Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

Но она надеялась, что это произойдет совсем нескоро.

О Людовике Немецком в тот вечер больше не говорили. Посидели у костра, поужинали тушеной козлятиной и толстыми колбасками, которые жарили на прутиках, а затем Мейнард увел жену в повозку, где ворохом лежали отобранные Флавьеном у обозников одеяла. Супруги улеглись, обнявшись, и Альвдис долго слушала, как скрипит, звенит и говорит вокруг огромный лагерь, а потом незаметно уснула. Даже запах кислой капусты не мешал; впрочем, он начал потихоньку выветриваться.

На следующий день рано утром тронулись в путь; Альвдис ехала в повозке, раз уж Флавьен ее добыл, а править лошадьми она умела прекрасно, хотя тут даже сбруя была другой, гораздо проще, чем у северян. Родичи Альвдис навершивали на сбрую «звучащие» плети с набором железных колец и нежных тоненьких бляшек, покрытых изумительным узором из почти невесомых фигур животных. А для упряжных лошадей и быков делали такие дуги, что можно на свадьбу дарить. У франков же все было незамысловато: кожаные ремешки, железо, ничем не украшенное дерево… Но сама сбруя была похожа, так что Альвдис уже через полчаса освоилась.

Было жарко и пыльно, и немного тоскливо оттого, что никто не знал, чем кончится дело. Войско казалось бесконечным; тут были, как объяснил Мейнард, в основном бавары и алеманны, лишь его отряд почти полностью из франкских земель, за исключением нескольких человек. Про себя Альвдис всех воинов Людовика называла франками — так проще. Иначе и не разберешь, кто из какой земли, а говорили и вовсе на многих наречиях.

Мейнард ехал верхом неподалеку, обсуждая дела с Флавьеном и Сайфом; потом сарацин привязал лошадь к повозке, пересел к Альвдис на передок и принялся равлекать ее стихами да прибаутками. Сайф прекрасно запомнил те саги, что исполнялись в длинном зале во Флааме, и выуживал из поэтов короткие смешные песенки, и все это сейчас вылетало из него, словно птицы из дупла.

— Идем строгим

Вперед строем

Без кольчуг,

С мечом синим.

Блещут шлемы,

А я — без шлема.

Лежит в ладьях

Вооруженье…

Сайф немного подсмеивался над серьезными воинами, которые обсуждают битвы так, будто ничего важнее этого в жизни не существует; Альвдис же, в свою очередь, благодарна была сарацину и за общество, и за то, что он не только выучил стихи и песни, но и разобрался, о чем в них поется. Скальды любили сочинить так, что, бывает, и поймешь не сразу — о плохом они поют или о хорошем, а потом дослушаешь и выяснишь — о подвигах.

Так ехали день, и следующий день. На дороге среди движущегося войска было гораздо скучнее, чем путешествовать отдельно своим отрядом, однако Альвдис решила посвятить это время размышлениям. Для нее окружающий мир был новым и не слишком понятным, только вот дело не в нем. А в людях.

Она думала о короле Людовике, которого повидала пока лишь мельком. Мейнард много рассказывал о нем по пути, и Альвдис более-менее уяснила, что представляет собою франкский монарх, и все же этого было недостаточно. Мейнард знал его со своей стороны, а ведь наверняка и Людовик изменился за эти годы, и не все о нем было известно ее супругу. Краткого времени, проведенного в шатре, не хватило, чтоб составить свое мнение. Но что успела понять Альвдис — король горд, и величественен, и при том достаточно благороден, чтобы шанс освободиться от его покровительства у Мейнарда был. Только вот следует отыскать какой-то ключ, слово или поступок, которые убедят Людовика.

Или же, подумала Альвдис внезапно, все может казаться не таким, как она полагает. Мейнард не выглядел несчастным, находясь здесь; впрочем, разве этого она ожидала? Она хотела, чтобы ему было хорошо, а Мейнард уверял, что наивысшим счастьем для него будет возвратиться в Аурланд… И все же он франк, человек из другого народа, и Альвдис понимала его не всегда. А еще она знала: люди могут не только других обманывать, но и себя. Вдруг Мейнард полагал, что прежняя жизнь ему не сгодится, а она села на плечо, словно прирученная птица, и отказывается улетать? Вдруг он передумает и захочет остаться? Альвдис нравились местные просторы, она никогда не видела столько равнин, открытых пространств, широких спокойных рек. Здесь росли другие деревья, и почва плодороднее, и трава на лугах гуще. Потом, здесь теплее… В изрезанном фьордами и ущельями Аурланде на такое не наглядишься. Но остаться здесь навсегда? Вряд ли она смогла бы. Это была чужая для нее земля, совсем чужая.

Может, так ей казалось, потому что за свою жизнь она никуда не выезжала дальше собственного селения и его окрестностей; Мейнард повидал мир, и для него новая страна выглядит иначе. Он быстро прижился в Аурланде, Альвдис сама все видела, своими глазами. Но что, если тоска по этой стране возьмет верх? Есть ведь у Мейнарда и какие-то владения, которые Флавьен все порывается ему вернуть, а Чужеземец отказывается; есть старые друзья, в конце концов, король, который полагает, что Мейнард возвратится к нему на службу. Что, если однажды муж проснется, и вся его прежняя жизнь в северной стороне покажется ему сном? И Альвдис. Она не хотела становиться сном.

Поэтому вечером второго дня, когда уже собирались спать, Альвдис все-таки его спросила. Мейнард сидел, прислонившись спиной к борту повозки, и сначала не ответил, а затем проговорил:

— Сознаюсь, я тоже подумал об этом. Как не подумать, Альвдис? Мы едем туда, где я вырос, где мне знаком каждый холм и дорога, вот как тебе дома. И люди, которых я снова встретил… я с ними много времени провел, причем не только пируя, или сидя у костра, или купая в речке лошадей. Я с ними бился плечом к плечу, и для мужчины это важно. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула она.

— За это я тебя тоже люблю: твой народ осознает эту важность. Но… Прошлое остается прошлым. Я держу его в ладони, как тот камень, что ты взяла на память из реки, и готов уронить в любое мгновение. Говорят, что битва все-таки грядет, и я не хочу ее видеть. Хочу развернуть коней и отправиться в Йевер. Сам себя поймал: говорю с Флавьеном, с Ашилем, а в голове крутится — как-то там наши люди, не обдурил ли их какой-нибудь ловкий мошенник, шкуры продали, ту щель в днище засмолили? И хочу домой. А где мой дом, я теперь знаю.

Альвдис успокоилась.

На третий день встали лагерем, похоже, надолго. Людовик должен был осмотреться и окончательно утвердить свои планы, прежде чем сходиться с Лотарем в бою или за пиршественным столом. Мейнард позаботился о том, чтоб его отряд, которым он вроде бы не командовал, но который слушался его, как собственная рука или нога, встал в хорошем месте — у реки, притока величавой Марны, в ивовой роще. Была середина дня, жарко и влажно после прошедшего ночью ливня, и от заводи налетела туча мошкары, которую едва-едва отгонял дым костров. Но все равно тут было хорошо: спокойная, хоть и неширокая речка, дарившая прохладу, молодые ивы, полоскавшие длинные косы в воде, широкие листья кувшинок и робкие их желтые цветы. Альвдис нашла укромное местечко и быстро искупалась, пока воины не сообразили проделать то же самое, и пребывала по этому поводу в превосходном настроении. Флавьен съездил и в ближайшей деревне купил у крестьян прошлогодних яблок, свежего творогу и молока, а ещё крепкого домашнего вина. Мужчины чистили лошадей и оружие, кто-то ушел в гости к соседним кострам, кто-то лежал на солнышке, почесывая живот, — словом, никуда не торопились.

Альвдис вместе с Мейнардом и Сайфом сидела на камнях, грядой уходящих в воду, смотрела на легкие высокие облака, слушала шелест ивовых листьев и говорила, что счастлива. Мейнард надеялся, что это действительно так. Сейчас, в ярком солнечном свете, в этот момент, он вдруг увидел, как еще молода его жена. Но у нее был острый ум и хорошая память, решительность и храбрость, и эту женщину Мейнард не променял бы ни на одну другую, и будущую жизнь с ней — ни на какую славу или почести.

Альвдис спрашивает, не захочет ли он остаться во франкских королевствах, но это попросту смешно. Разве она не видит? Король ничего не сможет ему дать больше. Раньше он давал Мейнарду верную службу, свое покровительство, возможность защищать человека, которому служишь, и то чувство, которое испытываешь, когда находишься на своем месте и делаешь свое дело. А потом все изменилось, и это перестало Мейнарда волновать. Есть определенная граница, за которую он зашел и увидел себя чудовищем похуже какой-нибудь мантикоры. Альвдис его спасла и спасает сейчас. Оставить ее или остаться с нею здесь — немыслимо.