Затерянные в солнце (СИ) - Волк Сафо (серия книг TXT) 📗
Вблизи нанесенные тараном разрушения выглядели гораздо значительнее. В стене слева от входа в пещеру с Источником темнело углубление около метра по диагонали, порода растрескалась, несколько больших обломков скал дожидались того, чтобы их вытащили отсюда и сбросили прочь с плато. Насколько Найрин помнила, стены здесь были не слишком толстыми. Дермакам осталось совсем немного времени до того, как они пробьют стену насквозь, а это означало, что и они с Торн должны действовать быстро.
«Ты сможешь залатать эту дыру?»
Вопрос Торн пришел вместе с ощущением напряжения. Найрин обернулась, глядя в черные глаза стоящей за ее спиной огромной волчицы. Она слегка поджимала переднюю лапу и жмурилась, и Найрин чувствовала толчки боли, исходящие из отбитой подушечки. Видимо, при падении полностью избежать травм она так и не смогла.
— Если я попробую использовать необходимое для этого количество энергии, Псари совершенно точно нас обнаружат, и тогда толку от этого никакого. Не говоря уже о том, что я потрачу слишком много сил, — покачала головой Найрин.
Несколько секунд Торн раздумывала над ее словами, потом решительно отправила:
«Ладно. Тогда давай внутрь, а я останусь здесь. Постараюсь не подпустить их сюда как можно дольше». Прочитав быстрый взгляд Найрин, брошенный на ее раненую лапу, волчица словно нахмурилась, и взгляд у нее стал сердитым. «Даже не думай тратить на это силы. Это просто ушиб. Иди. У тебя есть дела поважнее».
— Хорошо, Торн, — кивнула Найрин, закусывая губу. — Держись! Если станет опасно, заходи следом за мной в пещеру. Им еще понадобится время на то, чтобы пробить эту стену. Мы должны успеть.
«Роксана с тобой, Найрин. Иди».
Несколько долгих секунд Найрин вглядывалась в ее черные глаза, потом кивнула и шагнула под темную арку прохода в скале. Когда пространство вокруг начало стремительно меняться, она еще успела почувствовать, как за ее спиной Торн упирается всеми четырьмя лапами в камень и лбом начинает сдвигать оставшийся валяться на плато таран, подталкивая его к самому краю пропасти.
Серое небо кипело над его головой, сумрачное и тяжелое, будто свинец. Ульх слышал тяжелый низкий гул, что летел откуда-то с севера вместе с ветром. Чем дальше он шел, тем громче становился этот гул. Он наполнял все тело Ульха тяжелой дрожью, он вгрызался в его кости, заставлял его зубы дрожать в деснах. Словно десять тысяч кузнецов колотили молотами по наковальням вразнобой, и от этого грохота хотелось набить себе уши землей, хотелось убежать куда глаза глядят, спрятаться, да что угодно сделать, лишь бы не слышать всего этого.
Только вот он должен был идти вперед. Чужая воля захватила его целиком, словно крючок под жабры, она тянула и тянула его без конца на север, даже когда ему казалось, что ноги уже не могут идти от усталости, даже когда глаза слипались, и он едва не падал на землю. Несколько раз он просыпался, понимая, что даже во сне, медленно и едва передвигая неслушающееся тело, ползет на север. Будто даже тело он больше не контролировал, и ничего в нем уже не оставалось от него прежнего. Разве что боль, которая кусала и гнала, которая мучила и терзала его.
Порой он совсем ничего не видел, и перед глазами оставалось лишь серое размытое пятно, в котором колебались какие-то тени. Порой он вновь начинал различать объекты, вот как сейчас, и тогда мог видеть встревоженное и полное беспокойства лицо Дардана, что вглядывался ему в глаза и звал его по имени, пытался привести в себя, хоть как-то помочь. Он и был тем, что все еще держало Ульха здесь, что еще позволяло ему оставаться собой. Он был последней ниточкой, связующей его с реальным миром, и Ульх отчаянно цеплялся за нее, отчего-то зная, что как только и эта ниточка оборвется, ничто уже не спасет его. Он даже не понимал, что ему угрожает, не знал, что происходит, но в нем осталось лишь тупое упрямство, вцепившееся в Дардана мертвой хваткой и отказавшееся отпускать его. Это не нравилось Хозяину, но Ульх не мог отказаться от этого.
Вот и сейчас серые тени, что образовывали весь окружающий мир, превращая его в дрожащее марево из перетекающих друг в друга полос, медленно отступили прочь, оставив Ульха наедине с бледным светом раннего утра. Он с трудом проморгался, чувствуя, как кружится голова, а к горлу подступает ком тошноты. Впереди, на самом горизонте, виднелась тонкая полоса, посверкивающая серая полоса, словно кто-то положил на край земли остро отточенный меч. Именно оттуда шел звук, от которого разрывало на куски голову Ульха.
— Лес Копий! — пробился сквозь невыносимый грохот в ушах пронзительный голос Дардана.
Ульх с трудом повернул голову в его сторону. Ученик выглядел отвратительно, так же мерзко, как и сам Ульх. После долгого путешествия одежда на нем висела лохмотьями, кожу покрывали разводы грязи, черные волосы спутались и повисли нечесаными сальными патлами. Кожа на лице Дардана обветрилась, губы полопались, были обметанными и сочились сукровицей, но глаза, полные внутреннего огня, полные упрямства и стремления, продолжали упрямо вглядываться вперед. Он шел тогда, когда Ульх уже не мог идти, и тащил его вперед. Он шел наперекор зиме и ветрам, сбивающим с ног, голоду и страху, боли и отчаянию. И Ульх цеплялся за него, как за свою последнюю надежду. Больше у него не осталось ничего.
— Еще немного, учитель! — прокричал Дардан, подхватывая Ульха под локоть и помогая тому стоять прямо. — Мы дошли до Леса Копий! Осталось немного! Держитесь!
Ульх хотел бы ему ответить, только сил у него не было. Он только бессмысленно открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на поверхность. Ни одного звука не срывалось с обметанных губ, он чувствовал себя так, будто и вовсе забыл, как говорить. И совершенно не знал, что делать дальше.
Дардан был прав. Да, действительно, они дошли, наконец, до Первого из Семи Рубежей. Но у них уже не было ни еды, ни теплых вещей, ни воды. Третий день подряд Ульх питался одним только снегом, вяло забрасывая его пригоршни в обметанный и обмороженный рот, но это не слишком-то притупляло голод, и уж точно не придавало ему никаких сил. Хорошо еще, что желудок перестало резать: от холода все внутри свернулось в тугой узел, и боль в пустом желудке не мучила его.
Но это не решало основной проблемы. Им нужно было как-то перебраться через Лес Копий, нужно было как-то пройти сквозь него, потом через огненные равнины, полнящиеся вырывающейся из-под земли лавой, и через высокие горные хребты, черными пальцами торчащие в небо… Что лежало за ними, Ульх не знал, да ему это было уже все равно. Они не пройдут. У них не хватит сил. Не хватит.
Он сполз на землю, чувствуя, что стоять больше сил нет, и даже верные руки Дардана не удержали его. Тело забилось в конвульсиях, руки и ноги выкрутили судороги, и Ульх выпучил глаза, широко раскрыв рот и хватая им мерзлый воздух. А потом небо упало прямо ему в лицо, впившись острыми иглами снега в роговицу глаз.
— УЛЬХ.
Этот голос сотрясал весь мир, разрывал на части и без того напряженные, натянутые до предела ушные перепонки Ульха. Он только тихонько заскулил в ответ, как плачут побитые собаки под палкой Хозяина. Какое-то упрямство еще было в нем, но его было так мало, так мало. Жалкие остатки силы, которая когда-то вращала миры, сухой, почти что истлевший на вечном ветру остов того, что некогда было Главой Черного Дома народа вельдов.
— ТЫ ДОКАЗАЛ СВОЮ ВЕРНОСТЬ, УЛЬХ. И Я ВИЖУ ВСЕ ТВОЕ СТАРАНИЕ И ВСЕ ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ СЛУЖИТЬ МНЕ И НАШЕЙ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ. ЗА ЭТО Я ДАМ ТЕБЕ РИСУНОК ПЕРЕХОДА. ТЫ ГОТОВ ЕГО ПОЛУЧИТЬ.
Ульх уже не совсем понимал, что от него хочет его Хозяин. Он уже вообще практически ничего не понимал, пустыми глазами глядя в серое небо. Облака кружили над ним неистовый, бешеный танец, и в грохоте стали, долетающем с севера, ему чудился чей-то яростный, безумный хохот.
— СМОТРИ, УЛЬХ.
Ульх только слепо моргал, но чувствовал, как что-то вырисовывается в рисунке облаков над его головой. Они смешивались, вспыхивали разными цветами, принимали форму. Продираясь сквозь бескрайние дебри измождения и равнодушия, пустоты и желания закрыть глаза и умереть, он все же увидел. И даже, несмотря на всю свою усталость, смог понять.
