Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Они оба смотрят на сгорбленную фигуру у насыпи.

— Лера... — тихо зовёт Макс. Она поворачивает голову: глаза у неё сухие и почти спокойные.

— Ты нормально? — осторожно спрашивает он. Лера кивает, потом задумчиво переводит взгляд на насыпь, и Макс, хмыкнув, снова говорит:

— Иногда я боюсь, что он просто ляжет на землю и умрёт рядом с ней.

— Нет, — серьёзно отвечает Лера и легко улыбается. — Нет, не умрёт… Это я бы могла умереть.

Макс вздрагивает, испуганно смотрит на неё. Ему есть чего пугаться: Лера и слезинки не проронила, читая письмо Кравцова. Она не упала в обморок и не вздрогнула, только задумчиво приложила ладонь к сердцу и прошептала: «Я знала, что так будет…»

— Что ты говоришь такое?

— Я могла бы, а он — нет… — снова задумчиво повторяет она и смотрит на него. — У нас с Мишей всё было так просто. И любовь у нас была хорошая, тихая, добрая, будто солнечное утро… Мне Господь может дать за неё смерть, но не ему. У него была гроза, шторм, ураган… Слишком сильна любовь, понимаешь? Слишком долго ему придётся расплачиваться за неё на этой земле. Я женщина, Максим, — тихо прерывает она его возражения. — Я понимаю такое лучше.

Максу, право же, нечего возразить.

Они сидят рядом ещё много часов, задумчиво глядя на одинокую коленопреклонённую фигуру перед белеющим в густой темноте сосновым крестом.

Комментарий к Глава 18 https://vk.com/missandea

====== Глава 19 ======

Когда становится слишком тяжело,

знаешь, порою может быть слишком тяжело, —

Только любовь и заставляет нас почувствовать себя живыми.

Ed Sheeran — Photograph

Окружающих нужно время от времени пугать, чтобы сильно не окружали. Эту нехитрую истину Антон запомнил ещё с детского сада. Мягкими шагами шёл по изрытой, обескровленной земле октябрь, и Антон чувствовал, как всё сильней твердела на нём корка отчаяния и отчуждения, соскобленная было ласковыми прохладными пальцами.

Он жил… как-то. Нет, жил, конечно. Антону двадцать пять уже, он выдержал полтора года войны и даже не поседел. Конечно, пережил и это, как пережил всё остальное. Конечно…

Умерла.

Умерла.

Что теперь сделать? Это жизнь. Так случается. Может, Антон смог бы вдолбить это себе в голову, если бы не одно «но».

Соловьёвой не было. Но она была везде. Больше, чем на несколько часов, отвлекаться у Антона не получалось. Его взгляд падал на жарко растопленную буржуйку, и сразу же в голове звенел её голос: «Я люблю тепло». Появлялась рядом Ланская, и память услужливо рисовала в голове картинку: вот они, две подружки, ещё румяные и пышущие здоровьем, идут по учебному корпусу, толкая друг друга и хохоча над чем-то. Жевала что-то с грустным видом Широкова, и сразу же Соловьёва заявляла где-то внутри: «Вы не знаете, что такое безе».

Антон знал: воевать со своими легче, знал: он по-своему любит всех их, и всё-таки часто просил о переводе, чтобы просто не видеть всего этого, и всякий раз ему отказывали. «Вы очень ценный офицер, один из лучших разведчиков, мы не можем отпустить вас», — говорил Ставицкий.

И он так устал. От всего. От бесконечных грязи и воды, доходивших в окопах почти до колен, от вшей, от металлической пыли, намертво въевшейся в пальцы, от засохшей грязи под ногтями, от постоянного едкого запаха мужского пота и немытых ног, от собственных мыслей, не покидавших его ни на минуту, не оставлявших Антона даже во сне. Неожиданно для него стал сказываться незаметный раньше недосып. Вылезали старые болячки: адски ныла давно простуженная поясница, тяжело поднималась простреленная левая рука. Снова нестерпимо чесалась и ныла грудь.

Он сказал Назару правду. Возвращаться было некуда. Квартира на Невском, кажется, должна быть продана стараниями соловьёвского папаши, да он и не смог бы жить там теперь. С нарастающей горечью всё яснее Антон понимал: ему некуда уходить от войны. Когда она закончится, он останется один и ни с чем.

Значит, нужно кончить ведь чем-то?..

Первые дни Антон изо всех сил лез под пули, в атаках вставал из окопов первым, шёл впереди, не пригибаясь и не хоронясь. Но, видимо, со смертью он встречался столько раз, что до ужаса ей надоел, вот и не спешила она к нему навстречу.

Застрелиться он больше не пытался: это было и правда глупо. Позор для Мии — зачем?.. Это было малодушно, но ему захотелось жить.

Удивительное существо — человек. У него всё отнимут, а он всё за жизнь цепляется.

Случай представился неожиданно. В середине октября, когда дожди лили стеной, его срочно вызвал к себе Ставицкий. Блиндаж командира полка, всегда самый удобный и тёплый, сейчас представлял из себя жалкое зрелище. Полуразвалившийся, холодный, без буржуйки внутри, он наводил тоску на всех: если уж у командира полка такой блиндаж, значит, дело плохо.

Дело-то и правда было дрянь.

Войска отступали так быстро, что зачастую у солдат не было времени нормально окопаться на новой позиции. Тут же поступал приказ о новом отступлении, и бойцы, зло ругаясь, снова собирали свои скудные пожитки. До Владивостока оставалось не больше ста километров. А что будет там, каждый знал и не знал.

В насквозь продуваемом подбитом блиндаже помимо Ставицкого сидели высокий грузный человек в штатском и начальник разведки майор Никитин.

Штатский вид имел чрезвычайно штабной: спокойный, уверенный, со здоровым цветом лица, вчера он явно спал на нормальной постели и плотно ел, — таких солдаты презрительно именуют между собой тыловыми крысами. И всё же, несмотря на свою выхоленность и лощёность, вид его неприязни у Антона почему-то не вызывал. Мужчины не ёжились и не пытались согреться. Все, кроме Ставицкого, сидели на сырых скамейках вокруг стола; тяжело и напряжённо молчали.

— Старший лейтенант Калужный по вашему приказу прибыл, — хмуро отрапортовал Антон, оправляя бушлат и коротко прикладывая руку к шапке. Присутствующие слегка оживились, подняли головы. Очевидно, его ожидали.

— Да. Садись, — Ставицкий сухо кашлянул, указал рукой на свободное место. Обращение на «ты» было у подполковника как бы домашним и доверительным, поэтому Антон уже с меньшей напряжённостью снял с головы шапку и уселся за стол. Усатый штатский с тяжёлыми чертами лица, сидевший напротив, поднял голову и посмотрел на него в упор, проницательно и цепко. Взгляд этот Антону почему-то сразу понравился: видимо, предвидится какая-то серьёзная заварушка. Замечательно.

— Старший лейтенант Калужный, мы говорили вам о нём, — Ставицкий, так и не сев, кивнул на Антона. Штатский, ещё раз изучающе глянув на него, протянул через стол мясистую руку.

— Костромичёв, — коротко и непонятно представился он и перевёл глаза на Ставицкого. — Приступим. Садитесь. Никитин, можете докладывать.

Майор Никитин несколько секунд молчал, облокотившись на руки и, видимо, собираясь с мыслями. Наконец он поднял голову и заговорил, тяжело уставившись в доски стола:

— Сегодня утром вызвали в штаб: готовится специальное задание. Подробностей раскрывать не имею права, да и сам не знаю, но намекнули очень ясно, что задание важное и ответственное.

— Для господина лейтенанта это лишнее, — буркнул штатский. — К делу, пожалуйста.

В блиндаже повисла тишина, прерываемая лишь далёкими взрывами.

— Тебе сразу дать подписать о неразглашении или пока так поговорим? — коротко сказал Никитин.

— Вы во мне сомневаетесь?

— Если бы сомневались, ты бы здесь не сидел. Но дело нешуточное, Антон, задание важное. Нам поручена задача подобрать личный состав, лучших...

— Лучшие здесь не нужны, — устало повёл плечом штатский. — Нужны лучшие из лучших. Задание сугубо добровольное, штаб ни на чём не настаивает.

— Но мне намекнули, что они хотели бы видеть тебя, — выдохнул Никитин. — Мы не приказываем тебе и даже не просим. Сам понимаешь, для такого нервы должны быть крепкими.

Что, крепкие у него нервы?

Неуравновешенный психопат, пытавшийся застрелиться.

Стальные...

— Думаю, я смогу помочь.