Порочные (СИ) - Вольная Мира (лучшие книги TXT) 📗
У этого волка губы как у девчонки-старлетки.
— Джереми… — прохрипела, выставляя вперед руку, стараясь остановить… остановить себя, закрывая глаза, чтобы не видеть отклик зверя в его взгляде. Отклик на мои действия, на мой запах, на голос.
Лоб покрылся испариной, заныло внизу живота, дышать стало совсем невыносимо.
Надо уйти.
Срочно.
Я делаю шаг назад, отступаю, чтобы развернуться и броситься к комнате, но не успеваю. Чувствую только руку, обвившуюся вокруг талии, чувствую другую — в волосах, и горло сжимают спазмы, я почти задыхаюсь.
Сдохну, если…
Его губы наконец-то накрывают мои, язык вторгается в рот, и тупая волчица скулит и тявкает от счастья внутри, выгибает спину, заставляет отвечать на поцелуй, впиваться в эти пухлые губы сильнее, сплетать свой язык с его.
Я трусь о волка всем телом, как последняя шлюха, потому что внутри меня адово пламя, потому что не могу не прикасаться к нему, не прижиматься к нему, не могу не делать то, что делаю. Мне хорошо… Почти хорошо. Почти, потому что мало. Мне нужна его голая кожа, мне нужен он во мне, мне нужно ощутить его клыки на шее.
Я выдыхаю, и жалкий, жалобный стон, мой стон, доносится до слуха. Мне очень жарко, очень влажно, я почти кусаю оборотня, не соображая, не понимая, что делаю.
Мне надо, чтобы он трахнул меня.
А руки волка сильнее прижимают, почти до боли, он задирает футболку… Дурацкую, так мешающую сейчас футболку, вытертую, желтую, с тупой уткой из мультика, в которой я спала сегодня. И горячая ладонь накрывает мой живот, пробирается ниже, к белью, ласкает сквозь ткань.
Эта ладонь обжигает, заставляет дрожать сильнее, хотеть его сильнее.
И меня дергает. Дергает где-то в позвоночнике, в животе, внутренности сжимаются.
Я готова умолять… Умолять о том, чтобы он трахнул меня, чтобы укусил.
А поцелуй все длится и длится.
Он терзает и рвет собственными клыками мои губы. У меня во рту моя же кровь. Джереми заставляет меня отступить, впечатывает в стену с такой силой, что что-то валится с нее на пол. Волк сжимает мою грудь.
Больно.
А потом так же сжимает сквозь белье место, где так горячо, где все тянет и ноет.
И мне снова больно.
Волчица готова для него, волчица хочет его, он нужен ей…
Страх сжал горло в один миг. Чудовищный, огромный, как вселенная, страх. Выдавил из легких остатки воздуха, приглушил это безумное, дикое желание, чертовы инстинкты.
…но он не нужен мне. Какого хрена?
Я отворачиваю голову, сжимаю ноги, упираюсь руками в плечи волка в попытке оттолкнуть его. Меня отрезвила боль, меня заставил прийти в себя страх.
— Реми, нет!
— Что значит «нет», Эм? — он дышит тяжело, его глаза темные из-за расширившихся зрачков, губы влажные и искусанные. Искусанные мной. Теперь он еще больше похож на кого-то типа Майли Сайрус, и это однозначно придает мне сил. Еще немного сил, чтобы заткнуть тупую волчицу внутри.
Терпеть не могу Майли Сайрус.
— Ты же хочешь этого, — его рука все еще стискивает мою грудь. Оборотень силен. Сильнее меня, и поэтому мои попытки удержать его на месте ни к чему не приводят. Он вжимается в меня, придавливает к стене, трется, старается протиснуть колено сквозь мои сжатые ноги.
— Я не хочу. Остановись, — рычу. Но рык получается слабым, едва слышным, потому что волчица не хочет на него рычать. Тупая сука на все готова и срать хотела на то, что об этом думаю я.
— Не ври, — качает он головой, приближая ко мне лицо. На скулах играют желваки, у него испарина на лбу, у него совершенно темный, какой-то голодный взгляд. Но если голод в глазах Джефферсона меня будоражил, заставлял кипеть кровь и хотеть его, то голод в глазах Реми меня раздражает, пугает. От него холод бежит по позвоночнику.
— Я чувствую твое желание, — он снова сдавливает грудь, а потом опускает руку к моему белью. — Ты мокрая. Ты течешь.
— Джереми, отпусти, — шиплю сквозь зубы, стараясь не дрожать. Меня все еще трясет от его прикосновений, волчицу трясет.
— Эмили… — он пытается снова меня поцеловать, язык скользит по щеке, оставляя мокрый длинный след, потому что я отворачиваю голову, продолжая пытаться его оттолкнуть, усиливаю давление на плечи.
— Я… я буду кричать.
Он хватает мои руки, зажимает запястья пальцами и дергает на себя. Я вырываюсь, я брыкаюсь, я верчу головой и рычу.
Я не хочу. Не хочу.
Мне больно, под сильными пальцами хрустят кости моих запястий, губы горят: он царапает их клыками. Не выходит отвернуться, не выходит вырваться, ничего не получается.
Его язык снова на моих губах, короткое движение, влажное, скользкое, а потом все исчезает, я теряю опору и падаю от неожиданности на пол, на колени.
Напротив Марк. Взбешенный Марк, который убьет тупого лаборанта, валяющегося под его ногами, если я не вмешаюсь.
Я медлю несколько первых мгновений, трясу головой, чтобы прогнать из нее туман, морщусь и кривлюсь, заталкиваю зверя так глубоко внутрь, как только это возможно, и поднимаю голову.
Джефферсон держит Реми за горло, прижимает его к полу, рычит. Его рык почти ужасен, настолько громкий, что закладывает уши, настолько яростный, что хочется вжать голову в плечи и вжаться спиной в стену. Хочется подставить шею.
Черт!
Я снова трясу головой.
— Марк! — кричу, потому что уверена, что оборотень сейчас среагирует только на крик. — Марк, прекрати! Отпусти его.
Волчице страшно, она злится, потому что другой оборотень держит ее самца за шею, потому что бьет его и капли крови разлетаются вокруг, потому что пусть он и пытается сопротивляться, но силы явно неравны.
— Марк!
Ноги плохо слушаются, когда я встаю, дрожат, еще хуже слушаются, когда пытаюсь сделать несколько шагов. Теперь меня колотит от страха. Очень сложно справиться с животным страхом. Очень сложно сдержать оборот.
На лбу испарина. Пот течет по вискам и вдоль позвоночника, когти на руках то появляются, то исчезают. Такая же хрень творится и с клыками, и с собственным голосом.
Джефферсон не реагирует. Попытки сопротивления Джереми ни к чему не приводят. Он скребет руками по предплечьям Марка, раздирает и разрывает кожу когтями, но все без толку. На кровь Марка смотреть неприятно.
— Марк, — я перехватываю руку волка прежде, чем он успевает нанести еще один удар. Тяну на себя. Все происходит странно, очень медленно, как будто в другой реальности, как будто все это неправда. Сон.
Я не до конца понимаю, что происходит, не до конца осознаю.
Джефферсон поворачивает ко мне голову, рычит на меня. И страх моего зверя заставляет подогнуться колени, выгибает позвоночник, выдирает нервы.
— Эми-ли, — тянет оборотень мое имя и застывает. Время растягивается в бесконечность. Потом сжимается, лопается и вообще перестает существовать.
Я смотрю в глаза Марка, все еще держу огромную руку. В его глазах ярость, страх и что-то еще. В темных, очень темных глазах.
— Марк, пожалуйста, — я не уверена, о чем прошу: о том, чтобы он перестал на меня так смотреть, или о том, чтобы отпустил Джереми.
Джефферсон отпускает волка. Его грудь вздымается и опускается слишком часто, лицо все еще наполовину изменено: шерсть на загривке, огромные лапы, клыки во рту. Марк проводит по моей щеке костяшками пальцев, все еще смотрит в глаза, ничего не говорит.
Хрипит и кашляет блондин на полу. Пахнет кровью и волками, кофе.
— Эми-ли, — снова тянет Маркус.
— Со мной все хорошо, — хриплю в ответ, хочу отвести взгляд, но не могу. И вопреки словам понимаю, что… что скатываюсь в истерику, что готова разревется. Не знаю почему. Ведь по сути ничего страшного, ничего непоправимого не случилось. По сути я сама во всем виновата.
— Вали отсюда, — приказывает, именно приказывает Маркус Реми, даже не поворачивая головы в его сторону, и прижимает меня к себе, осторожно обнимает за плечи.
Я утыкаюсь волку в грудь, чувствую, как меняется его тело, как мышцы и кости встают на место, как меняются руки, грудная клетка, шея и челюсть.
