Когда цветут липы (СИ) - "Эвенир" (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT, FB2) 📗
— Идёт, — ответил таким же теплым рукопожатием.
С благодарностью за понимание и ещё, трусливо — за отсрочку.
========== Листок Одиннадцатый. Домашний ==========
Дома было странно тихо и как будто душно. Мама встретила в прихожей. Она показалась маленькой и очень немолодой.
— Андрюша, ты обедал? У меня куриное жаркое, будешь?
И хотя мама всегда и всех пыталась накормить, именно сейчас показалось Андрею, что она нащупывает путь в темноте, пытаясь ухватиться за что-то знакомое и незыблемое, найти опору в чем-то привычном и оттого нестрашном.
— Нет, мам, я только что поел, — ответил Андрей и обнял её за плечи. И подумал: «Меня накормил завтраком мой парень. Может быть, когда-нибудь я вас познакомлю. И ты увидишь, какой он замечательный. Какой он умный, добрый, честный. Отважный. Как он любит меня». — Где папа?
— В спальне. Но ты сначала посмотри, если спит, не буди.
В родительской спальне было темно. Андрей пригляделся к тесной комнате, будто увидев её впервые. На окне — бархатные шторы с кистями, на трюмо — вышитая салфетка, на ней хрустальная конфетница. На полу — бордовый ковёр, на стене — репродукция «Царевны-Лебедя» Врубеля… Андрей тяжело опустился на стул в углу, на затянутое пластиком сиденье. Как же он раньше не замечал: время в этой комнате остановилось. Остановилось в восьмидесятых. У его родителей не было недостатка в средствах, он позаботился об этом. Они могли устроить свой быт так, как сочли бы нужным. И они выбрали вот это. В гостиной, в столовой, где принимали гостей, где приходилось придерживаться условностей, царил безликий и безвременный комфорт дорогих каталогов. Здесь же, для себя, не на показ, они выбрали вот это: лампу с абажуром с бахромой, палехские шкатулки на полке, какие-то фарфоровые статуэтки… Он закрыл лицо ладонями, как глубокую муку переживая неожиданное открытие: его родители — дети иной эпохи, между ними огромное расстояние величиной в поколение. Нет, больше. На долю их поколений пришлось столько перемен, что хватило бы на целый век нормальной размеренной жизни. Если они когда-нибудь узнают его настоящего, они подумают, что перед ними — инопланетянин. Они никогда не смогут понять, что в Сан-Франциско он ориентируется лучше, чем в Москве, а Лондон ему ближе Киева, что о работе ему легче говорить по-английски, чем по-русски, что он не помнит талонов на водку, денежной реформы и путча, что никогда он не был ни пионером, ни комсомольцем. Что Сахарова он читал онлайн, а не на смятых листках с синим текстом, отпечатанным под копирку, и на полке в гостиной стоит у него подарочное с золотым обрезом издание «Мастера и Маргариты», которого он никогда не раскрывал. И вряд ли раскроет. Он вдруг понял, что плачет, давится горькими слезами, оттого что самые близкие люди вдруг оказались такими далёкими. А впрочем, ведь они никогда не притворялись. Прикидывался он. Играл какую-то придуманную роль, господи, а все ведь очень просто: ты должен отдавать больше, чем ты берёшь. Его родители никогда этого не говорили, они просто так делали. А он в своём ограниченном благополучии никогда этого не замечал. А теперь в его жизни есть Дима, который отдаёт треть заработка тем, кто нуждается в помощи, и есть Надежда Анатольевна в пуховом платке поверх покатых плеч, жена миллиардера, и есть, пусть и на небольшом расстоянии, Лера, сохранившая искру жизни в немыслимом мраке, спасшая его Диму. И все эти отдельные фрагменты мозаики существуют в разных плоскостях и не хотят, не могут сложиться в единую и осмысленную картину его, Андреева, мира. Как будто и он существует в разных реальностях под разными личинами: сын, друг, любовник, лидер. А слезы все текли между крепко сжатыми пальцами, слезы ни о чем, ведь нельзя же плакать из-за Царевны-Лебедя и бархатных штор…
— Ну, и чего ты ревешь? Я вроде жив ещё…
Андрей подхватился, пересел на кровать. Глаза привыкли к неполной темноте. Он без труда различил бледное лицо на подушке, тёмную щетину на запавших щеках. Сжал в ладони знакомую руку.
— Я не из-за тебя реву. Просто задолбало все. Столько всякой фигни. А тут ты ещё.
— Да ладно, мне уже лучше. И потом, что ты хочешь? Мне скоро шестьдесят пять. По-любому все там будем.
— Пап… — начал Андрей и продолжить не смог. О чем спросить, чего попросить?..
— Забей, — улыбка послышалась в голосе. — Встать хочу, душ принять. Чаю попить на кухне. Уже всю задницу отлежал.
— Пойдём, — обрадовался Андрей, получив наконец-то ясные инструкции. — Давай я помогу.
И оказалось вдруг, что отец заметно ниже его ростом и Андрей мог бы легко поднять его на руки. Если бы посмел.
Мама обрадовалась, и испугалась, и засуетилась. На кухонном столе появилось блюдо с пирожками, колбаска и сыр, душистый чай зазолотился в перламутровых чашках немецкого сервиза «Мадонна».
Андрей все же повернул разговор в конструктивное русло.
— Так, все это, конечно, хорошо. Но хотелось бы подробностей. Что сказали врачи?
— Ну, типа, микроинфаркт, — пожал плечами отец, будто речь шла о мелкой поломке, вроде изношенных тормозных колодок. — Хотели забрать в больницу, но Оля не дала.
И этот страх больниц, он тоже из восьмидесятых, из старого мира, из дремучих суеверий.
— Значит, теперь нужно найти хорошую клинику и лечь на обследование. Я так понял?
По тому, как переглянулись родители, стало сразу ясно: он понял не так. Они вообще не подумали о следующем шаге. В этот раз пронесло, и ладно. Это что, тоже признак их поколения? Беспечность, возведённая в ранг добродетели, стремление к жертвенности…
— У меня нет хороших врачей, как-то не нужно было до сих пор. А вы кого-нибудь знаете?
— Позвоню в поликлинику, запишусь на приём к участковому, — еще раз пожал плечами отец.
Андрей вгляделся в его бледное лицо, заметил тени под глазами, подрагивающие пальцы.
— Хорошо, в понедельник позвонишь? Не забудешь? Мам, ты проследишь? А я пока поспрашиваю, может быть, кто-нибудь посоветует хорошего кардиолога. В крайнем случае увезу тебя в ЭлЭй, в Сайон Сидарс, там-то, точно, лучшее отделение кардиологии.
С этим он, конечно, погорячился, на Сидарс у него кишка тонка, даже если бы он продал и свою хату, и одну почку вдобавок. Про этот госпиталь не зря говорят, что там умирают богатые. Но припугнуть упрямого отца все же стоило. Сработало.
— Что ты со мной, как с маленьким? Сказал: «Пойду к врачу», значит пойду, — ответил и стал привычным отцом, надёжным и непотопляемым, как… «Титаник»?.. — Так, что у нас сейчас? Завтрак или обед? Мне-то хватит, но мальчишки, наверное, голодные.
— Мальчишки? — удивился Андрей. — Что, Антон дома?
— Дома, где ему ещё быть, — проговорил отец с досадой.
И Андрей понял: вот он, корень всех бед. Антон снова во что-то вляпался, и в этот раз сердце отца не выдержало. Без всяких преувеличений, в самом прямом смысле этого слова.
Специально брата не искал, но когда услышал на заднем дворе противный скрежет металлического скребка об асфальт, понял: брат попал крепко. Иначе никогда не занялся бы таким неделикатным делом, да ещё и без видимого принуждения. Надел старую куртку, ботинки, заячью шапку-ушанку, вышел во двор. А там шмыгала носом сопливая оттепель, ещё не настоящая весна, но уже и не зима. Шумно капало с крыши, снег превратился в мокрое месиво, которое Антон сгребал с дорожки с преувеличенным энтузиазмом. С тем же неестественным оживлением крикнул Андрею:
— Андрюха, здорово! Давай, бери лом, расхерачь лед перед крыльцом!
— Нах, — бросил Андрей, не впечатленный трудовым порывом. — Кто здесь ходит? Завязывай давай, поговорить надо.
Долго просить не пришлось. Антон заботливо прислонил скребок к стене, затопал у порога, сбивая с ботинок снег и воду. Да, видимо, провинился он сильно. Заглянул в глаза Андрею, попросил:
— Слушай, тут такое дело… У меня сигареты кончились. Может, в город сгоняем, купим? А то в здешнем сельпо такое говно.
Андрей понял: брат хочет удрать подальше от дома, подальше от родителей с их плохим здоровьем, пирожками и молчаливым укором. Подальше от чувства вины.
