Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗
— Андрей Павлович, ваше высокоблагородие, — тронули Андрея за плечо неожиданно, и он даже вздрогнул, настолько неожиданным было это прикосновение. За то время, что он мысленно возвращался в прошлое, небо над Парижем посветлело, погасли огоньки на улицах города и в окнах домов. На землю спустилось утро, в которое союзной армии предстояло ступить парадом в город, лежащий в низине, пройтись ровными рядами по улочкам.
— Ваше высокоблагородие, — снова позвал его Прошка, и Андрей повернул голову к тому. — Пора бы уже собираться до параду-то, успеть бы награды прикрепить… да и вам… Я там воды согрел. Мадам Мари вас ищет. Прознала, что вы в палатке у господина ротмистра не ночевали. Приказала вас искать тотчас же, проведать, где вы!
Андрей уже поднимался с холодной земли, отряхивая налипшие тонкие веточки и травинки, усмехаясь недовольству в голосе Прохора, которое тот так и не сумел скрыть. Он уже заранее представлял, с каким ядом в голосе встретит его «кузина». Нет, упреками его осыпать Мари не станет. Только будет метать на него гневные взгляды, не скрывая своей ярости и своей ревности.
Так и вышло. Едва переступил порог палатки, как она вышла к нему — бледная, непричесанная, в рединготе, надетом прямо поверх сорочки.
— Bonjour, Marie, — кивнул Андрей, и она задержалась на миг, откидывая полотно, отделяющее спальное место женщин от остального пространства палатки. Но все же вышла, встала возле него, сложив руки на груди то ли пытаясь согреться на утренней прохладе, то ли показывая свое недовольство. Стала смотреть на него через зеркало, которое Прохор установил на столике, прислонив то к стопке книг, а сам уже наносил мыльную воду на щеки Андрея, готовясь убрать трехдневную щетину с его лица.
— Вы были у Александра Ивановича, Андрей? — тихо спросила она, прекрасно зная, что его не было этой ночью в палатке у Кузакова.
— Не могли бы мы обсудить это после, ma cousine, после того как я закончу с туалетом? — спросил в ответ Андрей, отводя от лица руку Прохора с лезвием. — Вы, должно быть, забыли, но это довольно интимный процесс. Или мне стоит выйти из палатки, дабы не смущать вас этим действом?
И снова этот взгляд в зеркало — обвиняющий и отчаянный. И снова он начинал ненавидеть себя за все, что произошло в последний год, за то, чему позволил когда-то случиться прошлым летом. Осознавая, насколько виноват перед ней за ту единственную ночь, которая дала ей надежду, привязала ее к нему еще крепче, чем было. А его — к Мари, потому что разве мог он оставить ее среди чужих земель, одну, без знакомств и связей. Тем паче, когда Европу сотрясали кровопролитные сражения.
— Вы снова получили вести из России? — Андрей давно ждал этого вопроса. Еще вчера вечером, когда заметил, что она в который раз читает письма, адресованные ему. Значит, снова ему предстояло выслушать речи, которые он уже успел узнать столь хорошо.
Ранее каждое слово причиняло ему острую боль, вызывало в нем горечь разочарования и потери, от которой долгое время не мог избавиться. Ранее эти слова вызывали в нем бурю эмоций, ранее он отвечал на них, пытаясь заставить ее замолчать, прекратить свои речи, и его ответы тянули за собой яростные ссоры на повышенных тонах голосов. Заканчивалось все тем, что Мария падала ему в ноги или хваталась за руки, пытаясь удержать, не дать оставить себя именно так — злым на нее, ненавидящим ее за каждое слово, что она позволила себе выкрикнуть в пылу ссоры. Мари плакала, а Андрей в первые их ссоры успокаивал ее, а после — равнодушно пережидал, пока прекратится истерика или вовсе уходил прочь, понимая, что именно его присутствие рядом разжигает огонь этого безумства, с трудом сдерживая собственную ярость, готовую выплеснуться на нее.
Со временем эти чувства, что вспыхивали в груди Андрея при ее зло жалящих словах, притупились, как ушла и их новизна. Потому и ныне стоял спокойно, облачаясь в мундир для парада и парадные сапоги, ни одна мышца на лице дрогнула во время монолога Марии.
— Сущее безумие держать ее так близко к себе! К чему вы позволяете себе это? И ей! Отчего она по-прежнему в Милорадово, в вашем имении, позвольте заметить! Отчего не уедет к своей тетке, ведь такая возможность? Вы помогаете ей… а думаете, она оценит ваши усилия по достоинству? Думаете, это поспособствует тому, что она отринет от себя былое, забудет обо всем? Вы же сами понимаете, как глупо выглядите ныне! Неужто не понимаете?! Все будут говорить о вас в уезде, как о глупце, коли проведают обо всем. Будут потешаться над вами… шептаться за спиной, как потешались тогда — cocu (рогоносец (фр.))! И она! Мало ей толков было! Все множит их и множит! Или она надеется, что по возвращении вы пойдете на спасение того, что когда-то было украдено у нее? А вы ведь пойдете на то! Вы говорили, что никогда не позволите себе взять супруги разведенную женщину… а падшую? Падшую взяли бы?! Взяли! Ее бы — взяли! Отчего вы молчите? Скажите хотя бы слово! Только не молчите!
Но Андрей молчал, понимая, что любое сказанное в этот момент слово в ответ только распалит ее, заставит вконец потерять голову от злости. Потому и не говорил ничего, ждал, пока она переведет дух, когда вспышка ярости сменится очередным раскаянием. И оно вскоре пришло, когда он уже был практически готов к выходу, а Прохор помогал прицепить к поясу ножны со шпагой.
— Простите меня, — произнесла Мария уже тише и спокойно. Ревность к той неизвестной, что снова могла быть с Андреем в эту ночь, превратилась за время бессонной ночи в приступ ненависти к той, что осталась в России, что по-прежнему стояла незримой тенью за спиной Андрея. И ныне этот приступ постепенно стихал в ее душе. Она ведь знала ответ на свой вопрос, знала, что он никогда не простит Шепелевой это предательство, как не сумел простить Надин. А помогал он той… что ж, свою невестку он тоже поддерживал ныне. Иначе он не мог. И разве не за это Мари его так любила?
— Простите меня, — повторила она, и Андрей кивнул ей в ответ. — Усталость с дороги и бессонная ночь… так шумели в биваках…, - и только потом спохватилась. Зачем она сказала это? Теперь у него в который раз появилась возможность напомнить ей, что он запрещал ей появляться в лагерях. Но Андрей промолчал на этот счет. Только заметил коротко:
— Вам следует поторопиться, коли желаете парад увидеть. Вскорости выступать будем уже из лагерей. Если желаете отдохнуть, то не торопитесь — здесь остается Прохор. Нынче на квартиры в городе становиться будем. Посему у него хлопот в лагере множество.
— Я поеду. Да разве ж могу не поехать? Я так желала увидеть Париж, — напомнила она ему, улыбаясь так широко, словно и не было той ужасной сцены недавно. — Вы же помните…
— Да, — согласился Андрей, кивая головой. Он помнил все доводы, которые Мари приводила, каждый раз возвращаясь обратно, когда он отправлял ее в Россию. — Помню, ma cousine…
Он снова напомнил ей о правилах, согласившись на которые она получила право снова быть рядом с ним пусть и на расстоянии. Выправив бумаги, назвавшись его кузиной, она сама себя загнала тогда в ловушку, из которой не знала доныне, как выбраться. А этой ночью вдруг вспомнила ту осень в Саксонии и нежданно для самой себя поняла, как следует поступить ей сейчас, когда война так близка к завершению, когда у нее так мало времени осталось.
Ребенок. Ей нужен ребенок. Как тогда, когда она едва не получила Андрея в свои руки так, как желала. Это самое верное средство.
— Я буду на параде всенепременно, — снова улыбнулась Мари. — Разве могу я пропустить ваш триумф? Это ли не счастье для меня — видеть вас здравым и целым при параде победителей в столице Франции!
Андрей замер на миг, обернулся к ней, словно услышал что-то странное в ее словах, но ничего не сказал в ответ на это. Только усмехнулся криво, а после вышел из палатки, отогнув полог. Тускло блеснули первые лучи солнца на массивном золотом перстне на левой руке Андрея — на широком квадрате с двумя парами небольших камней нежно-зеленого и красно-фиолетового цвета.
