Дом горячих сердец (ЛП) - Вильденштейн Оливия (лучшие книги TXT, FB2) 📗
— Ты сильно скучаешь по своему району?
Эпонина поглаживает ножку бокала, который она просила наполнить уже такое количество раз, что Таво вылил туда целых три кувшина.
— Если быть совсем честной, то нет. Но я скучаю по здешним людям. Я скучаю по бабушке и маме. Которые меня вырастили, а не тем… другим.
— Конечно.
Она стучит по бокалу чёрным ногтем, накрашенным в цвет её помады.
— Мой бокал-л оп-пять опустел.
Сиб смотрит на меня округлившимися глазами, которые говорят: «Печень этой женщины, должно быть, отлита из металла». А, может быть, её взгляд говорит: «Ты меня простила?»
Когда Таво наполняет бокал Эпонины, взгляд его янтарных глаз останавливается на мне.
— Змеям тоже надо ещё вина?
— Прошу прощения?
— Я заметил, что большая часть твоего вина оказывается за бортом.
— Потому что гондола качается, а я предпочитаю пролить вино в Марелюс, чем себе на колени и испачкать это прекрасное платье. Жизнь в Тарекуори сделала меня более изысканной.
Не в силах сдержаться, Сибилла фыркает.
— Я согласна.
Эпонина убирает с лица чёрные пряди своего парика.
— Диотто, этот гондольер ужасен. Я хочу, чтобы его заменили на обратном пути через канал.
— Это не… — я начинаю жевать губу. — Змеи совсем не облегчают его работу, Маэцца.
— У каждой работы свои трудности.
Она смотрит на меня в течение пары минут, ничего не говоря, словно предлагая мне возразить ей или продолжить тему.
Но поскольку я присоединилась к ней сегодня вечером не для того, чтобы обсуждать преодоление труностей, я обращаю взор на скученные острова, на которых я выросла. И на паутины трещин на фасадах среди цветущих лиан. Когда мы доезжаем до самого западного острова, я сажусь прямее и хватаюсь за борт лодки.
И хотя я уже много раз хотела пройтись по мостам нашего королевства и проверить, исполнил ли Данте своё обещание, мои охранники-вороны не позволяли мне выходить за пределы Тарекуори с его широкими улицами, которые хорошо просматривались.
Сейчас же, когда мы начинаем проплывать мимо моего маленького голубого дома, я рада, что они держали меня в Тарекуори, потому что я не знаю, как бы я отреагировала, если бы приехала в свой дом раньше.
И хотя свет внутри не горит, луна отражается от разбитых окон, освещает пыльные комнаты и падает на стены, заляпанные красными пятнами. То немногое, что у меня оставалось от веры в Данте, исчезает точно роса под палящим солнцем.
Когда гондола заворачивает и нам открывается та часть моего дома, что смотрит на Ракс, Ифа шипит, а я отчаянно впиваюсь в борт и ожидаю, что он вот-вот треснет, но я не сверхчеловек. Пока нет. Единственное, что трескается, это моё самообладание, когда мерзкие слова, написанные чёрным цветом рядом с плетью глицинии, встают у меня перед глазами.
— Алая шлюха, — медленно читает Эпонина. — Это твой дом, Катриона?
Её милый тон голоса заставляет молчаливую куртизанку вздрогнуть.
— Мой, — бормочу я сквозь сжатые зубы. — Данте обещал его восстановить.
На лице Таво появляется ухмылка.
— Мы всё ещё пытаемся найти виновных. Он хочет преподать им урок. А ещё он предпочитает не залезать в сундуки королевства, чтобы избежать потока попрошаек.
У меня появляется желание припомнить ему его физические недостатки. И только прикосновение чего-то скользкого и твёрдого к моей руке, а ещё глаза цвета оникса, смотрящие на меня с ярко-розовой морды, подавляют мой гнев. Я расслабляю пальцы и провожу ими по рогу Минимуса, после чего касаюсь костяшками пальцев нежной щеки моего зверя.
Его веки закрываются, и он начинает вибрировать от удовольствия и махать хвостом, забрызгивая Ифу и Сиб маслянистой водой из канала. Но если моя подруга-ворон не реагирует, Сиб морщит свой вздернутый носик, ворчит «фу!» и достаёт из своего декольте водоросли.
Я может и рассмеялась бы, если бы не злилась на неё за то, что она держала от меня секреты.
— Не знала, что я стану членом такой нищей семьи, — говорит Эпонина. — Небба будет более чем счастлива заплатить за ремонт, только, пожалуйста, продолжайте искать виновных, Диотто.
Щёки генерала западают.
— Я передам ваше пожелание королю.
— О, это было не пожелание.
Она осматривает всех нас.
— Разве это было похоже на пожелание?
Её отзывчивость только усиливает моё чувство вины из-за того, что я подсыпала соли в её напиток.
Когда мы, наконец, отплываем от моего осквернённого дома, я забираю свою руку у Минимуса и касаюсь пальцем шнурка на мешочке с солью, который всё ещё спрятан в складках моего платья. Я хочу узнать секреты Катрионы так же сильно, как хотела узнать секрет Эпонины. Я начинаю размышлять о том, когда мне лучше подсыпать ей соль в напиток — сейчас или в ресторане? Учитывая то, как рассеяна сейчас куртизанка, я не думаю, что мне вообще понадобится её отвлекать.
Я смотрю за тем, как она наблюдает за Тарелексо, в то время как бард затягивает новую песню, мелодию которой я едва могу разобрать из-за всех этих мыслей, барабанящих в моей голове.
Когда гондола подплывает к пристани Тарелексо и появляется фиолетовый навес «Кубышки», я смотрю на Сибиллу, которая продолжает сглатывать раз за разом. Я отгоняю остатки своего раздражения, наклоняюсь и обхватываю её руку, которая утопает в складках бело-розового платья. Она подпрыгивает от моего прикосновения, но когда понимает, что это я, вымученная улыбка приподнимает опущенные уголки её губ, и она крепко сжимает мою руку в ответ.
Я не могу даже представить, как сильно у неё должно разрываться сердце. Ведь она находится так близко от дома своих родителей, где её не ждут. Я предполагаю, что бабушка и мама не захотят иметь со мной ничего общего после того, как магическая защита будет снята, но я продолжаю надеяться, что ошибаюсь, и что они не отрекутся от меня, как Амарисы отреклись от своих дочерей.
В «Кубышке» должно быть, ужасно тихо, потому что песня барда заставляет тех немногих посетителей, что ошиваются внутри, повернуть головы в сторону канала. В одном из окон появляется Дефне, несущая дымящийся кассероль. Поставив его на стол, она тоже выглядывает в маленькое окно. Вокруг её рта появились новые морщины. И это из-за меня. Из-за того, что я сделала со своими близкими.
Узнала ли она нас в этих масках и париках? Видит ли она, как разбиваются наши сердца из-за той бездны, что образовалась между нами? И хотя мне было бы больно, если бы Амарисы никогда меня не простили, мне было бы гораздо больнее, если бы они никогда не воссоединились со своими дочерями.
Когда колыхающийся фиолетовый навес исчезает из виду, Сиб сжимает мою руку и допивает вино.
Я переливаю ей вино из своего бокала, и она выпивает мою порцию.
— Они одумаются, — тихо бормочу я.
Она одаряет меня страдальческой улыбкой.
— Твои слова да богам в уши.
— Что я пропустила? — спрашивает Эпонина.
Когда Сиб начинает объяснять ей всю ситуацию, я снова пристально смотрю на Катриону. Она как будто находится где-то в другом месте, потерянная в своих мыслях. Она переводит взгляд с крыш на тротуары. Интересно, кого она высматривает — воронов? Эльфов?
Жаль, что я не нашла её перед этой поездкой на лодке, а занималась бесполезными размышлениями о том, что мои месячные ещё не наступили.
Пристальный взгляд Ифы прожигает мою щёку. Я перевожу своё внимание на неё. И хотя мы не обмениваемся словами, от меня не укрывается пульсирующая вена на её шее и то напряжение, что сжимает её лицо, не скрытое маской. Кажется, никто из нас сегодня не спокоен.
Мое победоносное чувство давно сменилось ужасом, который опутывает меня словно колючая крапива.
— Какой оживлённый район.
Замечание Эпонины заставляет меня перевести внимание с Ифы и с того, что скрывается в темноте.
— Когда-то он был более оживленным.
Взгляд Сибиллы проходится по вереницам неряшливых загорелых людей в тюрбанах, которые устало бредут по нашим мостовым и деревянным мостам.
