Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Февральский вечер; в Дартфордском корпусе заканчиваются каникулы, совсем скоро Тони снова нужно уезжать, и сейчас вся семья, кроме Лёхи, которому не вырваться из МГИМО даже на день, сидит на больших мягких диванах.

Отец, прихлёбывая горячий чай, читает последние сводки новостей Лондонских газет и изредка делает ворчливые, саркастические замечания, на которые Тони с Мией только смеются. Мия в тёплом шерстяном платье раскладывает только что испечённые кексы в тарелки и разливает чай. Тони подбрасывает в пылающий камин дров и, улыбаясь, чистит от сажи руки.

Незапертая дверь распахивается, и внутрь вместе с февральским ветром вваливается закоченевшая Христин в некрасивом форменном пальто. Мия тут же бросается к ней, чтобы помочь снять верхнюю одежду, запорошенную снегом, Тони уже дышит на её заледеневшие пальцы, отец только закатывает глаза, глядя на всеобщую суету, но и он рад приходу гостьи. Все смеются.

— Я принесла такие вкусные пирожные, пальчики оближете! — радостно восклицает Христин, передавая Мие пакет, но тут её взгляд падает на испечённые кексы, и она так огорчённо всплескивает руками, что все снова не могут сдержать улыбки.

— Не волнуйся, наших желудков хватит на всё, — заверяет её Мия, а Тони смотрит на оживлённое румяное лицо Христин, чьи глаза смотрят на него так ласково и тепло, на радостное лицо Мии, на редкую улыбку отца и думает, как же ему повезло, думает: вот бы остаться в этом моменте навсегда…

Я люблю тебя больше всего на свете… Но я не смогу поехать с тобой.

Наваждение исчезло так же быстро, как и началось. Перед Антоном снова возникло бесконечное поле, высокие травы, прибитые к земле сильным дождём, тяжёлые мглистые тучи на горизонте и совсем другое лицо.

Только сейчас он в полной мере ощутил, как оно изменилось, как сильно заострилось и вытянулось. Округлые румяные щёки стали голубовато-прозрачными, сияющие глаза впали. Раньше они всё время горели радостью, постоянным, не зависящим от обстоятельств счастьем, а сейчас смотрели устало. Правда, иногда, когда Антон снова смотрел на неё тепло, они вспыхивали прежним блеском, освещали лицо остатками былого счастья; но это было так редко…

— Что было потом? — нахмурился он, и озарённое воспоминаниями лицо Христин сразу посерело и поблекло.

— Потом, — устало, но твёрдо начала она, — я прилетела в Москву. Одна. Ты ведь знаешь, что по-русски я тогда умела говорить только «Москва — столица России» и «я люблю тебя». До сих пор с содроганием вспоминаю, как меняла евро на рубли, добиралась до метро и искала нужный вокзал, покупала билет в Рязань и ехала туда. Там никто не говорил по-английски, и я слонялась по городу много часов, прежде чем узнала, где находится твоё училище.

— Ты была там? — с ужасом спросил он. — В августе меня там не было. Мы были на учениях в Белоруссии…

— Я знаю, — горько усмехнулась Христин. — Я знаю, что тебя там не было. Но, конечно же, я понятия не имела ни о каких учениях, ничего не понимала. Только то, что тебя здесь нет. Моих денег, Тони, хватило на месяц, и моей надежды — не на большее… Чего я только ни думала. Думала, что ошиблась, что неправильно услышала название города, что ты не учишься здесь. Шли дни, новостей не было, я написала тебе десятки писем, я ждала тебя, но тебя не было, и в конце концов я решила, что просто не нужна тебе, что ты меня не простил.

У меня не было знакомых. Деньги заканчивались быстро, и я знала, что должна купить билет обратно. Но я тянула до последнего, и однажды оказалась выселенной из хостела. Одна на улице, без цента в кармане. Мне было негде жить, не на что купить билет до Дартфорда, да и там меня никто не ждал. Я была в безвыходном положении, а тебя не было, ты обрёк, думала я, меня на всё это. Я тебя возненавидела.

Тогда я брела по улице, потому что попросту не знала, как жить дальше, что есть, где ночевать. У обочины притормозила большая чёрная машина. Представительный мужчина тридцати лет умел говорить по-английски; он спросил, нужна ли мне помощь. Я знала, что он не засунет меня в багажник и не отвезёт в лес убивать, но знала также, что если я соглашусь, то не смогу отвязаться от него так просто. Но у меня не было денег, я мёрзла и хотела есть, я была страшно обижена на тебя… Я не пытаюсь тебя разжалобить. У меня был выбор, Тони. У всех всегда он есть. Я свой сделала.

Его звали Дмитрий. Я не тешила себя пустыми надеждами, и, может быть, поэтому Господь помог мне. Меня Дмитрий, в отличие от других своих девушек, по-своему любил. Я жила в особняке вместе с ним, другие — кто где. Мне он искренне хотел сделать приятно, покупал какие-то вещи и драгоценности, хотя я никогда их и не брала, а другим просто давал деньги. Я всегда была честна с собой и знала, что, по сути, стала просто элитной проституткой. Много раз я думала о том, как уйти или сбежать, потому что он никогда не говорил, что готов отпустить меня. Но Дмитрий был несчастен, по-настоящему, глубоко несчастен, искорёжен, извращён и исковеркан и совсем не умел любить. А со мной — пытался… Не звал замуж, не говорил красивых слов, никуда не отпускал, но честно пытался. За пять лет мы сроднились…

Однажды он пришёл ночью, весь опущенный, усталый, и сказал мне, что почти разорён. Что случился какой-то крах, что он кому-то должен. И что в ближайшее время он даст мне столько денег, сколько сможет, и отпустит.

Дмитрий не успел: его убили, а меня… забрали. Его конкурент, наверное. Не знаю, кем он был, и имени его вспоминать не хочу. Он был мне ненавистен настолько, что плеваться хотелось, но я терпела: у меня по-прежнему не было денег, хотя российские документы Дмитрий успел мне сделать. Этот человек… делал много неприятных вещей. Не любил меня, но держал зачем-то. Я терпела и ждала.

Когда началась война, всё вокруг погрузилось в страшную суматоху. Тогда-то я и сбежала. Никаких денег унести не смогла и очень боялась, что он снова меня найдёт, поэтому Бог знает как на попутках добралась до Москвы и поступила на краткосрочные курсы медсестёр. Меня взяли без вопросов: очень тогда нужны были медсёстры… Курсы закончила. По распределению попала сюда.

Гроза кончалась. Изредка падали на листья последние крупные капли.

Христин замолчала. По её щеке скатилась, исчезнув в мокрой душистой траве, одинокая слеза.

Антон… сидел. Молчал. Смотрел на далёкий просвет в грозовом небе, на её тонкий красивый профиль и на свою жизнь, принесшую стольким людям несчастья.

Он почувствовал колкие мурашки ещё тогда, когда она сказала, что приезжала в Рязань. К тому моменту, когда появился Дмитрий, пальцы на руках начали ощутимо подрагивать.

А сейчас он сидел, старший лейтенант Антон Калужный, гроза ПВВКДУ, лучший разведчик полка, взрослый человек, и чувствовал зияющую в груди дыру. Он не знал, что сказать; не знал даже, можно ли ему вообще теперь говорить с ней.

Он прожил двадцать четыре года — каплю в океане времени — и успел принести людям вокруг столько бед, смог поломать столько судеб.

— Я понимаю… Ты никогда не простишь меня, — беззвучно прошептал он, сам не зная, как вообще говорит. — Ты не простишь, потому что такое не забыть. Но мне… мне так жаль. Господи, я не знаю, какие слова нужны, чтобы сказать тебе. Мне так жаль.

Христин посмотрела на него: наполненные слезами глаза её лучились. Дрожащие губы приоткрылись.

— Простить и не значит забыть, — тихо сказала она. — Я не забуду. Никогда не смогу. Но когда придёт Страшный Суд, я встану и с болью в душе скажу: «Не осуди его, Господи».

И впервые Антон чувствовал, на самом деле, по-настоящему, всеми силами своей души. Чувствовал, содрогаясь, какой же он мудак, какой идиот, сколько же он всякого дерьма натворил в своей жизни!.. И впервые чувствовал: то, что он сейчас сказал, — это не просто «прости». Это искреннее, самое настоящее обещание больше никогда не делать людям вокруг так больно.

Пусть он облажался (сказано очень мягко) тогда, пусть сейчас ему уже ничего не исправить и не сказать, кроме этого «прости» — теперь всё будет по-другому.