Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Если во всем мире выключится свет.
Она покрывается мурашками — внезапно, неожиданно, будто то, что у нее под кожей, чувствует что-то злое, нехорошее в тяжелых шагах, едва уловимом скрипе двери, горьком запахе, разлившемся по комнате удушающей волной.
Пытается подняться — полотенце падает с головы, шнурок медальона опутывает шею, давит; он набрасывается на нее смазанной тенью, прижимает к кровати, почти душит. Тяжелый, крепкий, жилистый. Не увернуться, не скинуть с себя.
Полотенце холодит шею.
Она леденеет. Вмерзает в скомканные простыни, не бьется, не дрожит, застывает скалой — глаза закрыты, пальцы сведены судорогой. Страшно, мерзко. Дуреет от страха. Знает, что сейчас будет, — не тешит себя надеждами, не пытается вырваться; осознает, что может стать хуже.
Еще хуже.
От него пахнет ее сигаретами и виски — отвратительные, душные запахи. Она поворачивает голову набок, чтобы не чувствовать их, утыкается взглядом в зеркало — огромное, во всю стену. Когда-то оно соблазняло и возбуждало, сейчас лишь комкает его силуэт над ней, делает битым, смазанным, неровным. Будто король кривых зеркал. Двойственное отражение.
Наверное, тогда она все-таки начинает биться. Пытаться скинуть его с себя, выгнуться, достать ногой. Бьет рукой по ребрам, едва цепляет, выбешивает его сильнее — птичье запястье жалобно всхлипывает, когда оказывается пойманным в капкан.
Плечи сводит черной вспышкой, когда что-то жесткое и тонкое завязывается вокруг заломленных за спину рук, впивается в кожу, причиняет очередную боль — тонкую, ноющую. Появляется настоящий страх — не чужого тела внутри себя, нет, последствий.
Сколько она продержится? Полчаса? Час? Что будет потом?
Руки скользят по внутренней стороне бедра, раздирают на части хрупкое кружево — только в кино оно рвется с одного движения — и холод пальцев кажется ей нечеловеческим. Она всхлипывает, сжимается в комок, пытается отвернуться от зеркала, но не может.
Слышит насмешливый приказ расслабиться и напрягается еще сильнее. Скручивается узлом от ужаса, сжимает зубы. Сейчас будет больно. Да. Сейчас — больно, а завтра она подаст на развод. Завтра она больше не будет с ним. Завтра. Завтра.
Она боится умереть. Не пережить этот день (вечер? ночь?), задохнуться, заработать остановку сердца. Он ведь не хирург. Не спасет, не откачает. Даже никого не вызовет — просто потому, что не захочет объясняться. И так страшно становится, вязко, горько. Надо было позвонить Чарли. Надо было пообедать с ним.
Сказать, что любит его.
Он так легко раздвигает ей ноги, что нет смысла сопротивляться. Для нее уже вообще ни в чем нет смысла — только на периферии мозга бьется мысль о выживании. Должна. Ради себя. Ради брата. Ради развода.
Он кусает ее плечо. До крови, до ошметков — не знала, что так можно. Вообще жизни не знала, иначе бы не связалась с таким, как он. Голова кружится от боли, сознание висит на волоске.
— Не надо.
Тихо и задушенно, он и не слышит, а если и слышит — не реагирует. Нельзя, нельзя ничего говорить. Будет только хуже.
Он вдвигается в ее тело — сухое, холодное — что-то рвет внутри, и она кричит. Громко, надрывно, на одной ноте. Будто падает в кроличью нору, валится в бездну.
Глаза закатываются. Это ни с чем не сравнить. Вспышки. Белая пустота на радиоволне. Нульпространство. Мертвое море живых людей, красных кровяных телец и формул — так выглядит забытье. Ее персональный ад.
Ей холодно. Хочется взять одеяло и укрыться, налить кружку горячего чая и надеть теплые носки. Вместо этого — горячие слезы по лицу, соленый перец, горькая кровь. Между ног уже не так сухо — наверное, все-таки у него получилось. Получилось что-то с ней сделать. Его очередная маленькая победа.
Она слышит, как оседает пыль на паркете. Как шелестят простыни, как он дышит, как в его горле булькает виски. Слышит собственное тело — пузырьки крови, свист воздуха в легких, трение кожи о веревку.
Тошнота подкатывает к горлу, рвется наружу. Тело похоже на спираль — вперед и обратно, всхлипывая, вспархивая. Мокро. Мерзко.
Она так устала, что уже не больно. Только рвет какой-то мерзкой желтой жидкостью, словно в желудке давно было пусто, и та оседает горечью на губах, вздувается пузырями в уголках. Язык липнет к сухому нёбу.
Эндрю становится скучно — или она, безвольная, болтающаяся кукла, больше не дарит ему удовольствия — и он ищет решение. Способ добавить в свою копилку побед еще одну.
Лорейн не издает ни звука, когда он наматывает ее волосы на свою руку.
Потом слышит звук срываемой обертки.
И начинает плакать.
Она подает на развод рано утром, и он безапелляционно ставит свою подпись на кремово-розовом бланке. Усмехается, кладет именную Parker обратно в нагрудный карман, целует ее в припудренную щеку. Говорит про лучший год в его жизни.
Для него все закончилось.
Чарли долго утаивает, скрывает, хранит секреты в своем сердце, носит под шестым ребром, но в конце концов сдается. Раскалывается, выкладывает: он изменял тебе, милая сестрица, и я знал, да. Но понятия не имел, что так будет. Он казался мне нормальным. Обычным. Каждый раз клялся, что в последний раз.
Лорейн знает: врет. Не клялся. Не разговаривал. Не докладывал о своих действиях. Ненавидит брата, разбивает стакан о стену. Ты мерзок, говорит. Лучше бы я тебя не знала.
Обрезает волосы. Меняет квартиру. Обрывает все контакты с Чарли на четырнадцать долгих дней. Выбрасывает все вещи, сжигает мосты, кружева и черный глянец туфель. А потом возвращается — другой человек, ледяная женщина, каменная статуя. Ничего нет в душе, никого нет под сердцем. Только пустота и работа.
Чарли, конечно же, возвращает ее к жизни. Учит заново ходить, в том числе и на каблуках. Работает с ней, как с пациентом. Карточки всякие, фотографии. Флэшки с данными. Заставляет купить новые кружева, нацепить лак, обесцветить волосы. Водит за ручку, лелеет. Вытаскивает с другого конца света.
Меняется ради нее: встает рано утром, пьет кофе, приносит газеты. Заставляет купить машину самого мерзкого цвета на земле, сменить номер и учить стихи наизусть. Таскает по паркам и магазинам, водит в кино и театр. Говорит долго, часами, сутками. Висит на телефоне, звонит постоянно — утром и вечером, всегда в одно и то же время. Бросает своих женщин ради нее.
Заполняет ее пустоту.
====== 29. Why’d I have to be here? ======
Комментарий к 29. Why'd I have to be here?
ADELE
– Set Fire to the Rain
NF – Paralyzed
Being as an Ocean – Suddenly, I Was Alone (для прогулки под небом)
за окошком всех валил снег, как поехавший школьник с дробовиком
я любила тебя и больше не думала ни о ком
две недели чистейшей радости точка ком
ты меня оставишь
— Джонсон, подъем. У меня пленарная сессия.
В нее со всего размаху летит подушка, ударяется о живот, отскакивает. Эмили сразу же открывает глаза.
— Сессия?
Кларк сидит на пуфе, подогнув под себя одну ногу, и легкими круговыми движениями замазывает синяк на шее.
— Собрание. — Кривит накрашенные губы. — Два с половиной часа ворчания старых дедов о том, что раньше было лучше. — Кисточкой проходит по коже, припудривая. — Раздражает.
«Раздражает» в исполнении Кларк звучит как «расстрелять». Уволить к чертовой матери, закрыть отель и вернуться домой. А еще лучше — сделаться невидимкой, как Эмили, которой нет ни в одном списке мероприятий, кроме открытия и закрытия.
Словно она попала туда по ошибке.
Это злило первые двадцать минут — просто потому, что Мосс опять указал на ее место, но потом пришло простое осознание: меньше пробудет в душных залах, выслушивая непонятные слова, — останется больше времени на исследование города.
— Значит, мы увидимся за обедом? — Эмили приподнимается на локте, зевнув. Одеяло падает вниз, обнажая грудь, и она поспешно его ловит, прижимает к себе, закрывается.
Кларк поворачивается к ней — сама безупречность — поправляет лямку белоснежного бюстгальтера и молча кивает.
