Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Слова кольче льдинок ударились Тане в спину:

— Ты что же творишь, а? Ты что творишь?!

Она и обернуться не успела, как её подняли за шкирку, словно котёнка, и резко, быстро подтащили к большому дереву.

Бледное, разъярённое лицо Антона оказалось в нескольких сантиметрах от неё. Таня предусмотрительно сделала было шаг назад, но он ухватил воротник её бушлата, снова подтащил и прижал её спиной к стволу дерева так, что все пути к отступлению оказались отрезаны.

Она чувствовала его тяжёлое частое дыхание на своей оголённой шее.

Нет, нечего жмуриться. Ну, давай, сама же начала, сгорел сарай, гори и хата!

— Это ты что творишь? — прошипела она, выставляя вперёд руку. — Значит, я тебя не отпущу больше, Соловьёва, да? А сам — до свидания?!

— Я соглашался на это, потому что думал, что ты мертва, — свистяще прошептал он. Каждое слово — как монолитный бетонный блок.

— А я соглашалась на это, потому что если и надо сдохнуть, то вместе!

— Хватит, Соловьёва! — заревел он так громко, что Таня всё-таки зажмурилась, чувствуя нарастающую в животе панику. Лопатки плотно прижимались к шершавому дереву.

— Хватит!

Страшно хрустя, будто у него ломаются все кости одновременно, Антон всадил кулак справа от неё со звериным, нечеловеческим рыком. Она, тихо взвизгнув от ужаса, метнулась влево, но железная рука вернула её на место.

Всё, что теперь остаётся Тане — это молиться о тихой и безболезненной смерти.

Это не Антон, не Антон, это кто-то другой! Да что это с ними такое?!

— Открой глаза, — говорит он тише, но спокойней от этого не становится.

Таня совершает нечеловеческое усилие. Таня открывает глаза и видит его: до безумия злого и чем-то ужасно напуганного.

— Сдохнуть вместе — пожалуйста. Пожалуйста, Соловьёва, сколько хочешь, хоть сейчас пойдём, — сипит он, всё ещё не давая ей двинуться. — Выйди в поле и получи себе пулю в череп. Но это — это не поле. И это не сдохнуть. Это тыл, вражеский тыл, и ты нихера, нихера о нём не знаешь.

Помотать головой — всё, на что хватает её храбрости.

Антон смотрит на неё уже без ярости, только с огромным, безумным сожалением в глазах, точно на ребёнка, которому нужно рассказать о том, что чудес не бывает; его глаза подёргиваются дымкой, на лице застывает выражение отчаяния.

— Я никогда не хотел, Соловьёва.

Он зачем-то снимает бушлат, кидает его на землю. Расстёгивает китель, выправляет его из брюк. Танино тоненькое, неслышное «холодно, Антон» тонет в шорохе падающей одежды. Что-то зловещее чудится Тане в точности и размеренности его движений. Когда на Антоне остаётся одна тельняшка, Тане становится холодно за него.

— Антон… — нерешительно шепчет она, уже ничего не понимая и только видя: у этого человека в глазах стоят слёзы.

— Не надо, Антон, — в последний раз хрипит она, чувствуя те же слёзы на своих щеках.

Но он жмурится, берётся за подол тельняшки и одним рывком стаскивает её через голову.

Таня ничего не может с собой поделать: она задыхается от ужаса и слёз, сгибается пополам, прижимая руки к груди, и в панике зажмуривает глаза.

Она ничего не может с собой поделать: та же неведомая сила, что согнула её до земли, тут же распрямляет её, заставляет смотреть.

Он красивый. Настолько красивый, насколько может быть молодой, здоровый, любимый мужчина. У него бледные, широкие, могучие плечи, испещрённые россыпью коричневых родинок, красивые сильные руки, стройное, гибкое тело, гладкая, покрытая мурашками кожа…

По широкой, красивой груди справа налево идёт рваная вязь белеющих шрамов, складывающихся в какие-то непонятные Тане — из-за слёз, может — знаки. Справа налево. От подмышки к подмышке. Кривые. Рваные…

Под левой ключицей — какое-то расплывчатое пятно, слабо напоминающее цветок.

— Похоже на тюльпан, я знаю, — глухо говорит Антон. — Пытались сделать лилию. Трафарета не нашлось. Чайные ложки грели на печке — и делали.

Тане хочется не просто провалиться сквозь землю.

На секунду она думает: лучше бы умерла.

Огромный, страшный лейтенант с хрупким сердцем.

Маленький брошенный мальчик…

Страшная вязь кривых линий наконец складывается в буквы.

— Я не знаю, зачем это вырезали. Фотографировали. Может, просто издёвка, — уже не говорит, а шепчет он, опуская голову. — Я не знаю…

«НЕLP ME» — белые линии на живой коже…

Лучше бы умереть — но она не мертва. И он не мёртв. Они оба всё ещё живы; они всё ещё чувствуют боль.

— Я знаю, что это ужасно, — даже не шёпот, а движение губ.

И кто-то невидимый, но всемогущий вкладывает в Танино тельце силы, а в уста — слова. Она поднимает с земли тельняшку и подаёт ему. Она медленно тянет пальцы к его щеке.

— Это не ужасно, — качает головой она, проглатывая слёзы и страх. — То, что они сделали — ужасно, но это — нет. В тебе ничто не может быть ужасно, понимаешь? А теперь… Теперь я видела всё плохое, что есть в тебе. И я по-прежнему думаю, что ты лучше всех. И я пойду с тобой туда, Антон, — быстро говорит Таня, не давая ему возразить. — Что бы ни случилось, теперь точно пойду. Потому что ты — всё, что у меня есть, и я просто надеюсь, что ты поймёшь. Я… я просто люблю тебя. Просто. Это уже так. Тебе ничего не нужно для этого делать.

— Я уже потерял тебя однажды, — неслышно говорит он.

Лёд.

Лилии…

— Ну так сколько ещё раз нам придётся прощаться? — спрашивает Таня и крепко обнимает его.

Спустя полчаса всё в той же землянке Антон выглядит совсем спокойным: на его лице ни следа пережитого, разве что глаза блестят сильней. Таня говорит своё «да», и он уже не спорит.

Их утверждают, всех троих: Рут, Машку и её. Вечером просто вызывают к командиру полка, дают подписать что-то и говорят: «Завтра в восемь утра здесь же. Все инструкции потом». Таня слушает размеренный голос майора Никитина и смотрит на Антона: тот тоже глядит на неё, устало и понимающе. Они оба чувствуют, что это задание станет чем-то очень важным, очень страшным и — кто знает? — вполне может быть, что последним.

Таня смотрит на его руки, на его губы и почему-то этого не боится.

Комментарий к Глава 19 * Ну, как вы поживаете, сержант Широкова?

Ну, что, а ваши дела как? Или, может, вы хотите поговорить о попугаях?

https://vk.com/missandea — у нас тут своя атмосфера

====== Глава 20 ======

Я видел, как в небе растаял свет,

Я слышал вздох в порыве ветра.

Когда снежинки укроют моих павших братьев,

Я скажу своё последнее «прощай».

Billy Boyd ― The Last Goodbye

Что такое любовь?

Наверное, это что-то прекрасное. Ну, так, как в фильмах. Все ведь видели эти фильмы? Маша, по крайней мере, видела их очень много. Давным-давно, когда они все ещё были в училище, в ноутбуке Насти Бондарчук была даже папка такая: «Сопливые фильмы». В вечера, когда ветер за окном завывал особенно противно, в стекла бился противный петербургский дождь, а желудки голодно урчали, девчонки сползались в Настин кубрик, удобно усаживались прямо на полу перед поставленным на стул ноутбуком и смотрели «Титаник».

Затаив дыхание каждая. Даже Надька Сомова, спокойная, как утка. А утки очень спокойные, Маша это знала прекрасно, не зря же в деревне с ними столько возилась. Сидели рядышком, все пятнадцать человек, зарывшись в одеяла, и вдохнуть не смели. Ну а слезы, проливаемые на моменте, когда тонул Джек, могли затопить кубрик, и весь курс сам запросто мог оказаться пассажиром своеобразного Титаника.

Насти Бондарчук на свете больше нет: жизнь алыми каплями вытекла с её красивого, нежного лица в изрешечённую пулями и снарядами землю. Настиного ноутбука, скорее всего, тоже нет: наверняка украли. Может, и училища-то теперь нет.

А любовь осталась. Наверное, она всегда остаётся.

Любовь, думала Машка… Ну, это когда вот так. Когда и в огонь, и в воду, и на всю жизнь.

А она, наверное, так не может. Наверное, она какая-то не такая. Ущербная.