Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

— Никто не может быть мерзким больше, чем Локи, Мейнард. Тебе его не одолеть.

— Раз ты так говоришь, поверю. — Он допил вино, отложил рог и стал перебирать волосы Альвдис. — Мне всегда говорили — церковники говорили! — что мой дар, хоть и отдает тьмой, состоит на службе у Бога. Что именно Бог благословил меня на подвиги во славу короля, и моя сила подчиняется ему, потому что устами короля говорит Господь. В этом я стал сомневаться довольно быстро, и при том продолжал служить. Куда мне было деваться? Такие, как я, редки и драгоценны для тех, кто любит воевать. Меня специально воспитывали и учили пользоваться даром — учили те, у кого он уже был, пусть не такой яркий, как мой. Мне внушали, что церковь нас любит, пока мы любим ее, а иначе… Значит, все, что мы вершим с помощью ниспосланного нам, делается во славу Бога. Но я навсегда запомнил ту деревню, как и множество других до нее, и потом много раз видел в кошмарах. Младенец с раздробленной головой, его мать рядом — без головы вовсе, выпотрошенный старик, пригвожденная копьем к стене девочка лет десяти… Мальчик, которому я вспорол живот походя, решив, будто на меня кидается со старым копьем могучий воин — а этот мальчишка всего лишь пытался защитить старуху, наверное, свою бабку… Они все приходят ночами ко мне и смотрят, и вот тут и есть настоящая справедливость. Многих убил я сам, многих — мои люди. Они не терзались муками совести, они вообще имеют о ней мало понятия. И я, осознав это, приняв, испытал такой ужас, что душа затрещала, как горящая ветка. Я возвратился к моему королю, которого полагал милосердным, мы выявили предателя, и я все пытался найти ответ. Но его не имелось. Людовик Немецкий, конечно, не был слишком доволен, что из-за наветов его брата Лотаря мы вырезали целую деревню мирных жителей, а зато нам удалось вскрыть обман и покарать виновных — чего еще нужно? На взгляд Людовика, справедливость мы восстановили. А я понимал, что мы к ней не приступили даже, и не знал, как поступить с чудовищной виной, которая на самом деле принадлежала не столько предателю, сколько мне. Я исповедался, я говорил с клириками, но все они отмахивались от меня — дележ власти и возвращение императорского статуса Людовику Благочестивому занимали их больше. Мне всегда приказывали, что делать, как поступать с моим даром. И я понял, что должен уйти. Мой сюзерен этого не принял, но я уговорил его, и он отпустил меня, как я теперь понимаю, в сердцах. И, конечно, пожалел после, иначе бы моих друзей сейчас тут не было. Удивительно, что он не стал искать меня раньше… Я же бежал в монастырь, все рассказал отцу-настоятелю, и хоть он был добрее, чем придворные клирики, тоже не смог мне помочь. Только выделил небольшую келью, позволил носить рясу и сандалии, давал мне пищу и разрешил молиться вместе со всеми… Вскоре половина монахов забыла, что я никогда не принимал постриг, и называла меня братом. Я решил — если почувствую, что душа очистилась, тогда окончательно приду к Богу, а пока недостоин.

— Мейнард… — она погладила его щеку и обнаружила, что та влажная.

— Подожди. Если уж начал, доскажу. Иногда воспоминания возвращались так ясно, что мой разум не в силах был справиться с ними, и я по несколько дней проводил в горячке, и все это время видел не только ту деревню — всех видел, кого убил. У большинства не имелось лиц, потому что они стерлись из памяти, но многих я помнил, и они приходили, скалили беззубые рты… Монахи поили меня отварами, да от совести ни один не помогает. А затем, однажды ночью, пришли северяне.

— Мой отец.

— Да, твой отец. Я не спал, молился и услышал звон клинков, пошел посмотреть, что случилось, и начал находить трупы братьев. Потом я нашел меч… А дальше все смутно. Твой отец гневался не зря. Я убил большинство его людей, только он об этом не подозревает.

— Думаю, ты неправ, — возразила Альвдис. — Отец, кажется, обо всем догадался, когда ты спас меня от Хродвальда. Но ему нравятся такие люди, как ты, и твое умение хорошо убивать — в его глазах неоспоримое достоинство, хотя он и не знает, что стоит за этим дар. Так что поминать это тебе он не будет.

— Хм, — Мейнард явно удивился. — Хорошо. Вот и весь мой рассказ, Альвдис. Так я жил, и так я живу до сих пор. Не знаю, удастся ли мне когда-то распрощаться с этим, и чем мне искупить то, что сделал. Ответа нет.

— Но ты ищешь его, — сказала Альвдис, снова прикасаясь к его щеке — на сей раз, губами. Мейнард аккуратно взял у нее рог, чтоб она не пролила вино. — И однажды найдешь. Просто слушай.

— Я боюсь, что мне не удастся это искупить. Как вообще тебя прощают за такие вещи? Ты сам, люди, Бог… боги. Сегодня мы перед ними поклялись любить друг друга до конца нашей жизни, и это было правильно. Но когда я говорил с ними и просил подсказать, как мне… не исправить — нет, такое не исправляют, — как искупить… Они не дали мне знака.

— Может быть, дали, но ты не понял его еще, — объяснила Альвдис так, как сама это чувствовала. — А поймешь потом, когда придет время.

Мейнард допил и ее вино, отшвырнул рог и сказал мягким звериным голосом:

— Может.

ГЛАВА 19

Пир продолжался четыре дня. Он бы и дольше затянулся, однако всем нужно было разъезжаться. Бейнир готовился к походу, пахоту никто не отменял, так что перед отплытием его дружины хорошо бы успеть поля засеять. Мейнарду, Альвдис и их сопровождающим предстоял долгий путь на юг.

Конечно, проделать его верхом весь — это значит потерять много времени, да и все равно часть пути придется преодолеть по воде. А потому после долгих разговоров (разумеется, увлеченность участников беседы увеличивалась пропорционально количеству подаваемого пива) было решено, что люди и лошади взойдут на кнорр Мейнарда и на нем достигнут немецких земель. Так удастся сэкономить много дней, и это гораздо лучше, чем пробираться по горам и лесам. Флавьен досадовал, что отпустили франкский корабль, однако никто его не поддерживал. Лучше уж кнорр — у него и оснастка лучше, и обшивка, и быстроходней он раза в два.

Альвдис была в восторге от предстоявшего путешествия и готовилась к нему так тщательно, что едва не забыла, зачем они, собственно, едут. Мейнард же помнил все время и хмурился, однако ночи, проводимые вместе с женой, развеивали эту печаль. Франк радовался, что велел привести корабли в порядок, хотя ещё и не знал, как намерен ими распорядиться; теперь на кнорр погрузили, кроме тех вещей, что понадобятся самим путешественникам, кое-какие товары. Рэв сказал, что если уж так, то отчего бы не продать их где-нибудь во Фрисландии — местные жители очень обрадуются привезенным с севера шкурам и железу.

Взяли с собою довольно много еды и овса для коней. Рэв предположил было, что можно выменять коней в немецких землях, а своих не везти, однако и Мейнард, и Флавьен покачали головами.

— Там очередная смута, — объяснил Флавьен, который свыкся уже с мыслью, что весь путь придется проделать вместе с северянами. — Лошадей у крестьян осталось мало, а торговцы дерут втридорога. И хоть фризы эти — язычники, как и вы, не станут они нам помогать. За шкуры, может, и поторгуются, а лошади…

Потому мохнатым северным лошадкам предстояло проделать путь в чужие земли. Рэв, который торговцем, похоже, был не худшим, чем воином, предложил на обратном пути продать лошадей во Фрисландии и получить за них хорошую цену. А на здешних равнинах кони еще найдутся.

— У достойнейшего Бейнира купим, если нам не хватит, — кланялся соседу Рэв.

Альвдис вникала во все эти дела, а еще в управление домом, но наскоро. Настоящее владычество начнется, когда они с Мейнардом возвратятся назад.

Она надеялась, что все пойдет так, как он задумал, и они возвратятся. Мейнард подробно жену в свои планы не посвящал, да Альвдис и не старалась сильно уж его беспокоить. Пусть он обдумает, как станет уговаривать короля отпустить его навсегда, не стоит мешать. Когда захочет, сам все расскажет.

Наконец, ясным майским утром 841 года от Рождества Христова Бейнир Мохнатый и его свита отбыли назад во Флаам. А следующим утром, с рассветом, кнорр отплыл от причала в Хьёрте. Развернулся новый полосатый парус, заплескала за бортом вода, опустились весла, и путешествие началось.