Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Смирение.
И ненужное, сломанное, костлявое, раскрашенное густой бордовой болью тело больше ее не слушается. Отказывает, не позволяя даже вытянуть руку вперед.
Слабость. Ужасная усталость, полное отстраненное отупение. Такое сильное, что боль становится абстрактной. Ненастоящей. Не страшной. Просто словом из четырех букв.
Онемение, накрывшее с головой, не проходит, навсегда остается где-то внутри под вывороченными ребрами.
Ее словно выцарапали из скорлупы. Оголили, раскрыли, разворотили все внутри, а после оставили залечивать раны, скуля и забившись в угол.
Только она не в углу; и крови так ненормально много, что яркое даже в ночной темноте пятно расползается по паркету, пугает своей реальностью.
Мертвецки холодно.
Она не пробует пошевелиться. Даже не пытается. Знает: не получится, не случится, не подействует. Больше себе не принадлежит. Потому что уже умерла, наверное, иначе бы было больно, а так ни-че-го, только дрянная пустота и меланхолия.
Каждый вдох дается с трудом, словно она за него сражается с невидимым зверем. Что-то царапает горло, застревает в нем стеклом, режет склизкие стены. Напоминает, что слова — самое хлесткое оружие, острее ножей, холоднее пуль. Словами будут вбиты гвозди в ее гробу.
В темноте гром кажется еще страшнее, чем при тусклом свете огонька сигареты. Он бьет за окнами, врывается в квартиру сквозняком, холодит кожу, причиняет еще большую боль.
Словно ее тело — сплошное решето с продуваемыми ранами, из которых сочится кровь.
До сих пор.
За несколько минут до полного отключения сознания Лорейн начинает считать: двести шесть костей, четырнадцать крепящихся к грудине ребер, около пяти литров крови. В ней, наверное, чуть меньше. Четыре с половиной. Четыре и треть.
Просто четыре.
Четыре минуты до того, как мозг решит, что болевой порог пройден и подаст в отставку. Вот только нет никакой смерти от шока, есть только большая потеря крови, повреждения и масса других факторов, которые она когда-то помнила.
В прошлой жизни.
Не в этом промежутке.
Не сейчас.
Свет включается так резко, что кажется, будто глазные яблоки лопнули. Моргать больно, поэтому смахнуть красные кровяные брызги с ресниц невозможно. Перед глазами кровавая пелена, неплотная вуаль, сквозь которую едва различается хрупкий силуэт в мешковатом свитере.
Слышатся голоса — много, звонко, вибрирующе; сливаются в один, проникают в ушную раковину, разливаются по венам, выстукивают пульсом несвязные слова на другом языке; веки смыкаются окончательно, оставляя ее наедине с темнотой и чужим человеком.
Какая разница кто, если остаются секунды?..
Вдруг становится больно до чертиков.
Ее кроет такой ледяной волной, что Лорейн разлепляет слипшиеся от крови губы и кричит.
Получается плохо.
Кто-то падает рядом с ней на колени — кости бьются об пол — трогает ладонями. Водит по телу, щупает, давит на больные места, словно специально ищет болевые точки, задирает колючий, перемазанный кровью свитер, снова трогает. Лорейн больно. До жути. До свиста между зубов. До хрипов.
Ей нажимают на плечо, с хрустом вправляя вывихнутый сустав, и она скулит — без воздуха, без выдоха, просто издает странный дребезжащий звук, будто в проигрывателе закончилась пластинка.
Ее пластинка.
Чужие пальцы трогают ее руки, прикасаются к каждой косточке, тянут каждый сустав. Убеждаются, что все цело, чуть сжимают. На запястьях цветут красно-синими бутонами синяки.
Она слышит чужое дыхание у себя над ухом, чувствует едва заметное прикосновение пальцев к шее — прощупывают пульс, не иначе, — а после едва уловимый поцелуй в уголок губ.
— Потерпи. Ты же у меня сильная.
Пальпируют долго, мучительно, перемазываясь в крови. Изводят покалеченную кожу, сжимают сантиметр за сантиметром. Переворачивают на бок профессиональным жестом парамедика — согнув колено, потянув руку на себя; исследуют спину. Каждый позвонок. По костям, по пояснице, вычерчивают едва заметные круги на бедрах — проверяют артерии.
Она же вся сплошной кровоподтек, как там можно что-то увидеть?
Стонет тихо, едва слышно, когда пальцы сжимают ребра, дотрагиваются до живота. Все внутренние органы словно торчат наружу, вывернуты наизнанку, рассечены ножом.
Знает, что утрирует. Преувеличивает, потому что боится, не любит боль, не терпит ее, плохо переносит. Сама себя оценивает, но глаза все еще закрыты: внутренних кровотечений точно с десяток, вся грудная клетка будто состоит из осколков, пульс медленный. В голове мутно, страшно.
С ней разговаривают. Женский голос, знакомый, едва различимый, но успокаивающий.
Вертятся имена, но не ухватиться, не поймать; буквы сложные, память подводит, словно отшибло напрочь. Болевой шок? Перегруз системы?..
Ее вдруг подхватывают под мышки, ставят на ноги — неожиданно не сломанные, но Лорейн падает. Подгибается, обрушивается вниз, словно здание башни-близнеца, повисает на ком-то. Пальцы цепляют чужую одежду, впиваются в кожу. Слышится шипение.
Хочется купить себе черную простыню и укутаться ей. Запахнуться, как в саван, накрыться, спрятаться от боли, точащей кости.
Сейчас кажется, что ее ненужная хрупкость, ее тело, которое не хочет слушаться, — худшее качество на земле.
Дыхание застряло где-то между ребер. Как она вообще еще жива? Разве не должна была наступить гипоксия? Разве она не должна упасть, ударившись о паркет, поскользнувшись на бордовой дорожке собственной клеточной плазмы?
Черное полотно перед глазами становится серым, и Лорейн понимает, что они как-то сами собой добрались до ванной — рвано, хаотично, мелкими шажками; ее больше несли, чем она шла сама.
Тело вдруг ощущает легкость. Сопротивление, толчок, звук рвущейся ткани. Металлический звон о кафель. Понимает: с нее содрали одежду. Вот так просто, разрезали, кинули на пол. Как и ее саму много времени назад. Содрали кожу. Бросили на паркет. Все повторяется. Все просто.
Что-то холодное касается спины, ребер, поясницы; сердце пропускает удар, когда она жмурится. Память реагирует слишком поздно: она в ванне, полулежит, прислонившись спиной к ледяной эмали. Белой, стерильной, пахнущей спиртовым раствором.
Вода.
Мозг взрывается мгновенно. Мышцы скручивает. Пальцы сворачиваются в кокон, с губ слетает хриплое дыхание. Она пытается верещать, но только хрипло кричит, вырываясь из водяного плена.
— Потерпи. Пожалуйста.
Теплое мокрое полотенце скользит по коже, смывает грязь, уносит кровавые хлопья в водосток, причиняет страдания. Все порезы и ссадины словно наносятся заново, пусть ткань и мягкая, это не помогает.
Ничего не помогает.
У нее все переломано. У нее сбиты органы, разорваны сосуды, вырваны капилляры. Зачем вода? Милосерднее будет убить.
— Еще немного.
Пахнет кровью и гнилью, словно весь организм разом оказался поражен гангреной, черной и смердящей, и отвергает лечение.
Дрожит, бьется в истерике, плачет. Боль уже не красная и тягучая, она ярко-бирюзовая, с ядовитой пеной, шипит и плавится.
Будто комок порванных связок рассекают тупым скальпелем.
— Все не так страшно. Не так страшно. Видишь, ты справилась, ты у меня сильная. Я тобой горжусь.
Пытается покачать головой, но перед глазами, все еще закрытыми, взрываются салюты.
Кто-то ласково треплет волосы, касается кончиками пальцев головы. Гематома большая, но не кровящая, череп не проломлен — и то хорошо. Не поймешь, что стекает по телу — то ли теплая вода, то ли кровь.
Ее укутывают полотенцем, почти переносят через низкий борт ванной. Ноги не то чтобы слушаются, но хотя бы двигаются. Неправильно, ломко, но двигаются. Подчиняются.
Все воспалено, опухло; чувствует, как наливаются кровью синяки, как дыхание сбивается снова и снова; а потом ее укладывают на кровать, и гром вдруг прекращается. Больше не бьется, не стучится, не врывается сквозняком, бередящим раны.
— Давай попробуем открыть глаза? Потихонечку. Медленно. Не торопясь.
