Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читать полную версию книги TXT) 📗
— Не бойся. Сам по себе Хаос не зло. В той же мере, как и мир людей.
— Это я уже знаю, — кивнула Котя.
— Но от Змея и выстроили Барьеры. Я видел еще несколько миров. Ваш мир так красиво светился! Но это лишь половина старого мира.
— А где же другая? — поразилась Котя. Она с трудом представляла, как выглядит целый мир, раньше весь ее мир заканчивался частоколом и околицей деревни.
— Где-то, — пожал плечами Вен Аур. — В незапамятные времена Змей разорвал его на два куска. Возможно, второй парит в другой части Хаоса, окруженный своим Барьером, возможно, мы и есть вторая половина твоего мира. Главное, что зов един для нас всех, он дает смысл существованию. А еще мы верим, что однажды придет Страж Вселенной и сразит Разрушителя Миров. И настанет Великая Песня Мира.
— И наши миры объединятся?
— Такого там нет. Но, думаю, это зависит от нас.
Котя не догадывалась, что такое «Вселенная» и как выглядит Страж, но эта легенда давала надежду, как и многие сказки. Вен Аур незадачливо потупился и вздохнул:
— Ну вот, поминание почивших перешло в рассказ о пророчествах. Опять я все делаю не так. Я просто хотел вспомнить о братьях и сестре.
— Все так. Главное, что ты помнишь их. Не забывай. Никогда и никого не забывай.
— Да, я не забываю. Вот еще тоскую об Огневике. Как он там, куда отправился? За меня ведь пострадал, — задумался Вен Аур, лохматя отросшие кудри. Теперь они красиво сливались с мягкой светлой бородой.
Котя кивнула ему и снова задумалась о том, что у нее так и не появилось настоящих подруг после гибели Жели. Хотя бы Огневика они спасли, если, конечно, Генерал Моль до него не добрался. С того летнего вечера больше не тревожил стрекот его крыльев.
— Скажи, а Генерал Моль тоже сражался со Змеем? — задумалась Котя.
— Сражался, — кивнул Вен Аур. — За то его и уважают все. Нам бы еще не угрожал. Да вроде уже и не угрожает… О, смотри-ка, к нам пожаловали.
— Добрые люди, подайте ради десятерых светлых духов, — донесся скрипучий старушечий голос из-за деревянной двери. Вен Аур отворил, и на пороге показалась закутанная в рваный черный платок нищенка.
— Угощайся, добрая женщина.
Коте согбенный тощий силуэт показался отчего-то знакомым. «Бабка Ауда? — испугалась она, но опомнилась: — Да нет, быть такого не может. Она сгорела в тереме вместе с Веей». Котя гнала от себя косматого призрака, эту сухопарую ведьму с хрипящим смехом. Бабка Юрена хотя бы зла никому не желала, да затерялась где-то, ушла помирать. Ауда же возникала недоброй вестницей, как орущий в ночи козодой.
Нищенка ушла, но за ней потянулся ручеек обездоленных — вдовы, сироты, оставшиеся после войны в одиночестве немощные старцы. Для каждого находилось теплое слово и небольшой дар. Сами имели немного, но больше, чем вечерние скитальцы. Не так давно они и сами входили в город двумя «погорельцами» без роду и племени.
Теперь Вен Аур проявил небывалую щедрость. Он с широко раскрытыми глазами встречал каждого нуждающегося. После первой посетительницы они являлись до самой ночи. Для каждого нашлось посильное утешение.
И когда уже иссякло нехитрое угощение, а хозяева избы собирались спать, в дверь неуверенно постучали. Наверное, самые последние из просящих милостыню во имя духов. Столько неуверенности звучало в робких ударах по дереву, столько мольбы, что у Коти невольно сжалось сердце в неуверенном предчувствии.
— Я открою, сиди, ты и так всех угощал, — махнула мужу Котя и устремилась к двери. Лучина почти догорела, а на улице уже установилась непроглядная мгла, отчего лица почти не различались.
На пороге стояла женщина с грудным ребенком не старше двух месяцев. Он наверняка замерз и от усталости даже не плакал. Наготу обоих скрывали засаленные прожженные в нескольких местах обноски. На голове у женщины еще угадывался цветной повойник под плохоньким платком.
— Добрые люди, подайте во имя… — запела жалобно нищая, но вдруг подняла глаза и голос ее надломился: — К-Котя? Котя, это ты?
— Мама, — обмерла Котя, узнавая в оборванной нищенке родную матушку. Как же не признала-то сразу! Столько времени ждала, столько терзалась неизвестностью, а теперь в чудесное время, когда приоткрывался стык между миром живых и почивших, едва не разминулась. Впрочем, мать слишком изменилась. Она и раньше-то выглядела старше своего возраста от всех переживаний и тяжелого быта, а теперь и вовсе постарела за год на десять лет: рот западал, видимо, от потерянных зубов, под глазами змеилось множество морщин, кожу покрывали следы недавней болезни и сажа.
— Котя… — выдохнула обескуражено она. Так они и застыли, пораженные встречей. И чем больше Котя смотрела на матушку, тем сильнее сжималось ее сердце, тем больше душили слезы. Сколько же лишений и потерь пережила родная! И все-таки нашлась. Живая.
Котя хотела поскорее пригласить в избу, отогреть да накормить ее и маленького братика, но мать внезапно оживилась и громко крикнула через улицу:
— Краш! Краш, иди скорее сюда! Котя нашлась! Наша Котя!
«Неужто дядька Краш?» — подивилась Котя. И не ошиблась, когда через улицу от соседского двора прибежал тощий мужчина, заросший пегой бородой с проседью. В нем тоже едва угадывался кряжистый дядька Краш, которого Котя увидела случайно возле реки, когда первые попала в стольный град.
— Котя? — поразился он, а когда подбежал, радостно протрубил: — И точно Котя! Вот хитрюга, нашлась так нашлась!
Вен Аур уже понял, что случилось нечто необычное. Он подскочил с места и вышел навстречу нежданным гостям. Котя лишь растирала материны замерзшие руки. Хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Но сперва женщины занялись расхныкавшимся усталым малышом и поскорее отнесли его поближе к печке.
— Вот и парень тот же с ней, которого я у реки-то тогда видел, — махнул от дверей дядька Краш, таращась на Вен Аура. Дядька-то особо не изменился, исхудал только.
— Муж. Уже как с осени муж, — поправил его украдкой Вен Аур, радушно улыбаясь.
— Ишь ты, муж, — криво ухмыльнулся дядька Краш.
— Ой, да вас в бане напарить надо! Замерзли все! — хлопотала Котя, расставляя тарелки с едой. Для таких дорогих гостей не годились остатки подношения неимущим.
— Да, в баньку бы не помешало, а то насажаем вам вшей. Сами ж рады не будем, — посмеивался Краш, грея руки. На нем мешком висел некогда добротный разодранный тулуп, смутно узнавалась извечно надвинутая на глаза шапка, которую он снял в избе.
После пережитых лишений он ни в чем не упрекал Котю, а лишь прохаживался по дому и нагловато рассматривал, как устроилась непутевая названная родственница. Еще он подходил к матери и что-то обсуждал с ней, как будто приходился ей кем-то более близким, чем трехродным братом мужа. Мудрено ли! Похоже, долгий путь скитальцы проделали вдвоем с грудным ребенком на руках. Котя вновь не могла поверить, что вот так за один вечер обрела тех, о ком уже и скорбеть почти перестала, смирившись со злой участью.
— Ой, а девочка-то бедная наша где сейчас? — встрепенулась мать, привычным движением передавая малыша дядьке Крашу.
— Да ведь ее добрые люди угощали. Поди все еще там, — пожал он плечами.
— О кем речь? — недоумевал Вен Аур.
— О дочке младшей жены, — отмахнулась мать и вылетела из избы быстрее, чем Котя успела остановить ее. Но вернулась достаточно скоро, мягко подталкивая через порог тощую замарашку, которая вела себя не по годам наивно и от смущения сосала чумазый большой палец левой руки. Теплых рукавиц ни на ком из скитальцев не обнаружилось.
— Так, заходи милая, не робей, все хорошо, — успокаивала ее мать. И Котя узнала одну из дурочек-близняшек, оставшихся от средней жены. Видимо, после рождения сына у матушки та на какое-то время превратилась в меньшую.
«А где же остальные? Может тоже по городу милостыню просят?» — подумала Котя, уже не представляя, как все скитальцы поместятся в их тесной избе. Но отказать бы односельчанам не сумела. Разве только Вен Аур недовольно следил за дядькой Крашем, как за татем ночным. Но тот вскоре успокоился и накинулся на предложенную кашу.
