Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗
Глава 34
Под первыми лучами по-весеннему теплого солнца русское воинство медленно двигалось едиными рядами, входя через ворота Сен-Мартен в город, завоевание которого еще несколько месяцев назад казалось невозможным. Ведь тот, кто стоял над Францией, а после и над обширными территориями завоеванных государств казался непобедимым, особенно при его неожиданной для союзников победе в Саксонии, заметно замедлившей продвижение союзных войск.
Но ныне, в это весеннее утро, русская армия, прошедшая путь от сожженной Москвы по разоренной Смоленской дороге, по польским, саксонским и французским землям, проливая кровь, терпя нужды и тягости тяжелых переходов, все же входила в Париж. В ритм барабанного боя стучали сердца под сукном мундиров — волнительно, все быстрее и быстрее разгоняя кровь по жилам.
По бульварам и улицам продвигались войска по направлению к самому сердцу Парижа, осторожно пробираясь через толпу, собравшуюся посмотреть на союзников, разгромивших Наполеона. Сверкали в лучах солнца позолота и серебро эполет и отделки мундиров, колыхались пышные султаны шляп и киверов. Слаженно чуть ли не в единый шаг двигались лошади, неся в седле героев сражений при Бородино, Тарутино, Малоярославце, Бауцене, Дрездене, Лейпциге, Кульме, Фер-Шампенуазе. Разноцветье мундиров, стать и разворот плеч всадников, слава их отваге в виде медалей и орденов на груди у большинства.
Сначала двигались под редкие крики из толпы, но чем дальше удалялись от ворот и чем глубже продвигались в город, чем громче и смелее становились крики, тем больше напирала толпа. «Vive imperator Alexander!», крикнул чей-то голос из толпы, когда вступили на широкий бульвар, словно давая сигнал остальным зашуметь, закричать приветствия ведущему свою армию победителей в Париж русскому императору. И тут же потянулись руки, стараясь хотя бы кончиками пальцев коснуться сбруи или сапога тех, кто шествовал по бульвару, замахали руками, привлекая внимание воинов. Взметнулись кое-где в воздух платки, зашевелились быстро, будто на ветру, движимые ручками прелестниц. Vive Alexander! Vive William! Vive Russe! Vive!
Андрею из толпы неожиданно прилетел небольшой букет маргариток. Он едва успел удержать его, прежде чем тот упал под копыта его коня. Поприветствовал быстрым движением руки девицу, что улыбнулась ему в ответ из окна второго этажа дома, мимо которого следовали маршем.
— Разве это не сущий восторг? — громко воскликнул едущий возле него ротмистр. — Подумать только! Мы в Париже, господа!
Чувства, которые невозможно было описать словами, разрывали грудь. Поверить в то, что подковы коня цокают по камням парижского бульвара, было действительно невероятно. После всего пережитого, после двух лет сражений и крови, грязи и неимоверной усталости из-за длительных переходов они все же ступили сюда, все же идут ровным шагом, гордо выпрямив спину. Идут по площади мимо своего императора, глаза которого слезятся едва ли от легкого ветерка, что колышет султаны и развевает дамские шали и белые простыни, которые вывесили парижане из окон домов в знак приветствия союзной армии.
И эти чувства только множились далее с каждым часом, кружили голову. Заставляли то и дело смеяться в голос, когда после парада стояли на площади, решая, что будут делать в городе вечером и в последующие дни.
— Ну, кто как, а я в Пале-Рояль всенепременно следующим днем! — заявил Кузаков, нашедший Андрея после четырехчасового парада. — Пале-Рояль, господа! Средоточие всего, что нужно нашего брату нынче. Вы заметили, какие нимфы улыбались нам, покамест мы двигались по бульварам?
— Сперва людей надо бы разместить на казармы, а после уже думать о нимфах, — спустил его с небес на землю Оленин, улыбаясь.
— Вечно вы, Андрей Павлович, со своим дегтем в мой мед! — шутливо укорил его Кузаков, а Бурмин заметил вслед за этой репликой:
— Простительна, господа, такая холодность, когда перед глазами так часто не нимфа, а богиня! Да разве ж сравнима красота наша русская с той, что тут по бульварам ходит?
— Сравнима или нет, но отдать должное француженкам все же стоит, — подмигнул Кузаков. — Тогда прощаемся до вечера, господа. А нынче ж ночью гуляем!
Странная была для Андрея пирушка в одном из трактиров Парижа в ту ночь. В этот зал они переместились из роскошного особняка одного из французских герцогов, что дал в тот вечер прием в честь правителей, возглавляющих союзные войска. Там было все чинно — тихие разговоры, плавные и мелодичные звуки скрипок и клавикордов, мерные движения полонеза, которым открыли танцы. За время, проведенное в походах и у костров биваков, офицеры успели отвыкнуть от подобного, потому с гораздо большим удовольствием расположились на узких скамьях здесь, в зале трактира, где то и дело раздавался громкий хохот, где можно было смело расстегнуть ворот мундира и курить трубку, пуская кольца дыма в потолок.
Андрей смотрел на улыбающиеся лица и не мог не вспоминать схожие пирушки в трактирах Петербурга, когда гуляли почти той же компанией, что собралась ныне здесь. Только все же были те, кто больше никогда не поднимут бокалы с вином в очередную здравицу, те, кто остался там, в России или землях, по которым проходили походами. И не мог не вспомнить грозного на вид великана Римского-Корсакова, не увидеть снова, как падает он, сраженный выстрелом на французских позициях. И надо же… коли уцелели те, кто был тогда там, кто уворачивался от клинка русского кавалергарда, должно быть прощены милостью императора, вернулись в свои земли, как ни в чем не бывало!
— Ты снова от нас удалился, mon ami, — присел рядом с ним на лавку Кузаков. — Куда на этот раз увели твои думы? Снова в Россию?
— На поле близ Бородино, — честно ответил Андрей, и все, кто был поблизости и услышал эти слова, мигом как-то притихли, а Александр вдруг сжал его локоть. — Не могу никак забыть, как ни пытаюсь, — и уже тише сказал только для Кузакова. — Вот ведь как вышло — поляки дважды мне личную обиду нанесли. Сперва там, у Бородино, убив Корсакова, а после…
— Что будешь делать по возращении? — Кузаков по привычке сменил тему разговора, не давая Андрею думать о том, что было. Не стоила девица, предательство которой было столь велико (подумать только, ради неприятеля предала того, кому обещалась) даже минутного сожаления, по его мнению. Раз Бог отвел, знать, то должно!
— Не знаю, Александр Иванович, видит Бог, не знаю, — покачал головой Андрей. — Маман рукой Софи требует думать о женитьбе. Мол, полно холостым ходить. Лег бы где в землях заграничных, сгинула бы фамилия, разве ж должно?
— И то верно, жениться бы надобно. Помнишь, как говорили когда-то — шлафрок и колпак на растрепанных кудрях, жена в капоте да чепце подле за кофеем и сдобой…
— …и орущие в мезонине дети, — продолжил Андрей, и оба тихонько рассмеялись. То, что раньше казалось двадцатилетним корнетам сущим адом, ныне виделось идеальной картинкой, которую сам бы себе желал, словно в пику тем увиденным ранее на полях сражений.
— Кстати, о женитьбе. Бурмин настолько увлечен твоей кузиной, что спрашивал меня, не будешь ли ты, Андрей Павлович, против, коли он попросит Марью Алексеевну за себя. Да-да, как слышал, так и говорю, не смотри на меня так! Она ведь вдова?
— Нет, mon ami, Марья Алексеевна не вдовая, — ответил тихо Андрей, в душе ругая себя за то, как закрутилась ныне ситуация. Никогда не поднималась в разговорах тема положения Мари, и вот к чему это привело. И смешно, и грустно, ей-богу… Очередное напоминание, что необходимо что-то менять в той ситуации, в которой они оказались. Так более продолжаться не может. Надобно было что-то решать и до возвращения домой.
В ту ночь он захмелел, потому не стал возвращаться в квартиры, что удалось снять на Северном бульваре Прохору нынче днем («Весь второй этаж в нашем распоряжении, Андрей Павлович, восемь комнат, истинный дворец!»), а остался у Кузакова, как обычно в подобные ночи. Пришел только под утро привести себя в порядок перед встречей с генералом Ершовым, на которую тот собирал офицеров полка около полудня, чтобы донести до их сведения распоряжения императора касательно поведения войск в городе и окрестностях.
