Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Потому что подполковник Ставицкий, он… Ну, как в фильме, честное слово. Вот правда. Иногда Машка сидела в его блиндаже, маленькими глотками прихлебывая самый настоящий сладкий (!) чай из его широкой кружки, а он ходил вокруг стола и что-то чертил, писал, звонил куда-то. Машка, забившись в свой теплый уголок на его лежанке, сидела, шевеля пальцами согретых ног, и смотрела за его уверенными, точными, неторопливыми движениями. Его жилистая загорелая рука бегала с карандашом по карте, плотно сомкнутые губы изредка что-то шептали, черные брови сосредоточенно хмурились. Иногда он отвлекался на несколько секунд, устало проводил ладонью по лбу, с хрустом разминал затекшие плечи и поднимал глаза на Машку. Машка никогда не умела отгадывать чужих мыслей, но то, что было написано на лице подполковника Ставицкого в эти мгновения, и отгадывать было не нужно. «А, ты здесь, ― говорили его глаза. ― Ты со мной? Ну, тогда всё хорошо. Слава богу». Машка улыбалась себе под нос. Машка думала.

Думала: и в огонь, и в воду. И на всю жизнь.

И не получалось у нее ничего! Ну ничего! Наверное, она просто какая-то не такая. Не умеет она любить, да и все тут! Ничего не умеет!

Потому что подполковник Ставицкий не разговаривал с ней уже вторую неделю. То есть разговаривал, конечно, по делу. А так ― ни слова. Она пришла как-то к нему вечером, забралась по привычке на теплую лежанку. А он ― ничего. Сидит, чертит. Звонит. Загорелая рука по-прежнему быстро бегает по бумаге. И ― молчит. Машка рассердилась да и ушла.

А началось все с того глупого, ужасно глупого разговора две недели назад!

Перед этим разговором Ставицкий отмалчивался дня два. Ходил ужасно хмурый, разговаривал только с Лыткиным, да и то сухо, строго и исключительно по делу. Искоса посматривал на Машку, но не подходил, в гости не звал, а только брови чёрные вечно хмурил и губы сжимал. Думал о чем-то так напряженно, что вены на лбу выступали.

А потом заявился к ней в землянку посреди ночи. Машка спросонья и не поняла ничего, только испугалась здорово: больно уж взгляд у него был серьёзный и тяжелый. Кое-как собралась, завернулась в бушлат, стараясь не разбудить девочек, и вышла наружу, в холодную октябрьскую ночь.

Ставицкий молчал долго. Несколько раз набирал полную грудь воздуха, губы приоткрывал, будто что-то сказать хотел. Минуты через три, когда у Машки уже зуб на зуб начал не попадать от холода, он все-таки быстро, почему-то сердито, вскользь посмотрел на нее, потом отвернулся, руки на груди скрестил да и спросил глухо:

― Любишь?

Машка моргнула пару раз, съёжилась еще сильнее. Глаза у неё слипались, мозг отказывался работать от слова «совсем». Ну, вот что он такое странное спрашивает? Не понятно ничего… Да еще и времечко выбрал! Она, между прочим, два дня не спала! И вопросы у него непонятные!

― Что? ― ляпнула она, сонно щурясь и стараясь спрятаться от пронизывающего ветра. Подполковник обернулся вдруг резко, посмотрел на неё болезненно, обреченно. Руки опустил. Усмехнулся горько.

― Что-нибудь… ― пожал плечами он. Машка нахмурилась еще сильнее. Что за вопросы? Вообще же непонятно!

― Ну, ― протянула она, старательно морща лоб. ― Ну, я… Э-э… Я творог люблю, и еще…

Может быть, ей послышалось: но подполковник нервно хохотнул, поднес руку к лицу, снова отвернулся. Сказал негромко, будто себе под нос:

― Я дышать не могу уже… ― снова усмехнулся, очень уж нервно. ― А она ― творог…

― Я тоже не могу! ― уцепившись хотя бы за одну понятную ей фразу, активно закивала Машка. ― Такая погода жуткая, у нас все с насморком. Я вот тоже как сходила в разведку в понедельник, так и все, и горло болит, и нос заложен! Вот и ползай после этого по снегу! А это всё Рутакова…

Подполковник Ставицкий ушёл, ни разу не обернувшись. Машка постояла пару минут на ледяном ветру, смотря ему вслед и почему-то чувствуя, как в носу щиплется. Очнулась она только тогда, когда бушлат окончательно соскользнул с ее плеч. Подняла его, побрела в землянку. До утра она не уснула.

И всё. Ни слова, ни взгляда с тех пор. И ведь чувствовала же Машка, что не так что-то, а что ― не знала. Ну, что она неправильно сделала? Чем его обидела?

А вообще-то, она сама обиделась! Нет, ну это нормально? Они же так хорошо дружили. А вот, на тебе, без объяснений перестал с ней разговаривать. Это по-мужски, что ли? Это так друзья делают, да? Если у него какие-то проблемы, она тут не причем. Совершенно не обязательно срываться на ней. А теперь хочет ― пусть сам с ней мирится. Она и пальцем не пошевелит.

Да. Именно так решила Машка Широкова, и все две недели у нее получалось придерживаться такой точки зрения. К тому же, было, чем руки и голову занять: вернулась Таня-привидение, ожил Антон-бледная-тень, вышла из затяжной депрессии Валера. Да и её, Машу, выбрали для участия в самой опасной супер-секретной операции! В самом настоящем шпионском задании!

Пятнадцать минут назад их вызвали к командиру полка. Машка вздрогнула, услышав от Тани это, но пошла, конечно. В блиндаже Ставицкого майор Никитин, начальник разведки, всё читал им какие-то инструкции, говорил про время сбора… Машка не слушала. Неотрывно смотрела на усталую фигуру подполковника за столом. Он сидел, подперев рукой тяжелую, с седеющими висками, голову, и всё время смотрел на белый лист бумаги перед собой, негромко постукивая по столу пальцами левой руки.

― Свободны. Завтра в восемь утра с вещами здесь же, ― сказал майор Никитин.

Рут молча кивнула, быстро развернулась. Таня переглянулась с товарищем старшим лейтенантом, и они тоже направились к выходу. Маша собиралась сделать то же самое. Просто сердито глянула на него в последний раз ― ну и как хочешь, и не надо мне!..

Ставицкий поднял на неё блестящие, усталые, умоляющие глаза.

Маша никогда не умела читать по лицам.

Не надо.

Не делай этого.

Ты всё, что у меня осталось.

Маша, вздрогнув всем телом, вышла из блиндажа и жадно глотнула обжигающего холодом воздуха. Почувствовала на языке что-то холодное, оглянулась и ахнула: снег! Пушистые белые хлопья… И вся земля под ногами уже совсем белая, и холодно так! Когда же он успел выпасть? С утра не было ведь…

Полк совсем замело. С неба часто сыпались мокрые снежинки, бушующий ветер поднимал белые хлопья с земли, кидал в лица, и шагов на двадцать не было ничего видно. Рут уже исчезла где-то в снежной мгле. Старший лейтенант Калужный под руку с Таней стоял неподалеку и тихо о чем-то говорил.

Машка замерла в нерешительности. Конечно, она отправится завтра на эту супер-секретную операцию, и всё будет хорошо, она её выполнит и обязательно вернётся. Тогда и можно будет поговорить с этим невыносимо упрямым подполковником. Конечно.

Конечно…

― Таня! ― окликнула она подругу. Таня отпустила рукав бушлата старшего лейтенанта Калужного, что-то сказала ему напоследок. Он улыбнулся. Машка хмыкнула: такое с лейтенантом случалось не часто. Таня кивнула. Калужный, всё так же улыбаясь, смахнул с её макушки наметённый снег и коснулся губами Таниных волос. Ушёл. Таня, посмотрев несколько мгновений ему вслед, обернулась и пошла к Машке.

Машка поняла, что не ошиблась: если у кого-то спрашивать, то точно у Соловьёвой.

― Ну что, Сныть? ― улыбнулась Таня, беря ее под руку. ― Как красиво, да? И ноябрь-то только завтра, а уже вот… Ну, чего ты? Волнуешься?

Машка посмотрела в тёмное-тёмное небо, затянутое снеговыми тучами. Кое-где между ними проглядывала ночная синева в сверкающих звёздах. Маша вздохнула.

― Как нужно любить, Таня? ― спросила она.

Таня сильнее сжала её руку, вздохнула и улыбнулась тихонько чему-то своему. Ответила не сразу.

― Помнишь, как мы с парашютами прыгали в самый первый раз? ― вдруг спросила она. ― На КМБ?

― Я была уверена, что приземлюсь седой, ― хихикнула Машка.

― Я тоже. Понравилось тебе?

― Не знаю, ― задумалась Машка и поёжилась. ― Страшно ― жуть. Особенно пока в самолёте сидишь, эти сирены жуткие слышишь, и ветер завывает, и лампочки эти загораются… И когда дверь открывают ― это же просто ужас! И когда все перед тобой уже выпрыгнули, а ты на секунду видишь эту открытую дверь и слышишь этот шум. Землю видишь и понимаешь, что надо прыгать… Даже вспоминать жутко.