Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Но пальцы, обдирающие кору, замерли сами собой. Инстинкты сработали безотказно, и в ту же секунду Антон почувствовал, что на него кто-то смотрит. Медленно переложил увесистую палку в правую руку — на всякий случай — и так же медленно поднял глаза.

В нескольких шагах от него стояла низенькая девушка. Старый, выцветший, но хорошо выстиранный и зашитый в некоторых местах китель был явно велик для её худощавой фигуры. На левом плече была пришита белая повязка с красным крестом.

Девушка была довольно миловидной, и даже короткая мальчишечья стрижка не портила её. Светлые, чуть курчавящиеся волосы трогательно обрамляли остренькое личико, которое поразило Антона. Выглядела девушка совершенным ребёнком, и вряд ли ей было больше двадцати, но лицо сохраняло не по-детски серьёзное выражение и несло на себе тяжёлый отпечаток пережитых невзгод.

Она замерла изваянием, сжимая свою сумку с красным крестом так сильно, что тонкие пальцы на её руках побелели. Кажется, боялась чего-то, но глаза смотрели на Антона без страха — с недоверием. И — показалось ему?.. — с огромной, едва ли не материнской нежностью.

Приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать. Антон вздрогнул — почему?.. Может быть, потому что порывы ветра, забиравшиеся под маскхалат, стали злее, резче и холодней. Может быть, потому что верхняя губа девушки, приподнявшись, обнажила широкую щель между передними белыми зубами.

Что-то безумно знакомое тут же мелькнуло, будто молния, во всём её облике; и эти пепельные завитки пушистых волос на лбу, и тоненький, с маленькой горбинкой, нос, и до того светлые, что почти не заметные, брови и ресницы, и эта детская щель между зубами.

Девушка всё смотрела на него, пристально, болезненно, не нарушая молчания, и ветер трепал её волосы.

Севший голос слился с раскатом грома:

— Тони, — неслышно позвала она.

— Христин, — прошептал он.

Семь лет пролетели как сон.

Их просто не было.

Антон снова стоял на пороге попечительского дома святой Анны. Утренние лучи дартфордского солнца едва прорезали туман, и из этой розоватой дымки медленно вырисовывались контуры молодой прекрасной девушки в белом переднике, улыбающейся ему навстречу неизменной открытой улыбкой.

Спекшиеся губы никак не хотели открываться.

А она, Христин из настоящего, совсем такая же, как и семь лет назад, вдруг приложила ладонь ко рту и засмеялась, утирая второй рукой набегающие слёзы.

— Семь лет никто не называл меня Христин, — сдавленным голосом сказала она, задыхаясь. По-русски с совсем слабым акцентом.

Это было так непривычно. Так странно.

— Ты говоришь по-русски? И ты… здесь? — едва слышно спросил Антон. Христин кивнула, не отнимая руку ото рта: видимо, боялась снова заплакать. Спустя несколько секунд всё же заговорила:

— Я… я теперь… Да уж, многое изменилось, — нервно усмехнулась она, доверчиво взглянула на него и проговорила с усилием: — Столько всего случилось за эти годы, а мне кажется, что мы… Будто и не расставались. Да?

Спустя несколько минут они оба сидели под рябиной и молчали. Наверное, от полноты чувств, потому что — ну, что здесь скажешь? Что вообще можно сказать, когда спустя столько лет рядом сидит человек, который когда-то был всем для тебя?.. Который однажды предал тебя?

Антон знал, что не должен. Вспоминать об этом нелепо. Виноват во всём он был сам. И всё-таки было больно. Никаких усилий прилагать было не надо; в памяти легко всплывали её слова: «Как же я уеду, скажи мне?! Сначала Польша, потом Англия, смотри, я едва научилась говорить по-английски, как мне переучиваться по-русски? И сколько? Где я буду учиться?! Что я буду делать в этой твоей холодной России?» И вот: Христин сидит рядом, Христин сражается за русских, Христин говорит по-русски. Как же всё это вышло?..

Он искоса взглянул на неё: Христин мяла в пальцах маленький серебряный крестик. Чтобы сказать хоть что-то, он спросил:

— Ты в Бога веришь?

— Конечно, — поспешно отозвалась она, а потом взглянула на него с удивлением. — А ты что же, разве нет?

Антон чуть улыбнулся, пожал плечами.

— Не знаю. Сложно это.

— Очень легко, — покачала она головой и улыбнулась: слегка, но так тепло и искренне, что у Антона в груди защемило. — Знаешь, как сказал Симеон Афонский? Истинная дверь всегда открыта, но люди бьются в двери, нарисованные на стене ими самими.

— Хорошо сказано.

— Нет, правда, — с небывалом жаром заговорила Христин. — Правда, Тони, это так хорошо и легко! Нужно только хотеть, от чистого сердца хотеть. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.

— Даже если бы я и хотел, — вздохнул он. — Для меня уже поздно. На мне… столько всего.

— Как и на мне, — очень серьёзно сказала она.

— На тебе? — переспросил Антон, не веря.

— Ни для кого не поздно, Тони, — вдруг отозвалась Христин со страшной усталостью. — Если человек ищет Бога, он его найдёт. И когда ты, Тони, пойдёшь ко Нему, Он сам побежит тебе навстречу.

— Не думаю, что твой Господь сможет простить мне всё то, что я сделал.

— Не забывай, что первым, кто вошёл в рай, был разбойник, а первым, кто вошёл в ад, был апостол Христов. Ни для кого не поздно, — снова повторила она, прикрыла глаза и тихо проговорила по памяти: — Кто работал с первого часа — получи ныне заслуженную плату. Кто пришел после третьего часа — с благодарностью празднуй. Кто достиг только после шестого часа — нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь. Кто замедлил и до девятого часа — приступи без всякого сомнения и боязни. Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления. Ибо щедр Господь: принимает последнего, как и первого…

Над их головами вдруг вспорола тёмное небо ослепительная молния, и грянул гром, будто выстрел. По рябиновым листьям затанцевали первые тяжёлые капли. Гроза обещалась быть сильной.

— Идите под тент! Товарищ старший лейтенант! — кричали ребята. Антон махнул им рукой, вопросительно посмотрел на Христин: она покачала головой. Они не двинулись с места.

— Куришь? — спросила Христин. Антон усмехнулся, кивнул: бросал-бросал, да не бросил. Христин вытащила из кармана брюк спички, подала ему. Он закурил.

Гроза пока не добралась до них, но стена ливня уже виднелась над соседним лесом. Молнии вспыхивали одна за другой, не утихая, гремела в небе гулкая канонада. Ветер вихрями нёсся по полю, поднимал жухлую листву и дорожную пыль.

Рядом с Антоном сидела любовь всей его жизни, и он не чувствовал лет, разделяющих их. Да, оба они изменились, стали совсем другими, но Антону казалось, что он уехал из Дартфорда только вчера. Между ними не было никаких преград, не было вежливых вопросов о здоровье и о погоде, которые задают друг другу малознакомые или давно расставшиеся люди, не было ни стеснения, ни смущения. Будто расстались вчера — а встретились сегодня. Может быть, сейчас он откроет глаза и проснётся шестнадцатого мая две тысячи одиннадцатого года?

— Дай мне… Дай мне тоже закурить, — неожиданно попросила она и исподлобья посмотрела на него. — Осуждаешь?

— И не думаю, — весело хмыкнул Антон, полез во внутренний карман, куда убрал пачку. Она никак не желала доставаться оттуда снова, и Антону пришлось вытащить её вместе со всем содержимым кармана. Христин взяла сигарету, и он начал убирать документы обратно, пока они не промокли. Запихнул в узкий карман жетон, пару писем от Мии, на мгновение задержался на лишь капельку выцветшей, заботливо обклеенной скотчем фотографии. В лучших традициях мелодрам даже осторожно провёл по ней большим пальцем.

«Когда мне будет очень хреново, Соловьёва, я буду смотреть на фотографию и понимать, что может быть гораздо хуже».

Смешно всё это.

У Соловьёвой на фото такое серьёзное и сосредоточенное лицо, что хотелось смеяться — нервным смехом, конечно же.

Он бы и засмеялся, если бы сердце не сводило такой глухой тоской.