Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

― Знаешь, что я с утра услышал? ― тихо спросил Макс, тоже подняв взгляд на клином летящих птиц. ― Мне один человек сказал такую вещь: нужно находить в себе мужество отпустить то, что уже нельзя изменить.

― По-моему, твой один человек пересмотрел дешёвых мелодрам, ― пожал плечами Антон, всё ещё приходя в себя. Нашёл в себе мужество только для того, чтобы слегка улыбнуться.

― Вряд ли, ― осторожно хмыкнул Макс и искоса взглянул на Антона. ― Это Христина.

― Она опять за лекарствами?

― Ага. Видимо, у неё в полку решили, что она просто первоклассно забирает лекарства. Она тебя искала, ― добавил Назар, и Антон неопределённо мотнул головой. ― Ну, я так и понял. Сказал, что ты занят.

― Она хорошая, ― вздохнул Антон, чувствуя себя до ужаса виноватым. ― Замечательная. И я должен бы… Но она говорит такие правильные вещи, Назар. Такие до ужаса правильные, что я содрогаюсь. Я их слушать не могу…

― И не слушай, ни к чему тебе сейчас какие-то правильные вещи, ― быстро поддакнул Назар и вдруг посерьёзнел: ― Так… когда?

Антон быстро глянул на него через плечо: Назар смотрел чуть устало и с тихой, обречённой грустью в глазах.

Так, будто и не ждал от Антона иного.

― Понятия не имею, ― отозвался Антон. ― И об этом больше не спрашивай. Сам знаешь... Пойдём лучше к нашим?

― А их нет, ― улыбнулся Макс. ― Вроде как еду подвезли и кое-какое пополнение, помогают разгружать.

― Пополнение? ― переспросил Антон, ощущая вдруг острый укольчик в сердце.

― Ага. А чего ты?

― Да… Ничего. Помню, как наших привёз… На платформе они машин ждали, ― он улыбнулся и вдруг понял, что говорить больше не может.

В горле ком стоял.

Уж не плакать ли ты собрался, Антон Калужный?

Тёплый апрельский день, заполненная людьми серая платформа, гудящий состав, испуганные мордашки, впивающиеся в него глазами.

― Пятнадцать человек, Макс. А остались они вдвоём.

― Тон…

― Ладно, ― покачал головой Антон, выдыхая. ― Ладно. Что, идём смотреть на пополнение?

В первом грузовике, стенки кузова которого держались на самом честном слове, отчаянно храбрились (при этом вжимаясь в те самые стенки и сильно рискуя выпасть) совсем молодые парни. Мимо них с важным видом прохаживались сбежавшиеся на шум солдаты. Они демонстративно громко и безразлично болтали, давая друг другу прикурить, и так же демонстративно бросали вслед взрывавшимся где-то подальше снарядам: «И куда американишки сегодня бьют? Совсем им, видно, головы поотшибало…» Новички смотрели на них с благоговейным ужасом и потихоньку выползали, кто бледный, кто совсем зелёный, из своих грузовиков.

Здесь все куда-то торопились, что-то кричали и таскали, слышались то солдатский беззаботный хохот, то беззлобные ругательства, пахло бензином, тушёнкой и новыми сапогами ― словом, вокруг царила приятная суматоха, всегда присущая привозу пополнения или еды. Промелькнула недалеко Ланская с каким-то пыльным мешком в руках, помахала им и снова скрылась в толпе. Антон ничуть не удивился, вскоре увидев чумазую рожицу Широковой, упорно пытавшейся сдвинуть в сторону своей землянки огромный ящик тушёнки. Возле горы пустых ящиков у борта Антон вдруг заметил знакомое краснощёкое круглое лицо. Коваль, кругленький украинец, ехавший полгода назад с ними в одном поезде, изо всех сил махал коротенькими руками, эмоционально показывая солдатам, куда тащить ящики и коробки. В минуты волнения говорил он на непонятной никому смеси украинского и русского.

― Шоб тоби, поганец! Куда ж ты тягнешь? Я ему кажу туди, а он?!

― Капитан! ― улыбнувшись, позвал Антон. Коваль обернулся, едва не поскользнувшись на тонком ледке лужи, и прищурился, не узнавая Антона. Подошёл на несколько шагов и только тогда, узнав, расплылся в широченной улыбке, протянул руки.

― Антон? Тфу, чёрт, не узнал! Не узнал, шоб тоби! Богатым будешь!

― Да ты, я смотрю, никак майор? ― усмехнулся Антон, глядя на сверкающую новую звёздочку на погоне. ― Ну, чем занимаешься? Какими судьбами-то?

― Командир роты в сто пятнадцатом! ― Коваль гордо хлопнул себя по груди, рассмеялся заливисто, без причины, как только одни украинцы умеют смеяться. ― А ты, я смотрю, всё в старших ходишь, хлопчик? Ну, а девки твои как? Гарны девки были, перший сорт! Гарны, гарны!

― Гарны? ― переспросил Антон. И снова улыбнулся почему-то; и печально, и радостно сделалось на душе. Гарны девки…

― Ну, то бишь гарненьки, хороши! ― весело объяснил Коваль, его белые зубы ни на секунду не скрывались под полными красными губами. ― Двух я кое-как дознался, а третью ― дивлюся, дивлюся, а не дознаюся… Обличя знакома, а кто це? Кто така? А она мне: «Шо, товарищу капитану, не впизнаёте, что ли? Так це ж я!»

― Что, так и сказала? ― усмехнулся Антон, представляя, как Широкова шпарит на украинском.

― А як ей ий ще говорить?

― Ну, эта-то может, она очень даже на украинку похожа, ― заверил Антон. Уплетала сало она, по крайней мере, вполне по-украински.

― Она? Она? ― изумился Коваль, даже разведя руками от недоумения. ― Нема подобности! У мене в Харькови таких нема, и слава Богу! Разве украинка бывает така худа? Шкира да кистки, бидна дивчинка! Лицо маленьке, одни косы и видно…

Косы?

― С дороги отойдите ж наконец, твою налево! Что б вам!..

Коваль едва успел оттащить Антона; на месте, где секунду назад стояли его ноги, с визгом останавливался очередной грузовик. Ящики, нагромождённые один на другой, от резкого торможения благополучно посыпались вниз, зашибив какого-то сержанта. Из-за бортов уже высовывались худые, совсем молоденькие лица. Все они храбрились, как могли, но пальцы выдавали их с головой: они отчаянно, до хруста вцеплялись в новенькие автоматы. Глаза новичков нервно перебегали с холмика на холмик, с человека на человека, губы сжимались в тонкие решительные полоски, будто бы прямо сейчас из-за кустов должны были выпрыгнуть американцы с автоматами наперевес.

― Ну, ласково просимо в армию, хлопцы, почувайтесь, як удома! ― задорно выкрикнул Коваль, с явным удовольствием оглядывая собрание коротко остриженных голов. ― Ну, идём, Антон, побалакаем, зараз тут толкотня начнётся.

Они отошли шагов на пятнадцать.

Где-то совсем далеко ухнул снаряд, и в прозрачно-звенящей тишине, всегда наступающей после взрывов, вдруг радостно крикнула птица ― крикнула не так, как кричат они, улетая в тёплые страны, тоскливо, надрывно, прощально, но так, будто бы по весне возвращается домой, будто уже видит родное гнездо и кричит, и зовёт всех остальных: «Летите, смотрите!»… Этот крик он почему-то почувствовал всем своим существом: как-то разом отозвалась в нём вся невысказанная боль, все невыплаканные слёзы и несказанные слова; ударили в грудь сильно, резко, пронзили до сердца, будто стальной прут меж рёбер вогнали. И Антону показалось, что ведут его, а не сам он идёт, и кто-то своей всесильной могучей рукой не даёт ему больше ни шага сделать.

Летите, смотрите!..

Смотрите, смотрите, весна пришла, смотрите, трава зеленеет, смотрите, наша речка плещет лазурной волной о песок, наши гнёзда ждут нас!.. Смотрите, смотрите, мы дома, мы дома!

Ему нужно увидеть птицу, которая так кричала… Антон оборачивается, поднимает глаза к небу, затянутому лёгкой осенней дымкой, и всё равно хрустально-чистому и прозрачному. Хрупкий, ломкий лес вдали протягивает свои голые осиротевшие ветки вслед одинокой счастливой птице: «Возьми нас, возьми нас!» А она всё поёт свою хриплую, отчаянно-радостную песню и не видит никого.

Летите, смотрите!.. Смотрите, смотрите!

Он по-прежнему не может сделать ни шага. Время останавливается. На секунду Антону думается: может, он ранен? Умирает? Просто пока не понял…

Летит.

Смотрит…

Медленно, точно муравьи, двигаются люди вокруг грузовика, тащат что-то, о чём-то говорят, но голосов их Антон не слышит. Потом они бросают свои занятия и медленно пригибаются к земле. Через несколько минут (или секунд?) он слышит какой-то звон, уши закладывает, а слева в воздух поднимается высокий фонтан земли. До Антона он не достаёт и, впрочем, мало волнует его. Через какое-то время люди тоже поднимаются…