Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
— Доктор Кларк знает, что вы у меня? — наконец произносит невролог. — Тот, который младший.
Эмили кивает.
— А его сестра?
Качает головой.
— Хорошо. — Мосс поправляет стопку бумаг на столе. — Я вас услышал, мисс Джонсон. Вы можете идти.
— Но…
— Вы можете идти, — повторяет невролог. — И не трепитесь об этом, пожалуйста. Вы и так натворили дел.
Натворила?..
— Но Лори…
— Я позвоню доктору Кларк и попрошу ее приехать, — чеканит он. — Потом вы сможете делать с ней что угодно. А пока сядьте где-нибудь в уголке и постарайтесь замолчать. Раньше у вас это отлично получалось.
Эмили кивает, прикрыв глаза.
Лора стоит у стеллажа с документами, перебирает карты, держа их фотографиями вниз. Эмили не удерживается, советует:
— Переверни, может, поможет.
Лора бросает на нее злобный взгляд.
Медсестре не нужны глаза, чтобы почувствовать Чарли Кларка. Достаточно интуиции и сердца, которое сбивается с ритма от страха.
Он ждет ее в общем коридоре — переминается с ноги на ногу, вьется лентой, прозрачный и тонкий, почти видение. Эмили даже кажется, что она может видеть косточки, просвечивающие сквозь кожу.
На нем пальто и светлый, в красную клетку, шарф, словно Чарли собирается куда-то уходить. В руках планшетка с файлами пациентов. Младший Кларк не наблюдает за медсестрой, не караулит ее и не ждет. Он просто делает то, что ей, по сути, тоже неплохо бы сделать: работает.
Рядом с Чарли взмахивает длинными ресницами Дэйна. Легкая, простая, надиктовывает ему что-то, что психиатр, кивая головой, записывает. Кларк непривычно серьезен за работой — на лице маска сосредоточенности, губы сдвинуты в узкую полоску. Все его эмоции сейчас — просто импульсы, идущие от мозга к пальцам, сжимающим ручку.
Эмили никогда бы не сказала, что он хороший врач. Хороший врач не убивает своих пациентов, хороший врач не живет так, как он.
Эмили грустно вздыхает.
Между Чарли и Лори нет никакой разницы. Когда работаешь с жизнью и смертью, рано или поздно проигрываешь последней. Оба Кларка проиграли. Тут уже ничего не поделаешь.
Когда ее наконец замечают, Чарли скользит по ней равнодушным взглядом. Будто бы ничего и не было, будто никто ни с кем не разговаривал в кабинете. Серое море в его глазах спокойно и размеренно, не штормит.
Он крутит пальцем, шутливо заставляя Дэйну повернуться, и проходит мимо Эмили, даже не взглянув. Словно она снова невидимка. Пустое место.
— О, доктор Кларк. — Мосс возникает из-за ее спины, заставляя вздрогнуть. Чарли останавливается, поворачивается, коротко кивает в знак приветствия. Не виделись еще, значит. Не успели. — Ваш кортеж?
— Да. — Младший Кларк кивает. — У меня важный пациент.
— Скорее избалованный, — усмехается Эндрю. — Занять всю вертолетную площадку ради часовой встречи дорогого стоит. Для него, разумеется.
Чарли улыбается — широко, искренне. Оценил шутку, понял. Взрослые люди любят говорить о деньгах, для них это то же самое, что и политика, — очередная вечная тема.
Они так смотрят друг на друга, вдруг замечает Эмили. Словно разговаривают в другой вселенной, а здесь — так, для галочки перебрасываются словами. Ходят по обоюдоострой грани, наносят друг другу чистые, ровные раны. Знают ведь друг друга так давно, что по пальцам обеих рук не пересчитать, тайны на двоих делят.
Они стоят в промежутке между добром и злом. Это нейтральная сторона, неразгаданная местность. Место, куда Эмили не добраться.
Чарли покрывал Мосса столько раз, сколько это вообще было возможно, вспоминает Эмили. Знал ли он всех тех, с кем спал невролог? Принимал ли в этом участие? Какова его роль в этом спектакле?
Эмили помнит простые истины: катастрофы сильнее охраны.
Катастрофы тебя убьют.
— Это сложная осень, — говорит Чарли, и на миг вся его фигура освещается солнцем.
Эмили казалось, что Моссу нельзя говорить такие вещи. Он создан для «простите-за-то-что-я-такая-тупая» и «вот-пожалуйста-извините-извините-извините», создан для юрких худых секретарш, создан для тонких нитей ее Лорейн, создан для того, чтобы править огромным отделением, разделять и властвовать, держать в узде каждого из тысячи тысяч лиц.
Да для чего угодно.
Но никак не для сложной осени Чарли Кларка.
И то, что Эндрю Мосс, этот человек в железной броне и с сердцем, наполненным ядом, отвечает, заставляет Эмили поверить в то, что мир все-таки дал крен.
— Переживем, — бросает невролог и скрывается у себя в кабинете.
silence
В комнате отдыха Эмили дает волю слезам. Кажется, последние две недели она только и делает, что ревет; вся уже пропиталась этой солью, насытилась жалостью к себе.
Оно болит в груди и жжется, и плакать почему-то вдруг становится слишком больно, словно ее собственный внутренний предел наконец подошел к концу.
Слишком много всего, наверное, она просто не выдерживает. Взвалила на себя вину, повесила на плечи чересчур тяжелую ношу. Тащит в гору, продвигается ломаными ногами. Кости вспороли кожу, артерии пучками свисают вниз. Покоряет ту самую стену, с которой на нее смотрят Кларки.
Под крышей черепа разрывные пули собственных слов. Въелись намертво, поселились в костях. Пробивают насквозь, прошивают мозговыми. Не спасти.
Где-то в глубине грудной клетки с ватными ребрами Кларк отрывает кусочки сердца и крошит их в пальцах, превращая ненужную мышцу в алую пыльцу.
Звездная пыль пеплом оседает на волосах.
Эмили глотает иголки, Эмили танцует на выжженном Риме, Эмили сидит, обхватив голову руками, и пялится в пустоту, а люди в белых халатах, живые, горячие, громкие, люди в белых халатах носятся вокруг нее, узнавая жизнь.
Кто-то опускается на диван, прокашливается, зовет ее по имени. Э. Ми. Ли.
Красная вспышка выцветших волос, уставший взгляд, закатанные рукава белого халата — Райли Гилмор всегда одинаков: спокоен, задумчив и рассудителен.
— Что такое? Никак не отойдешь от вчерашнего?
Эмили вскидывает голову, наскоро вытирает слезы ладонями, шмыгает носом и, поправляя выбившиеся из хвоста пряди, отвечает невпопад:
— Мне на плановую только к трем.
— И поэтому мы плачем?
— Нет. — Эмили мнет ткань футболки в пальцах. — Просто я… Я натворила много плохих дел, — вздыхает.
Ей бы сейчас Хармона — теплого, уютного, солнечного. Обнять и прижаться к щетинистой щеке, положить голову на плечо. Выплакать через льдинки в глазах свою боль, выслушать неловкие утешения.
Ощутить тяжесть широких горячих ладоней на спине.
Гилмор более прямой, но не слишком многословный. Взрослый мужчина в белом халате, состоявшийся хирург, дорогая машина, остывший ужин, неудачный брак.
Словно стихшее пламя — спокойный каминный огонь.
— Стоит спросить каких? — Райли усаживается поудобнее.
— Я… — Эмили заминается. — Я узнала одну большую тайну и вместо того, чтобы сохранить ее, рассказала о ней всем, кому только можно.
Гилмор цокает языком.
— Да, нехорошо. Есть идеи, как исправить?
— Я попыталась, но сделала только хуже. — Эмили отчаянно дергает себя за вьющиеся прядки.
Что она может? Пойти к Лорейн, упасть той в ноги, осыпать бесполезными и глупыми «прости»? Раз за разом доказывать, что может быть по-другому, а потом снова предавать?
Кларк ведь не такая. Она ведь одна сплошная загадка, попробуй докопайся до сути, если, конечно, черти в тихом серебряном омуте не сожрут заживо.
Что сейчас будет? Она наломала дров, предала и сидит, терзаемая. Где ее тридцать серебренников, где ее плата?
Самое страшное, самое ужасное, самое кислотно-разъедающее изнутри — это то, что Кларк, ее Кларк, не просила никогда ее любви.
Она просила только не предавать.
Значит, она знала.
Да все все знали, с тоской понимает Эмили. Все, кроме нее. Потому что она маленькая девочка, решившая поиграть во взрослые игры. Потому что даже Чарли прав: все, что она делает, она делает только во благо себе самой, ни капли не думая о Лорейн. Любовь тоже может быть эгоистичной, если в ней комфортно только одному. А Эмили одна, всегда одна, была, есть и будет. И это так глупо, так чертовски банально, что хочется прийти к кому-то, положить голову на цветную подушку и рассказать.
