Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Такие простые буквы.
Такие сложные слова.
— Прости, — говорит Эмили, зная, что ничего не изменить. И вдруг добавляет: — Это был импульс.
Она, конечно, имеет в виду совершенно другое. Порыв глупости, вспышку идиотизма. Хочет кинуться к ногам Лорейн, обвивать их руками и шептать бесконечное «прости», но вместо этого вмерзает в пол, становится каменной глыбой, бесчувственной, ледяной.
Как Кларк в кабинете, прижимавшая к себе порезанную руку.
И если это вершина, то падать с нее слишком больно.
Кларк воспринимает это иначе. Вздрагивает, моргает, грустно усмехается. Поняла шутку, оценила. Не до смеха разве что.
— Один — один, — отвечает она глухо, отворачиваясь. Разжимает пальцы, отпуская руку.
Чарли все еще стоит в нескольких метрах от них. Семейная сцена, книжная трагедия — Эмили сцепляется с ним взглядом, смотрит в бездонные серые глаза и понимает.
п р о и г р а л а.
Это их мгновение — только для них двоих, это личная победа Чарли Кларка над ней, потому что он сделал то, что обещал, а она просто повелась на его уловки, на его провокацию, она сама же и позволила ему победить в тот самый момент, когда праздновала его поражение. А он ликовал, хлопал в ладоши, обожал сам себя, расхваливал: вот он я, кто ранил, а после ждал, пока яд подействует.
Это его план действий, его замысел, его суть — все, что сейчас произойдет, все Чарли Кларк продумал с самого начала.
Кроме одной маленькой детали.
Себя самого.
Лори открывает сухие обкусанные губы, выкрикивает:
— Ты не можешь взять и сдаться!
Его слепит солнце. Залезает за воротник рубашки, прячется на циферблате часов, золотом ложится в кудри; мешает понять, что происходит, заслоняет темную Лорейн и светлую Эмили.
Медленное.
Вокруг все слишком медленное и тягучее. Замедленная съемка, растянутый стоп-кадр.
Наверное, именно поэтому осознание происходящего доходит до Эмили слишком поздно.
— Чарли?.. — беззвучно произносит она.
Игра заходит слишком далеко, уходит за финишную черту, продолжается на невидимом поле. В ней нет пешек и королей, только пустые черно-белые фигурки, стоящие на самом краю.
И одна — белоснежная — опасно наклонилась вниз.
К земле.
Нет.
Она не хочет в этом участвовать.
Но должна.
Сколько они стоят вот так, вдвоем? Час, два? Сколько прошло времени с того момента, как Райли ушел из комнаты отдыха неврологии? О чем они говорили все это время, почему Лорейн пришла сюда, почему не в кабинет?..
Слишком страшные ответы.
У Чарли воспаленные, горящие безумным огнем глаза; у Лорейн на щеках высыхают слезы, которые она больше не контролирует; у Эмили осколки сердца разрывают грудную клетку на куски.
Он забирает свой приз, достигая основной цели нескольких последних лет.
Ему нужно было сломать Лорейн. Для окончательного счета, для выигрышного очка, для игры, в которую он слишком долго играл и из которой не может выбраться.
Для этого пришлось узнавать все ее болевые точки, ноцицептивные узлы, сколотые грани, пришлось таиться и наблюдать, а после действовать, поочередно, постепенно. Шутка, которая стоила слишком многого, удалась, и зверь, ворочавшийся в его груди, довольно оскалился.
Эмили действительно была пешкой.
Только не в той игре.
Он ведь так хотел увидеть сестринские слезы, так долго подбирался к самому важному в ее жизни, так долго играл с нервами, испытывал каждого вокруг: Эндрю, Эмили, самого себя, а все оказалось так просто.
Так просто.
Снова.
И снова.
Эмили страшно, потому что она знает, что затеял Чарли, но не знает, как это остановить. У нее больше нет права хода: она его использовала сегодня утром в кабинете, когда думала, что партия осталась за ней.
Потому что ее «не посмеешь» было не стоп-словом.
Оно было вызовом.
Последним шагом.
Концом всего.
Он ломает свою сестру прямо сейчас — на ее глазах, в прямом эфире, первый ряд, лучшие места. Ходят по тонкой леске, обоюдоострый заточенный скальпель, стирающаяся в порошок вселенная.
И все ее фиолетово-красные, перемотанные, покрытые желтой пахучей мазью синяки — это просто еще одно напоминание о нем.
То, что он оставит.
За те два часа, что бог курил в операционной, изменился мир. И эти двое, стоящие друг напротив друга, прямое тому доказательство.
Эмили жалеет, что не может взмахнуть рукой и отмотать время, чтобы узнать о том, что случилось до ее появления. Потому что сейчас — в этот момент — кажется, что она попала в крылатый ночной кошмар.
Лорейн говорит долго, с надрывом, ничего не понимая; эта игра не ее, это она сама игровое поле, на котором две фигурки сражались за право причинить больше боли.
Говорит о тетрадях, пыли, исписанных листах, белых халатах и скальпелях; говорит о детстве, голубике и взбитых сливках; говорит о спичечных коробках, фиолетовом цвете, китайских фонариках и иероглифах на стенах; о лете, озере и лодке; говорит: мы все с тобой переживем, мы еще покажем всем, я же тебя люблю, и все эти люди вокруг ничего не значат, я тебя вытащу, вывезу, вытяну, только поверь мне, давай руку, и пойдем, как всегда, плечом к плечу, и целого мира мало, и целый мир под ногами; вот помнишь, коленки сбивали, сказки рассказывали, где добро всегда побеждает, а ты мне не верил никогда, потому что вообще не понимал, где начинается светлое и кончается темное; а помнишь, сколько было наших песен, сколько строчек кричали в небо, сколько монет бросали в фонтаны, чтобы вернуться во все те города, в которых побывали, а ты помнишь, кричит Лорейн солнцу, ты помнишь, как я обещала тебе сберечь все, что дорого, так что же теперь, получается, не сберегла; ты пойми, хрипит, все можно исправить, мы все объясним, ты все расскажешь, все забудут и простят, ты ведь не хотел, ты ведь не такой, я знаю точно, и они это поймут, потому что они мне поверят, меня знают, только, пожалуйста, давай без этих глупостей, давно не дети, переживем, повоюем, попляшем еще.
Я ломаю тебя, смеется Чарли, потому что давно сломан сам.
И тогда она начинает плакать по-настоящему, по-женски, закрывая лицо ладонями, причитая: я совсем выдохлась, Чарли, я устала от всего этого, я хочу это остановить.
Он смотрит на нее с не свойственной ему нежностью, сглатывает комок в горле, и голос срывается:
— Я больше не могу бояться. Больше не буду прятаться по углам. И тебя больше не могу заставлять. Устал, — повторяет ее слова. — Пора остановиться.
Она такая несчастная, в этом своем платье не по размеру, худая, измученная сотнями бессонных ночей, бесконечными схемами и планами, не понимающая ни одного правила этого игры, все еще носящая красную нитку на запястье, цепляющаяся за свою пустую жизнь — такая несчастная, что у Эмили в груди пульсирует алая точка жалости.
— Открой глаза, — шепчет Чарли. — Посмотри на меня.
Лорейн читает по губам — или чувствует сердцем — поднимает взгляд, смотрит на него долго-долго, делает робкие шаги вперед, тянет руку, продолжает говорить — что-то о простом, совсем глупом, детском: море, кофе по утрам, подарки на Рождество — а Чарли смотрит на нее и улыбается так, что хочется ногтями вспороть себе грудную клетку, чтобы выпустить оттуда птиц.
Все давно уже решено, понимает Эмили, молча наблюдая и не шевелясь, боится даже дышать, только короткие редкие вдохи-выдохи срываются с губ, а глаза распахнуты от ужаса и медленного яда, травящего изнутри.
Она никогда не узнает, что случилось за сто шестьдесят минут, которые ее не было в этом мире, но почему-то чувствует, что во всем происходящем только ее вина.
Лорейн стоит в метре от брата. Еще несколько шагов — три или четыре — и она вцепится в его рубашку, потащит на себя и даст подзатыльник, утыкаясь в родное плечо. Она все еще разговаривает с ним, пытаясь привлечь внимание, но он уже не отвечает.
Чарли ходит по звездам. Опасно наклоняется, выгибает спину, обнажает сетку мелких порезов от запястья до локтя, разводит руки в стороны.
