Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

А там все прошло как в тумане. Альвдис запомнила солнечный свет, пронзающий кроны деревьев, негромкий голос жрицы, свой уверенный голос, когда клялась Мейнарду в верности и любви… Он тоже говорил громко и ясно, глядя ей в глаза, и хотя (Альвдис заметила потом) франки неодобрительно качали головами, никто не сказал ни одного дурного слова. Или она просто не слышала. В этот день ей был важен только Мейнард.

Альвдис знала: боги увидели его. Никак иначе нельзя было это почувствовать. Их словно обнимали невидимые соколиные крылья, сама земля обнимала. Вокруг ликовали люди, молодожены сидели на «высоком» месте, держась под столом за руки, и даже почти не говорили, им достаточно было просто находиться рядом и знать, что они теперь вместе, и никому не под силу разлучить их. Альвдис смотрела на пирующих — и их лица расплывались, смазывались, словно отражения на воде; переводила взгляд на Мейнарда — и видела его лицо так отчетливо, что запоминала навсегда. Видела изгиб его губ, длинные темные ресницы и яростный взгляд. В этом взгляде было столько обещаний, что всей жизни не хватит на их осуществление. Но Альвдис верила: самое главное они успеют.

Гости пили круговую, говорили о достоинствах жениха и невесты, особенно отличился Бейнир, не имевший склонности к пространным речам и потому подкреплявший каждую свою фразу ударом кулака по столу, так, что жареные гуси подпрыгивали, а одна крупная форель подскочила и улетела под лавку, к большой радости собак. Мейнард даже находил слова, чтобы достойно отвечать и на поздравления, и на шутки, и на весьма сомнительные пожелания. А затем Альвдис поняла, что больше не может сидеть здесь, когда хочет оказаться со своим мужем наедине. Она не успела сказать Мейнарду об этом, как он встал и во всеуслышание объявил, что ведет молодую жену в спальню.

Гости похватали факелы — требовалось проводить пару по всем правилам, — и сопроводили в нужную комнату, благо идти было совсем недалеко. Не сразу удалось отделаться от нетрезвых дружинников, однако Бейнир и тут приложил свою силищу и особо любопытных отогнал. Так что несколько минут спустя Мейнард закрыл дверь и на всякий случай задвинул засов — мало ли кому что в голову взбредет! Северяне горазды на глупые шутки…

Шум зала отдалился, и стало слышно, как трещит в очаге огонь — будто бы молодожены способны замерзнуть ночью! Кто-то, Ведис или Далла, позаботился о том, чтобы на столе у очага было и вино, и пиво, и много разной еды. Но сейчас Альвдис даже смотреть на это все не могла — только на Мейнарда.

Он приблизился к ней, преодолев расстояние между ними так, как сражался, — плавно перетек из одного места в другое, большой, опасный, хищный. Альвдис не боялась его, она знала, как он добр и какое у него благородное сердце, и все же ее пробрала дрожь при мысли о том, что сейчас случится.

— Не бойся, — прошептал Мейнард, беря ее лицо в ладони, — я никогда не обижу тебя.

— Я не боюсь, — сказала Альвдис, прижимаясь к нему.

Они целовались совсем не так, как тогда, под взблесками мечей валькирий на Йоль; теперь Мейнард словно доказывал, что он обладает Альвдис, а она отвечала ему, что он принадлежит ей не меньше. И он это принимал, знал, и знал, чем ей в свою очередь ответить. Он распутал шнурки на ее платье, благо их было совсем немного, и прохладный воздух коснулся обнаженной кожи. Мейнард медленно провел ладонями по плечам Альвдис, по шее, по спине, словно изучая ее всю, запоминая, привыкая; и, уже почти не робея, она ответила ему тем же, прикоснувшись к его груди, покрытой шрамами. Она уже видела его обнаженным — тогда, когда он болел, а Альвдис ухаживала за ним; но это было совсем не то: Мейнард являлся тогда чужим человеком ей, а теперь — он ее, и это странно понимать. И потому Альвдис, прикоснувшись сначала к его коже ладонью, затем прикоснулась губами, и Мейнард глубоко вздохнул, привлекая ее к себе. Его поцелуи становились все горячее и яростнее, но это была не та ярость, не то жгучее чувство, с которым он шел против врагов — а исцеляющая. Как такое может быть? Альвдис не знала и вскоре не думала об этом совсем, потому что поцелуи его переместились ниже, и оказалось, что происходит такое, о чем девушка понятия не имела.

А потом — снова пришел тот сладостный туман, что Альвдис ещё с утра почувствовала, но теперь она знала: это упоение. Упоение мигом, жизнью, счастьем. Ты получила того, о ком мечтала, он теперь твой, ты — его, и вы так близко, как только могут стать люди, которым боги даровали самое лучшее из своих сокровищ — любовь.

Позже, когда они лежали под теплыми покрывалами, прижимаясь друг к другу, Альвдис сказала:

— Я привезла твой реликварий.

— М-м? — Мейнард водил ладонью по изгибу ее спины и не собирался отвлекаться на такие неважные вещи, как церковное имущество.

— Реликварий. Он в моем приданом. Зачем он тебе понадобился, этот кусок золота?

— Мы возьмем его с собой, — проговорил Мейнард и принялся покрывать поцелуями шею жены. И на некоторое время возможность осмысленно беседовать иссякла сама собой.

Еще позже, когда шум из зала стал тише, а ночь явно перевалила за середину, они снова лежали, но не спали, просто прижимались друг к другу. В распахнутое окно смотрела звездная ночь, огонь в очаге еле теплился, однако никто не собирался вставать, чтобы его разжечь. Это был такой глубокий момент нежности и спокойствия, что казалось, здесь — самое безопасное место на земле. И время будто бы остановилось, позволяя влюбленным наслаждаться друг другом. Альвдис слушала, как стучит сердце Мейнарда, слышала ровное дыхание человека, в которого влюбилась без памяти, и тогда шепотом попросила:

— Расскажи.

— Что рассказать?

— То, что ты отцу недоговорил. Про свою службу у Людовика Немецкого. Я же поняла.

— О, моя догадливая девочка! — Мейнард поцеловал ее в макушку. — Ты уверена? Я собирался тебе сказать, но как-нибудь потом. Сегодня такая ночь, когда мы счастливы, а в моих воспоминаниях нет этого счастья.

— Расскажи, — настаивала она, — так будет справедливо. Я должна знать, что тебя мучает. — И, приподнявшись, объясила: — Я хочу тебе помочь, Мейнард, но не смогу, пока не знаю, в чем болезнь. Я лекарка, и у меня есть лекарства, но — разве отвары готовят просто так? Разве я могу поделиться с тобой силой, если не знаю, куда ее приложить?

— Можешь напоить меня луковым пойлом, — сказал Мейнард со смехом, — я до сих пор вспоминаю его с омерзением… — И посерьезнел. — Если ты так хочешь, хорошо. Подожди, я налью нам вина.

Он встал и возвратился в постель с двумя наполненными рогами, один из них отдал Альвдис; она пригубила вкусный сладкий напиток и только тут поняла, как ей хочется пить.

— Я мало что утаил, — сказал Мейнард в полутьме, и Альвдис села и устроилась поудобнее, чтоб его слушать. — И в то же время много. Силу. Не думаю, что здесь когда-либо узнают о ней; я так хотел и хочу. Эта часть моей жизни теперь заперта, несмотря на то, что она всегда со мной останется. А в остальном… Все так и было, как рассказал. Дело в мелочах, которых никто не понимал, даже мои лучшие друзья. Флавьен, остальные… Они так и не увидели этого. Флавьен вырос на улице и еще и не такую жестокость видал, большинство моих воинов в прошлом — бродяги да наемники… В общем, сброд. Никакие тонкие чувства их не волнуют, да и не говорили мы с ними о таком никогда. Я их тренировал, пытался учить думать, но кому нужно, чтобы солдат думал, он приказы должен исполнять. И тот мы исполнили, причем не подумал даже я. Нет бы отослать сначала гонцов в эту деревню, чтоб проверили, вправду ли там мятежники. Я устал, был обозлен и хотел покончить с делом поскорее. А потом…

Он глотнул вина.

— Я усмирял крестьянские бунты, Альвдис. Поверь, это мерзкое дело. Когда женщина кидается на тебя с цепом, есть выбор — пожалеть эту женщину и поступить по-христиански, милосердно, как наш Господь велел, и повернуться к ней спиной, в которую она этот цеп запустит; или же отшвырнуть ее, чтоб не смогла подняться, с большой вероятностью — убить. Отчаявшиеся люди способны на многое, словно голодные крысы. А крестьяне голодали. Но той осенью, в той деревне… Она была довольно богатой, и урожай они собрали хороший, и хотя, конечно, не все зерно могли оставить себе, все-таки кое-что припасли. Мы даже не стали разбираться. Вытаскивали жителей из домов и убивали, как нам было приказано. А затем выбежал староста и стал кричать, что они мирные люди, и за что ж им такая кара Господня в виде душегубов короля Людовика… Его никто не услышал, кроме меня. И я тогда огляделся и усомнился. Мятежники обычно всегда готовы к тому, что придут воины короля и разворошат их гнездо, и бьются они сами, нечасто выставляя вперед невинных. А тут… нас никто не ждал. Люди ели ужин, когда пришли мы и стали поджигать их дома, а их самих — убивать. Это был ад, Альвдис, — сказал он то слово, которому ее научил — ведь в норвежском языке его не имелось, как не имелось и ада, только царство Хель и чертоги Одина вместо христианского рая. — Настоящий ад с его негасимыми кострами, как и говорят проповедники. Только сотворил его не дьявол, а я. Я и был тем самым дьяволом, вроде вашего Локи, только ещё более мерзким.