Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
— Да черт с ним, с Хики! Если его надо убрать, просто скажи, где его искать. Или даже можешь не говорить, сам найду. Давай сначала…
— Тамплиер Шэй Патрик Кормак, — мистер Кенуэй посмотрел с неудовольствием, — не перебивайте. Я как раз к этому и веду. Полковник Рид сообщил, что предлагал мистеру Хики свободу — в благодарность за помощь в раскрытии заговора, однако мистер Хики отказался, аргументируя тем, что хочет лично увидеть правосудие и справедливость. Слова «правосудие», «справедливость» и «Хики» в одном предложении — это какой-то оксюморон, а потому я полагаю, что у него есть и некая личная цель. Нет, Шэй, я не ставлю цели его убить. Я говорю только о том, что это отдельная сила, которая будет на площади. И которой, в случае чего, вполне можно пожертвовать. Но лучше, конечно, этого не делать… Все-таки он наш соратник, а потому мы не должны… Но это как получится.
— Ничего, «как получится» я привык, — хмыкнул Шэй.
Он уже начал понимать, что мистер Кенуэй планирует почти военную операцию, а потому следовало действительно для начала выслушать. Раз говорит о площади, значит, смирился с тем, что основные события будут происходить только тогда, когда сыну будет грозить смертельная опасность. Шэй смирился с этим заранее — когда действовать официально нельзя, почти невозможно избежать того самого пика, где придется рисковать, где придется действовать на пределе возможностей… Надеялся, правда, немного, что с годами жизнь станет спокойнее. И ведь почти привык к этому. Хотя бы и во Франции, где мелкие задачи решали молодые рекруты, а крупные обсуждались и исполнялись годами.
Но… Шэй даже слегка улыбнулся. У них с Хэйтемом вырос сын, и на какой бы стороне Коннор ни был, он, разумеется, вносил в жизнь элементы хаоса и беспорядка. Шэй и сам когда-то был таким.
Возможно, Хэйтем тоже задумался о чем-то подобном, потому что довольно долго молчал — и только потом продолжил:
— Мы можем попробовать действовать несколькими путями. В Брайдуэлл соваться смысла нет, однако карета, которая будет доставлять Коннора, наверняка вполне уязвима. Но мне не слишком нравится этот вариант. Коннор в глазах общественности — опасный преступник. Общественность даже не представляет, насколько… Но обвинение в заговоре — достаточная причина, чтобы его взялся конвоировать сам комендант. Если мы убьем коменданта, утратим возможность реабилитировать Коннора.
Шэй задумался. Идея вытащить сына, не доводя до виселицы, очень ему нравилась, а потому он рискнул вклиниться. И даже кофе отпил, хотя та еще гадость.
— А что плохого, Хэйтем? Сбежит опасный преступник Радунхагейду, а коменданта убьют его товарищи. Возможно, тоже индейцы. Где-то на чердаке у меня был костюм, помнишь?
— Помню, — мистер Кенуэй скривился. — И я бы, возможно, даже согласился с тобой, поскольку это был бы отличный шанс не только вытащить Коннора, не только остаться вне подозрений, но и связать руки Коннору и Братству. Но… Нет, не теперь. Как же не вовремя! Если сейчас некий индеец замыслит заговор против Вашингтона и бесследно исчезнет, то общественность будет считать, что угроза Вашингтону остается. Люди истребят десятки ни в чем не повинных индейцев и разрушат тот хрупкий мир, что Джонсон строил годами. А на подходе — британская армия. Хики не мог этого просчитать, ему на такое не хватит ни стратегии, ни тактики, но время для удара выбрано безупречно.
Шэй раздраженно выудил из-за пазухи трубку и, не обращая внимания на неприязненную гримасу любовника, набил трубку и закурил. Прямо в столовой. При закрытом окне.
— Хорошо, — голос его прозвучал резко. — Тогда потом, когда Коннора поведут. Я видел казни, дорога через площадь всегда… почти триумф. Если дать ему кинжал…
Договорить Шэй не успел. В этот ранний час, когда поднялась, пожалуй, разве что престарелая соседка миссис Дэллоуэй да самые первые лавочники, звонкий стук копыт по мостовой сонной улицы раздался очень громко, гулко отдаваясь в серо-рассветном небе. Всадник промчался с дробным топотом и с силой ударил в ворота. Вряд ли кулаком. Уж скорее, чем-то металлическим. На конюшне тотчас раздались голоса, в доме тоже послышался шум.
Шэй едва не поперхнулся дымом и уставился на Хэйтема, чувствуя, как губы пересыхают, а горячий дым обжигает пальцы — но не мог пошевелиться. Мистер Кенуэй медленно опустил чашку с кофе.
Мистер Кормак понимал, что с хорошими новостями не врываются так — в седьмом часу утра, переполошив целую улицу и едва не снеся ворота с петель. Неужели…
Энни вбежала в столовую испуганная и бледная. Она успела сменить ночную сорочку на рубашку, корсет и нижнюю юбку, но больше на ней не было ничего — даже обуви.
— Простите, господа, — выпалила она, захлебываясь. — Прибыл мистер Ли. Требовал вас, ударил Руджеро… Ой, а вот и он…
Чарльз тоже выглядел… по-утреннему. Пуговицы на сюртуке были застегнуты криво, под манжетами — ни малейших признаков белья. Усы топорщились во все стороны.
— Прошу прощения! — рявкнул он таким голосом, каким отдают команды во время шторма. — У меня… новости. Брысь, девица!
— Чарльз, — Хэйтем заметным усилием воли указал ему на стул. — Садись. Новости неприятные, полагаю?
Тот плюхнулся с заметным облегчением, отер лицо рукой, отчего усы немного пригладились, и выдохнул:
— Даже и не знаю, что и сказать. Я встал меньше часа назад, и у меня в голове не умещается все то, что туда надо запихать. Мистер Кормак, плесните и мне кофе, может, полегчает.
В комнате остались только трое, двери предусмотрительная экономка предпочла закрыть, а мистер Ли, хлебнув кофе, как бренди, продолжил много тише:
— Вы знаете, что ваш ассасин приговорен к повешению?
Шэй прикусил мундштук, глубоко затянулся, а Хэйтем поднял подбородок и ответил почти ровно:
— Да.
— Ну и чего тогда сидите? — ляпнул мистер Ли, а потом сам себе махнул рукой и тоже, глянув на Шэя, вытащил трубку. Правда, извинился: — Простите, магистр. Так вот, Хэйтем, сегодня с утра к Вашингтону пришел Толмедж и сообщил, что на него готовилось покушение. Об этом вы, видимо, знали, а вот я как-то не знал. У меня войска, солдаты разбегаются и бунтуют, денег на порох нет…
— Чарльз, — мистер Кенуэй начал терять терпение. — Рассказывай, что знаешь. Я знаю только о том, что единственный известный нам ассасин обвиняется в заговоре против Вашингтона и должен быть повешен сегодня в десять утра.
Чарльз, уже не испрашивая дозволения, плеснул себе еще кофе и так же, как Шэй, закурил. Это действие, видно, его слегка успокоило, потому что он выпустил дым и поинтересовался:
— А вы его вытаскивать-то собираетесь? Там все серьезно. Нет, ну я понимаю, что туда ему и дорога, но ведь Вашингтону он полезен, а у нас культ почитания Вашингтона.
Шэй не удержался:
— Даже если бы собирались, это довольно затруднительно.
Мистер Ли поглядел на изможденного последними сутками мистера Кенуэя и сбавил тон. Вздохнул, а потом и произнес — куда понятней:
— Пришел Толмедж, вывалил все это главнокомандующему. Что делает главнокомандующий, когда узнает, что на него готовилось покушение, виновник схвачен, а войска Британии наверняка уже поблизости от Нью-Йорка? Правильно, собирается в Филадельфию. Не один, разумеется, с половиной флота.
— Недоумок! — отчаянно прошипел Хэйтем. Чашка в его руке лопнула, и кофе смешался с тонкой струйкой крови. — Сейчас, когда флот нам жизненно необходим, чтобы противостоять флоту Британии в предполагаемых триста единиц… Как, Шэй, говорится в этих случаях? Чтоб его мачтой через рей?
— Можно и так, — ляпнул капитан Кормак. — А дальше? Дальше что, Чарльз?!
Мистер Ли развел руками, проведя по воздуху длинной сизой струйкой дыма от трубки:
— Не знаю, что. Мне Вашингтон велел устроить показательную церемонию. Ну, значит, чтобы все видели как велика власть главнокомандующего, как зорко его око и как длинны руки. Толмеджу все это явно не понравилось. Он как про Филадельфию услышал, сразу ускакал. На коне. А Вашингтон… Может, и придет еще поглядеть, как заговорщика вешают. Не знаю, у меня тоже не было времени дожидаться, пока главнокомандующий на что-то решится. Он до половины десятого может ни на что не решиться. А мне-то что делать?
