Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

Мари уже было открыла рот, чтобы сказать, что она пойдет с ними, что ее не интересует в таком случае великолепные образчики шляпного мастерства, предлагаемые в лавке, но промолчала, побледнев под цвет белоснежных перьев на своей шляпке. Даже на миг дар речи потеряла, когда заметила человека, застывшего возле витрины и напряженно вглядывающегося в офицеров, что были с ней в лавке, в эполеты на их плечах.

Это был Лозинский. Она бы едва узнала его не в мундире, не спустись он тогда, в первый вечер в Милорадово, во фраке к ужину. Это был тот самый капитан польских уланов, здесь, в Париже, в Пале-Рояле, по ту сторону стекла окна, разделяющего ныне их.

Он довольно улыбнулся, когда заметил, что она его узнала. А потом развернулся и пошел прочь от лавки, оставляя Мари дрожать от волнения и страха, который неожиданно охватил ее. Она сама не понимала, чего боится, но не могла никак успокоиться, выровнять дыхание. Сказать ли Андрею, что только что видела поляка? Или промолчать? К чему ему знать? К чему ему вообще встречаться с тем? Такая встреча вряд ли будет носить мирный характер…

— Мари? — и она только сейчас взглянула ему в глаза, сообразив, что Андрей уже давно обращается к ней, вглядываясь в ее лицо. Застыл удивленно за ее спиной Бурмин, замолчал Кузаков, что-то рассказывающий до того ротмистру кавалергардов, что был в их компании.

— Я задумалась, прошу прощения, — улыбнулась она, бросая мимолетный взгляд на витрину лавки. Нет, никого нет. Только прогуливающиеся дамы и офицеры союзной армии да мужчины в статском платье.

Что ей делать сейчас? Лозинский так явно проследил взглядом по каждому мужчине в светлом мундире, которые были в лавке вместе с ней, что она поняла, кого он может искать. Пять офицеров в белых мундирах, различающихся только отделкой, но только трое из них русоволосы. И двое из тех — ротмистры. Вряд ли он выделил из них именно Андрея, это просто невозможно. Так что же ей делать? Как скрыть то, что она так желала бы ныне утаить?

— Господа, я предлагаю вам вспомнить о тех, кто остался в России. О дамах, господа, которым будет по душе ваш подарок, привезенный из самого Парижа. Ваши сестры и матери. Неужто не пожелаете порадовать их? — ей надо было, чтобы они так и были все вместе, чтобы невозможно было выделить Оленина среди прочих офицеров.

Ей явно благоволило Небо снова. Разумеется, у каждого нашлась та, которой следовало бы привезти что-нибудь — сестра, мать, жена. И она прошлась с ними по лавкам, подбирая каждой подарок — шали, шляпки, украшения, эспри и прочие дамские мелочи. Даже в Андрее проснулся интерес к предлагаемым товарам, и он сам подбирал презенты для матери, сестры и маленькой племянницы. Правда, он все равно косился на нее как-то странно, всякий раз, когда она оглядывалась на окна лавок или вдруг стала брать под руку разных мужчин, когда переходили из лавки в лавку, а его оставила на это время вовсе одного.

И потом не мог не задуматься, когда Мари наотрез отказалась обедать в ресторации и умоляла их поехать на квартиру всем вместе, говоря, что в ресторации вряд ли смогут подать обед в соответствии с постом, который держали русские в те дни.

— Прохор Андрея Павловича просто волшебник. Он сумел нанять изумительную кухарку, — без умолку говорила она, ослепительно улыбаясь мужчинам. — Клодин творит поистине чудеса, а не блюда. Поедемте к нам, господа!

— И верно, поедемте, господа, — сказал ротмистр кавалергардов. — В Пале-Рояль мы можем вернуться и с сумерками…

Мари настолько была увлечена розыском среди лиц, окружающих их небольшую группу, Лозинского, что пропустила этот намек на ночную жизнь Парижа, не услышала его, даже головы в сторону Андрея не повернула. И снова показалось странным ему.

По пути встретили коляску, в которой ехали знакомцы из гвардейской пехоты. Позвали и их, и такой вот шумной компанией приехали на Северный бульвар. Отдав все необходимые распоряжения кухарке и Прохору, Мари ушла к себе, извинившись перед мужчинами, которых оставляла на время одних в гостиной. Но не платье менять, а успокоиться. Потому что ее буквально била дрожь от какого-то странного волнения и страха, которые до сих пор не отпустили ее с той самой минуты, как узнала поляка через стекло лавки.

Она надеялась, что у того будет довольно ума держаться подальше от Андрея. Неизвестно, как отреагирует Оленин на появление того, кто причинил ему столько горестей, кто послужил причиной того, что Анна более не принадлежала ему. Снова и снова в голове мелькал вопрос — что делать? А потом вдруг разозлилась на Лозинского — и отчего тот в Париже и именно ныне? Отчего дошел до Франции, а не сгинул в полях сражений или на холоде русской зимы? И что ему понадобилось от них?

Спустя какое-то время к ней постучалась ее служанка, сообщила, что накрывают на стол. Пора было менять платье к обеду. Пришлось выходить из своего временного укрытия, где она могла не скрывать своих эмоций.

Когда Мари вошла в столовую, офицеры уже сидели за столом в ожидании первой перемены. Дружно поднялись на ноги, когда она ступила в комнату, в платье цвета глубокого сапфира, которое так выгодно оттеняло цвет ее волос, с черным плерезом, спускающимся на белое плечо, открытое вырезом платья.

— Богиня! Богиня! — Ротмистр Бурмин быстро шагнул ей навстречу, принял ее пальцы на свою ладонь и провел до ее места за столом по правую руку от Андрея. — Как же очаровательна ваша кузина, Андрей Павлович! Она бы и солнце затмила своей прелестью…

— Ах, право, Василий Андреевич, — Мари сделала вид, что смущена, усаживаясь на свое место. Тут же, как по команде, мужчины снова заняли свои места за столом, и приступили к обеду — уже вносили первую перемену.

За трапезой много говорили и шутили, обсуждали то, что уже видели в Париже, и то, что еще только предстояло увидеть. От такой привычной уже атмосферы Мария забылась, выкинула из головы неожиданно встреченного Лозинского, стала смеяться шуткам и участвовать в застольной беседе.

За третьей переменой офицеры гвардейской пехоты упомянули один из игорных домов, что был недалеко от Вандомской площади, и жену хозяина этого дома, которая слыла известной прелестницей в городе. Разумеется, о той говорилось вскользь, тонкими намеками, ведь за столом царила совсем другая богиня. Но Мария поняла эти намеки и не на шутку разозлилась на Кузакова, который вдруг стал настаивать на визите в этот дом, и если не поучаствовать в игре, то хотя бы понаблюдать за ней, вкусить невольно атмосферы азарта и страстей.

— Гоже ли страстей аромат вдыхать в пост? — изогнула она деланно брови, бросая на Кузакова холодный взгляд. Она-то планировала удержать любой ценой офицеров в стенах квартиры, не допустить, чтобы Лозинский ненароком повстречался с Андреем. Ночью она бы обдумала, как этого избежать в дальнейшем, и непременно придумала бы что-то. Но вот как убедить самого Андрея, что затея с выходом в этот вечер неудачна? Да разве он будет ее слушать? Все шло совсем не так, как она желала, как грезила частенько… совсем не так…

Разумеется, мужчины ее не послушали, засобирались после обеда в игорный дом, напоследок выкурив трубку за затворенными стенами кабинета, где они могли спокойно расстегнуть вороты мундиров и свободно говорить на те темы, которые были под запретом за столом из-за ее присутствия. Когда же вышли в переднюю, застали там Марию и ее полячку-служанку, которая завязывала на хозяйке меховой палантин, что надежно скрыл бы от ветра и мартовского вечернего холода обнаженные плечи женщины.

— Вы настолько расхвалили сей дом, господа, — очаровательно улыбнулась она офицерам. — Что во мне вдруг проснулся азарт. Вы ведь позволите мне, Андрей Павлович, сделать ставки?

— Avec grand plaisir [520], Мария Алексеевна, — склонился в коротком поклоне тот в ответ с легкой иронией в глазах. — Я отменно осведомлен о вашей склонности к риску, оттого даже не сомневался в вашем решении даровать нам счастье почтить нашу скромную компанию вашим присутствием.