На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия (список книг .TXT) 📗
— Ну ты и пень березовый! — заявила ему Пелагея и стремглав бросилась по винтовой лестнице наверх. «Умудряется размышлять и одновременно считать удары сердца, а Юлиану бросил одну в такое неподходящее время!»
Юлиана сидела, сгорбившись между сундуком и звездной пропастью. Вытянув пораженную руку и обхватив колени здоровой, она бездумно смотрела в черноту своей персональной вселенной и не замечала, как катятся по щекам слёзы. Зачем ей столько страданий? Почему их нельзя прекратить? Есть же, в конце концов, предел!
«Предел, — промелькнуло в мыслях. — Последнее пристанище. Бездна. А не попытать ли счастья в ней?»
Она осторожно протянула изъязвленную руку к зыбкой границе, за которой в бесконечном мраке тонули созвездия. Иссеченные трещинами пальцы прошли сквозь преграду, как сквозь плёнку на поверхности мутного водоема. По хребту пробежал мороз. Ухнув в пятки, душа надежно залегла на дно. И тут кто-то вздернул Юлиану за воротник.
— Ты что это? — грозно вопросила Пелагея. — Совсем рассудок потеряла?! Кто же, отчаявшись, прибегает к помощи бездны?! Потерпи до вечера. Недолго осталось мучиться.
Юлиана расслышала в ее словах смертельный приговор, помотала головой и, хлюпая носом, объявила, что согласна умереть прямо здесь и сейчас. И до вечера терпеть необязательно.
— Да кто сказал, что ты умрёшь?! — воскликнула Пелагея. — Ну точно птенец, выпавший из гнезда! Пойдем, нечего раскисать!
Пришлось повиноваться. А бездна звала, бездна манила. И Юлиана трижды оглянулась, прежде чем за спиной захлопнулась дверь с кодовым замком.
Ее по-прежнему держали за рукав, как несмышленую овечку, когда неожиданно возникла потребность в Марте.
— Та-а-ак, — протянула Пелагея, обводя взглядом пространство. — Где же она, интересно, прячется?
Сканирование местности на предмет нерадивой помощницы прошло успешно. Марта обнаружилась на канате, который вёл из библиотеки к чердачному люку, и тут же сочинила неловкое оправдание:
— Я поупражняться решила, — пропищала она, вцепившись в несчастный канат всеми ногами и руками. — В здоровом теле здоровый дух и всё такое…
— Ага, конечно, — сказала Пелагея. Врёт и не краснеет. Одному Обормоту известно, что понадобилось Марте на чердаке. — Спускайся. И будь добра, подготовь всё для бани-самопарки. Две… Нет, три льняные сорочки прогладь хорошенько да сложи в торбу.
Марта бы спустилась. Причем с великой радостью. Да только там, на верхотуре, выяснилось, что она панически боится высоты.
По ее самоуважению дважды проехались паровым локомотивом. В первый раз — когда Эремиор с позволения хозяйки силой мысли отлепил Марту от каната (она упиралась и дико визжала). А во второй — когда ее вверх тормашками спустили пред светлы очи Пелагеи. Растрёпанную, униженную и до жути напуганную.
— Утюг возьми под печкой, — сказала Пелагея. — Гладильная доска в кладовой. Поздно вечером мы отправляемся в лес на поиски бани-самопарки. Можешь пойти с нами.
Вечером Марта проявила благоразумие и сказалась больной.
К тому времени как Пелагея, человек-клён и ноющая Юлиана с Обормотом в довесок выступили в поход по заснеженному лесу, кукушка из настенных ходиков ошалело прокуковала полночь и, судя по всему, завалилась на боковую. Теора под неусыпным присмотром Незримого наконец-то пришла в сознание и открыла глаза.
Вернуться в дом Пелагеи было для нее как снова попасть в утробу матери. Тишина, глубокая и ясная, точно купол небес, обступила ее, изгоняя душевные смуты. Кто-то украдкой нажимал клавиши невидимого пианино — медленно, словно оценивая чистоту звучания нот на третьей и четвертой октавах. И казалось, будто звучат не ноты, а капли росы, которые скатываются в пруд на утреннем лугу, высвобождая таинственную музыку сфер.
Теора зажмурилась, представив, что лежит под раскидистым зеленым деревом и сквозь крону на нее падают редкие солнечные лучи. И стало вдруг так хорошо-хорошо — до слёз, до замирания сердца, до сладкой щемоты в груди.
Эремиор стоял на коленях у изголовья.
— Прости, что не сдержал порыва, — прошептал он. — Я стольким тебе обязан, но не смог тебя уберечь.
— Пустяки. Теперь всё в прошлом, — проговорила Теора и подивилась тому, насколько глух и бесцветен ее голос.
Она приподнялась, но тут же снова упала на подушку. Силы не спешили к ней возвращаться. Даже пальцы сгибались с трудом.
— Ты отважилась ступить на тонкий лёд и пожертвовать собой во имя любви. Но то был лишь первый шаг. Лежи, отдыхай, ни о чем не беспокойся. Отныне я не покину тебя ни ночью, ни днем, — склонившись над нею, сказал Незримый. Они делили дыхание на двоих. Вершители судеб из верхних миров уже наверняка уготовили им нелёгкую участь. Но сейчас Эремиора мало волновало будущее. Ему страстно хотелось обнять Теору, оградить от тревог, окутать теплом и лаской, как пуховым одеялом. Что по сравнению с этим значит трепещущий, истомленный поцелуй, робкое касание губ всего на пару мгновений?
Смежив веки, Теора ощутила прикосновение — холодное, мимолетное — словно целовал ее северный ветер, сорвавшийся с вершин неприступных гор. Скоро ей придется расстаться с жизнью ради спасения Вааратона. Но чувство обреченности не было и вполовину таким острым, как желание податься навстречу, слиться с этим ветром и никуда его не отпускать.
— Родная моя, драгоценная, — шептал Незримый, покрывая поцелуями ее лицо. — Как же я тебя люблю!
Невзирая на жгучую боль в руке, а может, как раз из-за этой боли Юлиана решила быть кристально-честной и высказать всё, что думает.
Затея с поисками бани посреди ночи попахивает бредом. Исцеление от неизлечимых хворей? Басни! Если шататься по лесу в мороз, куда проще заработать воспаление лёгких, нежели что-нибудь там излечить. Негодование срывалось с ее губ колючими льдинками. Она негодовала на болтовню деревьев. На кота, который дефилировал по нитке света, как заправский канатоходец.
Нить протянулась к земле от серпа растущей луны. В обычный вечер Пелагея могла вполне спутать ее с бельевой веревкой и развесить на ней сушиться постиранную простыню. Но только не в этот раз.
— Где Мерда? — спросила она у человека-клёна. — Не преследует?
За него ответила Юлиана:
— Мерда далеко. Опять в городе лютует. По мне, так уж лучше бы эпидемия. И скажите кто-нибудь этим ёлкам, чтобы перестали бормотать. Раздражает!
Киприан в скользящих одеяниях прокладывал путь. Он почти не говорил, будто берёг слова. Лишь изредка бросал в трескучую темноту реплики, адресованные деревьям. Дебри сгущались, тая в себе подспудную угрозу. К отрезанным от мира путникам со всех сторон угрюмо тянулись корявые лапы.
Юлиана вздрогнула, точно ее толкнули в плечо. Она замыкала строй на пару с котом, крадущимся по лучу.
— Ох, вот надо было мне обернуться! — посетовала она.
Вплотную позади нее плыло и дымилось подсвеченное желтое облако, похожее на гигантский ком грязной ваты.
47. Рецидив
— Бегите, глупцы, — сказала Юлиана тем вежливо-бесстрастным и немного усталым тоном, каким обычно обсуждают погоду. — Я его задержу. Всё равно мне умирать.
Обормот серьезностью заявления не проникся. Спрыгнул с луча на снег, повёл носом — и поминай как звали. Желтая клубящаяся масса накрыла его с усами, лапами и хвостом.
— Одним глупцом меньше, — печально подытожила Юлиана и отступила назад. — Вот до чего доводит любопытство.
Она сделала еще пару шагов и упёрлась спиной в Киприана. А Пелагея рядом воскликнула:
— Какая радость! Мы ее нашли!
— Кого нашли? — не разделяя радости, спросила Юлиана.
— Да баню же, самопарку!
— Думаешь, внутри облака баня? Я вот считаю, там огнедышащий крокодил. Или огнедышащая болотная змеюка. А может статься, вообще дракон.
Никаких плюющихся огнём рептилий на поверку в облаке не оказалось. Пелагея погрузилась в грязные клубы пара вопреки всем увещеваниям — и первым делом придавила валенком незабудки. Она проморгалась, привыкая к свету. Обормот, как ни в чем не бывало, увлеченно поедал молодую травку. А всего в нескольких дюймах от его холки над землей висела избушка. Да не абы какая, на совесть сколоченная из цельных могучих брёвен.
