаешь, что будет. Думаешь, а вдруг не откроется? Вдруг не получится? Всего боишься. А всё, что нужно, ― это прыгнуть. Понимаешь меня? ― осторожно спросила Таня.

Маша никогда не была сильна в разгадывании загадок, но это сравнение, кажется, было понятным.

― А если не выйдет? Не раскроется парашют? ― помолчав, спросила она.

― Тогда разобьёшься, ― Таня пожала плечами, а потом заглянула Машке в глаза, улыбнулась, сжала её руку. ― Но, знаешь, те секунды, когда ты будешь лететь… Они стоят того. Стоят того, чтобы… Чтобы в лепёшку. Понимаешь? Да? Это хорошо. Ну, идём?

Машка замерла. Обернулась на заснеженную шапку блиндажа, на тёплый свет, сочащийся из маленького окошка.

На столе подполковника Ставицкого, наверно, горит свеча. Жарко пылает буржуйка. А сам он, усталый, красивый, такой домашний, сидит у стола, хмуря чёрные брови и водя по бесконечным картам загорелой рукой. И даже не знает, что выпал снег.

― Ты иди, ― кивнула Машка, сглотнув и выпустив Танину руку. ― Иди, а у меня ещё… Ещё дело есть. Ладно?

Таня улыбнулась, хитро прищурившись, и Машка поняла: всё она прекрасно знает. Ну и пусть знает.

― Ладно, ― серьёзно ответила Соловьёва и, ободряюще кивнув Маше, пошла прочь.

Ладно! Легко сказать ― ладно… Всё на словах легко. Но Машка, собрав в кучку всю свою уверенность и наглость, быстро затопала сквозь метель к огоньку блиндажа. Почти у самой двери перед ней возник маленький, остроносый Лыткин. Он хотел было что-то спросить, но, узнав в посетителе Машку, к тому же решительно настроенную, вздохнул и отошёл в сторону. «То-то же», ― сердито подумала она, замерла на секунду, пытаясь собраться с мыслями, но поняла, что так будет только хуже, и просто толкнула дверь.

Всё было так, как она думала: на столе, скупо освещая разложенные карты и донесения, горела оплавленная свеча, в буржуйке плясали языки пламени. Пахло сосновой смолой и еловым лапником, настеленным на лежанку. Ставицкий сидел за столом всё так же, как она ушла. Только голову совсем положил на руки. Рядом с ним стоял майор Никитин. Нет уж, так не пойдёт.

― Товарищ майор, ― пропищала она.

Головы тут же повернули оба.

― Товарищ майор, мне с товарищем подполковником надо поговорить, ― заявила Машка, соображая, кто из них убьёт её первый.

Майор Никитин, постояв пару секунд, неслышно хмыкнул и даже сделал движение к двери, но Ставицкий, окинув Машу непривычно холодным взглядом, остановил его.

― Надо говорить ― говори, ― безэмоционально сказал он.

Вот как мы играем, да?

Да только с ней это не пройдёт! Она не кто-нибудь там, она же Широкова! А Широковы у них в деревне самыми твердолобыми и упрямыми считаются. Вот попроси ты у какого-нибудь Широкова, к примеру, капусты, или репы, так он, пока ты…

Нет, нет, от темы не уходить!

― Товарищ майор, ― внутренне подобравшись, выпалила она. ― Не могли бы вы уйти? Мне очень надо.

На этот раз Никитин, хмыкнув чуть громче, улыбнулся Ставицкому и, несмотря на его протест, быстро покинул блиндаж. Хлопнула входная дверь. Несколько снежинок залетело внутрь, по Машиной спине пробежался зимний холодок.

Ставицкий склонился над картой.

― Ну, что пришла? ― строго спросил он.

Значит, не выйдет ему всё сразу сказать… Да и что сказать, Машка толком не знала, а выкручиваться было надо. Мысли в голове разбегались, и она выпалила первое, что пришло ей на ум:

― Рапорт хочу написать!

― Какой рапорт? ― подполковник всё же поднял голову, окинув её взглядом серых глаз, но потом снова уставился в карты. ― Надо ― так садись, пиши.

Пододвинул даже ручку с бумагой. Надо же, какой заботливый. Ну, как же, напишет она ему! Сейчас напишет! Раздражённо цокнув языком, Маша опустилась на скамейку напротив Ставицкого и принялась строчить всё, что приходило ей в голову. Изредка бросала косые взгляды на руку подполковника, лежащую совсем рядом с ней. Пальцы его подрагивали.

― Написала, ― наконец кивнула она. Ставицкий остался неподвижен.

― Рассмотрю в порядке очереди. Если это всё, можешь идти.

― Мне в порядке очереди нельзя. Мне срочно надо, ― потребовала Машка. ― Я ведь… Я ведь ухожу завтра.

Он вздрогнул. Спустя пару секунд отложил линейку, поднял на неё глаза. Строгость и напускное спокойствие в них растворились в усталости.

― Давай рапорт, ― вздохнул он, взял из Машиных рук бумагу и начал устало, неторопливо читать: ― Командиру четвёртого мотострелкого… От сержанта Широковой М.В. Докладываю вам, что тридцать первого октября старшим сержантом Соловьёвой Т.Д. в полк были доставлены… ― подполковник замялся, нахмурился, даже прокашлялся, косо взглянув на Машку, и только тогда продолжил: ― бюстгальтеры в размере двух штук. Так как мы с сержантом Ланской В.С. командованием в срок лифчиками обеспечены не были, то посчитали себя вправе получить их от сержанта Соловьёвой Т.Д. В результате примерки оказалось, что мне лифчик велик на три размера, вследствие чего прошу поставить меня на довольствие капустой.

В блиндаже повисла тишина, нарушаемая лишь треском сосновых дров. Подполковник Ставицкий медленно отложил рапорт в сторону и прямо посмотрел на Машку.

― Капустой?

― Так точно, товарищ подполковник, капустой, ― и глазом не моргнув, проговорила она.

― Зачем тебе довольствие капустой? ― снова строго спросил Ставицкий, но на место убийственному спокойствию в его глазах, к Машкиному облегчению, пришли добрые огоньки.

― Так чтобы лифчик велик не был, ― объяснила она. ― А то куда я завтра пойду? Как можно охотиться на шпионов в лифчике на три размера больше?

― Ясно, ― поднял брови он и, помолчав, положил руки на стол и взглянул на Машку. ― Вот что мы с вами сделаем, сержант Широкова. Вернешься невредимой ― выпишу тебе пожизненное довольствие капустой. Договорились?

Ты вернёшься назад.

Никто не тронет тебя.

Я люблю тебя.

Договорились?

― Ага, ― кивнула Машка, заворожено уставившись на ярко горящие глаза.

Ей бы сказать сейчас, как она жалеет, что не умеет понимать самых простых вещей, и как ей жаль, что она не способна любить как следует, и что всё у нее через одно место, и что на самом-то деле…

Но подполковник Ставцикий встал, сбросив с плеч старый китель, и подошёл к радио. Покрутил какие-то колёсики, и маленький прибор зашипел; кто-то мягко и негромко запел. О любви, наверное… Всё в этом мире о ней.

Машка не умеет отгадывать загадок, но сейчас ей понятно, почему.

Плечи подполковника Ставицкого, прикрытые полинявшей тельняшкой, ― широкие, сильные, и от загара, ещё не сошедшего, на них виднее становятся белые полоски шрамов. Маше хотелось дотронуться до каждого из них. И до волос, на вид таких жёстких, и до гладко выбритых щёк… И разгладить пальцами, наконец, такую строгую складку у него на лбу.

До войны Машка была страшной трусихой. И, признаться, она думала, что, несмотря ни на что, такой и осталась.

Нет.

Как иначе объяснить то, что она встаёт и подходит к его широкой спине, Маша не знает.

Нужно просто прыгнуть.