Когда цветут липы (СИ) - "Эвенир" (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT, FB2) 📗
Андрей немного удивился, когда навигатор подвел его к современному, поблескивающему стеклянными стенами дому. Отчего-то он представлял себе Диму живущим в старинном особняке с колоннами у подъезда и швейцаром у дверей. Впрочем, район был престижным, новостройка — модной. Дима, чуть помедлив, проговорил неожиданно холодно, подчёркнуто официально:
— Спасибо большое, Андрей Александрович, вы меня очень выручили.
— Пустяки. Выздоравливай, Дим. Выпей чаю горячего, таблеток возьми.
— Да, конечно. Всего доброго.
Осторожно прикрыл за собой дверцу, исчез в освещённой пещере подъезда. Андрей с силой потёр ладонями лицо, глотнул воздуха, шумно выдохнул. Оказывается, все это время он едва дышал. А сейчас в салоне чуть заметно различалась хвойная горчинка, знакомый и волнующий запах его Димы. Разве можно быть таким черствым уёбком? Мальчик болен, может быть, серьёзно, иначе ни за что не попросил бы подвезти. Нужно подняться к нему, вскипятить ему чаю, уложить в постель, проследить. Может быть, вызвать неотложку, если ему станет вдруг хуже. Как же можно оставить его одного? Ага… Уложить в постель, да прилечь рядом, просто чтобы согреть. Проверить температуру, коснувшись губами лба. Кого ты пытаешься обмануть, мать Тереза нашлась. Тебе нужно держаться от этого мальчика на расстоянии пушечного выстрела…
Высоко, на седьмом или восьмом этаже вдруг вспыхнуло теплым светом окно. А в освещённом квадрате показался тонкий силуэт. Да, это он стоял у окна, облокотившись о раму рукой, и глядел вниз, глядел прямо на него. И ещё не поздно было позвонить, подняться и погибнуть.
Телефонный звонок — бритвой по натянутым нервам. Мелькнула абсурдная мысль: «А вдруг это он звонит, чтобы пригласить к себе?» Но темный силуэт не двинулся в освещённом окне, и совсем другой голос нарушил тишину:
— Андрюх? Привет! Это Савич! Слушай, тут такое дело… Моя красава в ударе сегодня. Можно у тебя переночевать?
Савича звали Виталием, и он, от души ненавидя своё нежное имя, всегда представлялся фамилией. Савич и Савич, так его и учителя называли, и тренер по баскетболу, и гаражные отцовские друзья. Он появился в Андреевой школе в классе пятом или шестом, но сдружились они именно через гаражное братство. А в седьмом классе на зимних каникулах мужики затеяли лыжный поход в Карпаты по маршруту нетрудному и безопасному, по ласковой двоечке, чтобы можно было размяться и бухнуть вдали от жён и отпрысков. Из детей брали с собой только Андрея, но Савич долго ныл, подлизывался, и в конце концов Андрей попросил за друга. И сначала сильно об этом пожалел. В бесснежный и как будто весенний Ужгород Савич прибыл в кедах, и только тогда прояснился полный масштаб его бестолковости. В его вещах среди шорт и футболок нашлась ветровка и пара шерстяных носков, чем и исчерпывалось его снаряжение для лыжного похода. Простым и правильным выходом из положения было бы отправить кулёму обратно домой, но снова Андрей вступился за друга. Снаряжали незадачливого туриста всей группой, свалив на гостиничной кровати вещи и вытаскивая из одной кучи носки, из другой — тёплое белье, из третьей — свитер. Андрей пожертвовал другу пару старых, но самых любимых, отлично разношенных вибрам и запасную пуховку. В том походе и началась их дружба, выросшая из простого приятельства, из благодарности и щедрости, из заснеженных склонов, быстрых горных ручьев, из картошки с тушенкой и горячего крепкого чая у вечернего костра. Андрей был свидетелем на свадьбе Савича и Риты, был также и крестным их старшему сыну, названному Андреем. Конечно, и Савич был его свидетелем на пафосной свадьбе с Анной, кто же ещё, если не старый друг? Единственный друг, если уж совсем честно.
Савич шумно ввалился в квартиру, отряхиваясь, как собака, и позвякивая чем-то в пластиковом пакете. В пакете оказалось пиво, и Андрей обрадовался: пиво не сорвёт его в штопор, особенно опасный и близкий в свете последних событий.
— Слушай, если бы не дети, давно бы развёлся нафик! — весело возмущался Савич, вытаскивая из пакетов колбасу, сыр, шпроты и хлеб. — Ну, сколько можно душу выматывать?
Андрей на риторический вопрос не ответил. По его глубокому убеждению, Савич и Рита подходили друг другу идеально, время от времени давая партнёру необходимую и безопасную драматическую разрядку. После наступало примирение, тоже бурное и страстное, с милыми безумствами вроде лестничной площадки, усыпанной розами, или стриптиз-сеанса при свечах. Между тем негласные правила игры предписывали твёрдо верить в окончательность каждого разрыва, и оба супруга следовали им безукоризненно.
Прохладное пиво, сырокопченая колбаса, черный хлеб с тмином. Андрей физически чувствовал, как отступает истерика, сменяясь приятной усталостью, теплом необременительной беседы о неважном.
— Она говорит: «Давай отправим Артёмку в английский лицей». Знаешь, на Куйбышева? Ладно, я тоже не знаю. Но прикинь, там экзамены вступительные, это для шестилетних засранцев! И на этих экзаменах нужно знать весь русский алфавит и весь английский! Бля, я русский, наверное, до пятого класса не знал, а английского не знаю до сих пор.
— Ты и русского не знаешь, — вставил слово Андрей.
В ходе спора выяснились существенные пробелы в знаниях обоих друзей. Пришли ко мнению, что английский лицей ни одному из них не светит. Подали и отклонили предложение накатить водки. Продолжили разговор под пиво.
— Я не знаю, это какая-то хрень, — жаловался на современные нравы Савич. — Смотри, моему братану двадцать, да? Вот он идёт на вечеринку, да ни хера, на па-а-ти! Они так теперь говорят: «Па-а-ти!» И — хлоп! — таблетку «Экстази». Я прямо охренел. «Зачем?» — говорю. А он мне: «Ну, прикинь, ты приходишь на па-а-ти, покупаешь бухло, тратишь деньги и время. А там полный факап, телки — хоррор муви, музыка лэймовая, и из народу сплошные лузеры. И все, вечер пропал. А так, достаточно одной таблетки, и тебе в любом случае весело. Так зачем рисковать?»
— Да ланно, — то ли соглашался, то ли спорил Андрей. — Вспомни, как мы с тобой травку курили. Если б наши батьки узнали, шкуру бы спустили. Подумай, ведь это абсурд: бухать можно было, курить сигареты тоже, в принципе, можно было, а вот ганджу — ни при каких условиях. Тогда ты сразу наркоман и конченый человек. Смысла в этих убеждениях никакого, просто такова инерция мышления. Что-то традиционно приемлемо, а другое — нет, ни при каких обстоятельствах и без каких бы то ни было оснований. Просто нельзя — и все! Но жизнь не стоит на месте, и то, что сегодня запрещено, завтра может быть вполне допустимо. Но жить-то приходится сегодня, вот в чем проблема!
— Ну, не знаю, братан, так до чего хочешь можно дойти, — не соглашался Савич, просто из желания поддержать беседу. — Должны быть какие-то традиции. Чтобы, к примеру, мой дед, который на войне руку потерял, а потом одной рукой вот этот самый город отстраивал, с того света посмотрел и сказал: «Вот это хорошо, это правильно».
— Савич, — зашёл с другой стороны Андрей, — вот ты женат на еврейке. Во времена наших дедушек и бабушек такой брак был бы абсолютно невозможен. Абсолютно. Моя бабушка была католичкой, дед — православным, так она его, взрослого, самостоятельного парня, заставила креститься в католическую веру. Потому что: «Няма худшэй халеры, чым на адной падушцы дзве веры». И это про католиков и православных было сказано, возможность брака с еврейкой вообще не рассматривалась как таковая. Да я тебе как почти что генетик скажу: всё в геноме ашкенази говорит о том, что эта группа населения не смешивалась никогда и ни с кем. Чистоте этой крови позавидовал бы любой европейский августейший…
— Ну и что? — хмуро прервал лекцию Савич.
— А то! Такие браки стали возможны только в поколении наших родителей, вопреки всем традициям. И что бы ты сказал тем, кто стал бы критиковать твой выбор, базируясь на этих традициях?
— Находились такие, — кисло усмехнулся Савич. — Были посланы на хуй на «раз».
— И правильно! — воскликнул Андрей. Расслабленность и усталость ушли, смытые волной задорной ярости. Она бежала в крови самым сильным, самым чистым допингом. — Это твоя жизнь, и никто не имеет права указывать тебе, как её прожить! Твоё сердце лучше знает, чего оно хочет, и ты можешь или следовать ему, или всю жизнь врать и пресмыкаться в угоду тем, кто понятия не имеет, что ты чувствуешь!
