На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Зубы Лизы тут же застучали от холода, кожа покрылась мурашками. Она снова дернулась с хриплым: «Зябко мне!», а потом тонкие веки опустились, и она снова провалилась в беспамятство. Александр не стал держать ее в холодной воде долго. Ему не нравилось, что кожа Лизы становится все бледнее и бледнее. Поэтому он приказал Мелаше хорошенько растереть больную и сменить ей рубаху.
— Ошипка! Большая ошипка! — протирая очки, недовольно качал головой Вогель.
После холодной ванны доктор пустил Лизе кровь. Александр с трудом выдержал всю процедуру. Ему казалось, что это его кожу режет острый скальпель немца, его кровь тонкой струйкой стекает в фарфоровый таз. Он считал себя сильным, но смотреть на такое не смог — отвел взгляд, предпочитая думать о чем угодно ином. К примеру, о том, что было бы неплохо, если бы здесь оказался Борис. Рассудительный и здравомыслящий Головнин уж определенно знал бы, что делать. Он бы не ходил беспомощно из угла в угол, злясь на собственное бессилие и на доктора, не оставлявшего мысли сообщить о болезни в уезд.
Но Александр осторожничал и пока никуда сообщать не собирался, надеясь, что карантин окажется действенной мерой. И в письме к Борису, больше похожем на отчаянную просьбу приехать, о холере он умолчал. Написал только несколько строк о том, что случилась беда, и ему, Дмитриевскому, очень нужна помощь. Затем отправил письмо в Одессу, к Василю, с полупросьбой-полуприказом скорее явиться в Заозерное и навестить тетушку. Василь нужен был на случай, если сам Александр все-таки подхватит болезнь. Он также написал короткую записку Пульхерии Александровне, распорядившись вручить ее тетушке после его смерти.
Больше писать было некому. И впервые в жизни Александра кольнуло горьким пониманием собственного одиночества. Около пяти лет назад он оттолкнул всех, кто окружал его прежде. Не простил минутной слабости, когда все его знакомцы затаили дыхание в ожидании приговора государя. Предпочел гордо не замечать их попытки писать или приезжать с визитами после. Терпеть местное общество у него выходило легче — злая ирония в адрес соседей не причиняла боли. Некоторые из прежних друзей и приятелей все еще писали ему, не сдаваясь даже после пяти лет молчания. И теперь Александр понимал, как некрасиво поступил, наказав не только их, но и самого себя…
Шло время. Стрелка на циферблате в окружении фарфоровых пастушков и пастушек неумолимо отсчитывала очередной час беспамятства Лизы. Александра это состояние, похоже, беспокоило более доктора. Тот размеренно прохаживался по комнате из угла в угол, лишь изредка поглядывая на брегет. Они почти не разговаривали друг с другом. Сначала разошлись во мнении, стоит ли уведомлять власти о болезни, затем повздорили после очередного приступа дурноты у Лизы, такого страшного, что Александру при виде сотрясавших ее жутких спазмов стало совсем не по себе.
Именно от боли Лиза пришла в себя. Из-за ширмы было слышно, как она что-то рассеянно спрашивает у Мелаши, а потом обращается к доктору. Тот тихим голосом ее успокаивал. Александр слушал слабый голос Лизы и боролся с желанием показаться ей. Но понимал, что по всем мыслимым правилам вообще не должен находиться ни в этой спальне, ни в этом доме, тем более, когда ей было так худо.
— Она спать, — сообщил Вогель, выйдя спустя время из-за ширмы и тут же наткнувшись на вопросительный взгляд Александра. — Я дать чуть-чуть вина. Der Magen[362] держать вино. Силы быть.
— О чем вы говорили?
За разговором они вышли в соседнюю комнату, где им накрыли стол для позднего обеда.
— Она спросить: «Сильно болен?» Я ответить правда. Сказать, что фройлян нужен силы. Она спросить: «Я умереть?» Я не Gott. Знать не мочь. Сказать, что сделать все, чтоб фройлян жить.
— Она не умрет, — твердо сказал Дмитриевский.
— Cholera, — флегматично пожал плечами доктор, споласкивая руки аж до локтей резко пахнущим раствором. Потом протянул флакон Александру, чтобы тот последовал его примеру.
— Cholera собирать жизнь… м-м-м… gierig[363]. Пожить — увидеть, так вы говорить?
Вогель с аппетитом пообедал, что показалось наблюдавшему за ним через стол Александру весьма странным. Ему самому кусок в горло не лез. Он полагал, что не сомкнет ночью глаз, дежуря у постели Лизы, но, выпив несколько бокалов обжигающего горло и желудок английского виски, провалился в глубокий сон.
Проснулся Александр от тихого, едва различимого звука. Сперва даже не понял, что его разбудило. А потом вскочил на ноги и бросился в соседнюю комнату, когда расслышал женский крик боли и резкий приказ доктора: «Держать! Не пугать!»
Тело Лизы снова сотрясали судороги. Руки и ноги ее сводило, будто у бесноватой, она то и дело выгибалась на мокрой постели — Мелаша с трудом удерживала ее. Рот у Лизы кривился, словно она вот-вот заплачет, но лицо оставалось сухим. Никогда прежде Александр не видел такого, и поначалу растерялся, не зная, как поступить.
— Боль… боль… — хрипло зашептала Лиза, когда ее тело очередной раз пронзила судорога.
— Терпеть, — коротко, почти нежно, ответил Вогель и сурово посмотрел на Мелашу, прижимавшую Лизу к постели. Он отсчитал несколько капель лекарства, размешал его в бокале с водой и попытался влить Лизе в рот. — Пить. Пить и легко быть… los… los…
Лекарство лилось мимо рта. А после, во время очередного спазма, Лиза и вовсе выплюнула его, как это бывало прежде с водой, вином и бульоном, что пытались в нее вливать для поддержания сил. Зато судороги после этого приступа прекратились.
— Ваше сиятельство, — тронул Александра за плечо Платон. — Ваше сиятельство… тут отец Феодор…
— Зачем он здесь? — резко спросил Дмитриевский, с трудом сдерживая злость. На все и всех, но в первую очередь — на собственное бессилие.
— Дохтур за ним послали. Говорят, барышне нужно… — он осекся под тяжелым взглядом Александра.
— Отошли его прочь!
— Но барышне нужен…
— Вон пошли его!
— У граф есть сердце? — вклинился доктор.
Он только что проверил пульс Лизы, и теперь над ней хлопотала Мелаша, приводя в порядок после приступа.
— Фройлян слаб. Очень слаб. Нужен пускать кровь, но фройлян не жить…
— Значит, не пускайте ей кровь! — тихо прошипел Александр, чтобы не потревожить Лизу.
— Дурной кровь нужен выйти! — таким же злым шепотом ответил Вогель. — Не любить мое работа — я уехать!
— Дело не в том, — оборвал его Дмитриевский. — Этими кровопусканиями вы ее делаете слабой, вы губите ее. Она и так… Есть ли иные средства лечения?
— Вы хотеть фройлян умереть? — доктор с вызовом изогнул бровь, и Александр с трудом удержался, чтобы не ударить его.
— Я хочу, чтобы она жила, — проговорил он тихо, стараясь не показать чувств, бушевавших в его душе. И повторил спустя пару мгновений, сумев обуздать их: — Хочу, чтобы жила. Быть может, есть иные средства? Она тает на глазах. Эти приступы дурноты… судороги… Я сделаю все, чтобы она жила. Хотите, я построю вам новое здание больницы? Я знаю, что старая еле стоит, Журовский постоянно просил о помощи. Я построю новое здание из камня… я куплю все, что пожелаете… и вознаграждение! Желаете, я выплачу вам достойное содержание, и вы сможете оставить практику в провинции? Устроитесь в Москве или в столице. Я помогу вам, в чем пожелаете. Только помогите мне! Слышите меня? Помогите мне!
Отчаяние и страх, давно забытые им чувства, вдруг снова захлестнули Александра с головой. Он так сильно сжал предплечье немца через ткань сюртука, что тот отшатнулся, поморщившись от боли, и поспешно проговорил:
— Я понимать, я все понимать. Но я не есть Gott. Я попробовать другой средство, хорошо? Но граф понимать, что я не есть Gott, хорошо?
Ночь Лиза пережила. Дмитриевский пренебрег всеми мыслимыми правилами bon ton и ночевал в спальне возле ее кровати.
Около полуночи Мелашу скрутил приступ — болезнь выбрала ее следующей жертвой, и теперь доктору приходилось ухаживать за обеими. Но Александр остался у Лизы не только по этой причине, он просто хотел быть рядом с ней. Даже брезгливость отступила, уступая место иным чувствам, когда Лизу порой выворачивало через силу влитым бульоном или красным вином. Он вытирал мокрой тряпицей ее лицо, руки, грудь, вливал в нее лауданум или впихивал кусочки сахара, смоченные камфорным спиртом.
