Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
– Как будто раньше не слышал всего этого…
Из машины я себя практически вытолкал. Была у меня пара кошмаров на эту тему, бред, конечно, бессмысленный и беспощадный, но как же сложно иногда принять свои страхи. Отсюда это мрачное здание и правда выглядит нелепо и безопасно, и ни за что не подумаешь, что за этим фасадом с фальшивыми колоннами в стиле «сталинский ампир» таятся самые уродливые проявления человеческих качеств.
Спирит что-то пробормотал, я толком не понял, разобрал только «результат может быть неожиданным» и выкинул всё это из головы, потому что снова увидел Стаса. И какое-то странное чувство, что-то вроде безумного облегчения, накатило на меня. Я даже не знал, что всё это время был в таком напряжении.
Мы сидели в машине, я принимал участие в разговоре, толком не думая, разве что напрягаясь, когда Спирит разгонялся до чёрт знает какой скорости, тоже мне, Шумахер недоделанный! И чуть не подскочил, когда Спирит сказал «любви» – опять это, как будто тебя выталкивают на освещенную сцену, над которой огромные неоновые знаки указывают на меня и словами из лампочек написано «Он влюблён». Что хорошегов том, вот так говорить это вслух. Чёртов Спирит! Когда Стас на улице не захотел взять меня за руку, хотя мы только что целовались в машине, мне как-то стало… не то, что обидно, нет, Стас тут ни при чём. Это был наш молчаливый уговор ещё из интерната. И Стас собирался его соблюдать и сейчас.
Но это за дверью. А там, в квартире, нам было плевать. Плевать на всё, на всех, на весь мир. Откуда-то взялось чувство, что Стас здесь – и всё будет хорошо. Это чувство рождалось где-то на вдохе, делая всё тело лёгким, как во сне, но не страшном, а радостном, том, когда ты подпрыгиваешь и паришь в воздухе. Я не парил, я висел на Стасе и это было лучше всего, что могло происходить.
В ту секунду, когда он смотрел мне в лицо, а я обхватил его ногами, мне показалось, что он сделает мне больно. Он мог бы сделать мне больно, я даже был готов к этому… Но боли не было. Стас смотрел мне в лицо своими странными светло-серыми глазами, и было небольно, было правильно… Я уже ни о чём думать не мог и не хотел.
Потом я лежал и смотрел на него, когда он бродил по моей комнате. Почему-то я был уверен, что Стас в моей комнате будет выглядеть, как первобытный человек или эдакий Конан-варвар. Ничего подобного. Я, оказывается, забыл или проморгал там, в интернате, – у Стаса было очень красивое тело, без одежды он казался намного старше – как будто ему не семнадцать, а уже хорошо за двадцать. Он очень красиво двигался – ни одного лишнего жеста, но без вымороченной манерности Спирита или того же Ясна Пани. Он с интересом разглядывал мой компьютер, книжные полки (мне даже стало немного стыдно за свой бардак), старый шарик с Тауэром. Он не казался мне тут кем-то лишним. Это странное чувство, но мне казалось, что Стас тут был всегда.
Я продолжал смотреть на него в душе, пытался найти ответ на вопрос – как же мне дальше быть? Но сейчас, сегодня эта высасывающая тоска, мучавшая меня с февраля, злобная мерзкая пиявка, которая присосалась ко мне внутри, где-то в груди, в тот день, когда я узнал о самоубийстве Анниковой, отпала и корчилась в судорогах от весеннего света, от той уверенности, что излучал Стас. И растеклась грязной, быстро исчезающей лужицей, давая мне вновь дышать свободно, улыбаться, надеяться… На что? Ничего же не изменилось, кроме того, что Стас опять рядом и даже думать не хочется, что это ненадолго.
Одежда села на Стаса как влитая. Честно говоря, я побаивался, что он откажется. Кто его знает. Но он оделся и я на секунду дар речи потерял. Есть поговорка: «Одень пенёк – будет как майский денёк». Стас конечно, не пенёк, но сейчас… Сейчас я увидел его как в первый раз. Стас стал выглядеть ещё старше и как будто… собранней? Целеустремлённей? Не знаю, как назвать ощущение, когда смотришь на человека и понимаешь – он готов на всё и пойдёт до конца, добиваясь своей цели. И не побоится ни смерти, ни крови, ни грязи. Я вдруг понял, почему директор и физрук так ненавидели Стаса. Зависть. Страх и зависть. И кому они завидовали, кого боялись? Школьника! Я вдруг понял, что сам завидую. Уж Стас на моём месте не сидел бы в темноте, слушая музыку и накачивая себя алкоголем, не шлялся бы неизвестно где, неизвестно с кем, только потому, что у его друга появились собственные планы на жизнь, а у отца – новая баба и брат в перспективе. Стас бы знал, что с этим делать.
– Никогда не проси прощенья!
Да, вот этот тон, вот эта уверенность, что можно лишь захотеть, и ты построишь мир по росту! Ну, почему я сам так не могу?
Кожаная куртка и чёрные очки странным образом подчёркивали его резковатые черты лица, делая их намного выразительней. Бывают люди, которых нельзя назвать красивыми, но взгляд отвести невозможно. Стас из таких, и, как я заметил сам для себя, где бы мы вдвоём ни появились, люди будут смотреть сначала на него, а уж потом на меня. Та же история, что и со Спиритом, только Стасу для этого не нужны длинные волосы, кружева, подведенные глаза и прочие готические атрибуты. Даже в той мерзкой синей рубашке взгляд скользил по более привлекательным лицам и фигурам и останавливался на Стасе.
На кухне Стас по-хозяйски прошёлся, осматривая приборы, выясняя, что и как работает. Особенно его удивил ледогенератор. Наверное, с его точки зрения, иметь такую штуку – верх сибаритства, мне даже немного неловко стало.
Но больше всего я волновался из-за тира. Я был совершенно уверен, что именно это, а не какое-нибудь кафе, клуб, кино или что-то в этом роде понравится ему больше всего. Это был самый пик, основное блюдо среди прочих подарков. А в последний момент испугался – а вдруг промахнулся? На несколько секунд где-то под ложечкой словно ошмёток грязного снега появился – и тут же сгинул, когда я увидел лицо Стаса. Я видел у него это выражение, когда мы играли в ночных сапёров, когда садились за покерный стол, когда он собирался с кем-нибудь драться… Когда собирался остаться у меня – до конца. Взяв пистолет, он словно отвлёкся от всего, и я видел его улыбку – ту самую, наполовину убитую в какой-то драке.
Интересно, какое у него было лицо, когда он затянул петлю на шее физрука?
Я был уверен, что это он. Пусть говорят что угодно, но я помню эту мразь, когда он прижал меня тогда к стене. Этот урод в жизни не полез бы в петлю. Уж если что – он скорее сбежал бы, а вешаться…
Я влюблён в убийцу. И мне не страшно. Я стоял и глядел, как Стас целится в человекообразный контур мишени, и вспоминал, как в детстве к отцу приходил киллер. Кого тогда заказывал мой отец? Делал он это один раз или чаще? Я смотрел, как Стас держит пистолет, – в этом было что-то возбуждающее. Я против армейской службы – смывать свои два года в пресловутый сортир? Теракты – это кошмар. Просто думать неприятно, что тогда, два года назад, мог погибнуть Спирит и его родители. Войны… Афганистан забрал моего дядю, и пусть я его никогда не знал, только видел на фото (я на него довольно сильно похож), при этой мысли что-то скребётся на душе. Но где-то в подсознании у меня, видимо, живёт варвар, доисторический мужчина, носящий на поясе скальпы и украшающий дом черепами врагов, варвар, чьим богом-покровителем выступает один из всадников Апокалипсиса – Война.
Да уж, с точки зрения эволюции мы только вчера вышли из пещер, как бы я ни изображал из себя оплот цивилизации, что-то внутри меня наслаждается тем, как Стас целится в мишень и почти с неестественной точностью попадает в цель. Сам я не любил оружие. Оно казалась мне каким-то чересчур холодным и тяжелым. Словно в обычный металл, тот же, из которого изготавливают сковородки и гвозди, добавляют что-то ещё, какие-то молекулы далёкого космоса, ночной жути, загробного мира. Держишь в руках и понимаешь – в отличие от шокера или газового баллончика, или даже кухонного ножа – распространённого инструмента бытовых преступлений, эти вещи созданы исключительно для того, чтобы убивать.
Честно говоря, отдавая Стасу пистолет, я боялся, что он совершенно забудет про меня. Зря. Мы целовались в машине и мне казалось, что во всём мире остались только мы. Катались по городу, который мне неожиданно показался очень красивым. Как будто вся Москва, старая, грязная, многолюдная, тоже влюбилась и помолодела.
