На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
В последние недели Головнин и так был до крайности раздражен заточением в границах имения, оттого и вспыхнул, словно искра в очаге от дуновения ветра. Василь тогда с удивлением наблюдал, как обостряются от злости черты извечно спокойного Бориса. Он даже помыслить не мог, что этот всегда собранный, расчетливый человек способен на подобные эмоции. Если уж Борис пришел в такое негодование от поступков Александра, то тому точно пора поразмыслить, не перешел ли он границы дозволенного в своих действиях.
«Удивительно, — размышлял Василь, наблюдая за мужчинами из угла курительной, где предусмотрительно расположился на стуле. — Удивительно, что этот верный пес, оказывается, может дать отпор своему хозяину, да еще так искусно, что Александр впервые стушевался и замолчал»
Самому Василю едва ли хватило бы духа вот так смело и открыто противостоять кузену. Тут же в голову невольно пришла мысль о том, что даже самая преданная собака может укусить, если наступить ей на хвост. Он пару раз наблюдал подобное на псарне, когда измученная болезнью или защищающая свои позиции собака кусала псарей. Интересно, что нужно было бы посулить Головнину, чтобы тот предал Alexandre?
При мыслях о псарне Василь незаметно отвлекся от происходящего в комнате. Задумался о том, как ему будет не хватать псовой охоты, скачек по окрестностям и вообще всего того, что наполняло его дни в Заозерном. Все-таки было нечто мистическое в том, насколько дух родовых земель Дмитриевских проник в его кровь… Но иначе нынче было никак нельзя…
Следующим утром графа Дмитриевского ожидало несколько сюрпризов. О первом сразу же после его пробуждения тихо, чтобы не услышал лакей, наливающий воду в таз для умывания, поведал Платон:
— Упорхнула ночью наша пташка, барин. Не терпелось ему, сердешному. Пешком к станции ушел…
Александр в ответ даже бровью не повел, но на душе отчего-то сделалось тревожно и горько. Он полагал, что Василь гораздо раньше осмелится пойти наперекор его приказу. По крайней мере, сам бы он при таких обстоятельствах скрылся сразу же после запрета, а не спустя пару месяцев. Ежели это действительно Василь… Хотя это ведь могло быть всего лишь очередной уловкой.
Второй сюрприз ожидал Александра, когда он вернулся с утренней верховой прогулки. У парадного крыльца стояла коляска, запряженная лошадьми, а рядом, заложив руки за спину, прохаживался Борис. Он заметил Александра еще на подъездной аллее и замер, терпеливо ожидая, пока тот подъедет к крыльцу.
— Что-нибудь случилось? — спешиваясь, равнодушно осведомился Александр.
Левая бровь Бориса дрогнула, выдавая его волнение и недовольство.
— Ежели вы спрашиваете о состоянии ваших дел, то можете быть покойны, — ответил он таким же равнодушным тоном, глядя Александру прямо в глаза. — Ежели интересуетесь касательно моей скромной персоны, то да, случилось. Я уезжаю. Мне надобно проведать мать в Херсоне, привести в порядок свои мысли…
— Что не так с мыслями? Что изменилось за последнее время?! — зло оборвал его Дмитриевский, вспыхнув как порох оттого, что и Головнин решил ослушаться его распоряжения. Хотя… может, и не злость то была, а нечто иное, доселе ему неизвестное. Смесь огорчения оттого, что даже Борис оставляет его сейчас, когда в жизни вновь все пошло кувырком, и страха, что он может остаться в одиночестве навсегда.
— Многое, — сухо ответил Головнин. Более он не произнес ни слова.
Александр первым не выдержал затянувшегося молчания:
— Когда ждать обратно? Или ты желаешь совсем оставить должность? — и когда Борис коротко ответил: «Я не знаю», окончательно вышел из себя: — Это все из-за нее, верно? Ты не можешь простить мне всего, что случилось? Я ведь знаю… я видел, как она дорога тебе. С самого начала. С самого первого вечера. Я видел, что ты пленился ею. Не стоит то страданий, mon cher ami, как не стоит оно и того, что ты делаешь ныне. Fosse![263] Тот образчик совершенства, обвороживший тебя, всего лишь фальшивка, подделка, обманка, как ни назови. Marchande d'amour[264]. Они все…
Только привычка всегда быть начеку спасла Александра. Он успел перехватить занесенный кулак Бориса, пораженный тем, что тот едва не ударил его. Да и сам Головнин, казалось, был ошеломлен своим поступком. Впрочем, он опомнился первым и резко выпростал кулак из пальцев Александра.
— Теперь ты понимаешь, что я не могу остаться? Не нынче… Не могу!
«Пусть едет, — думал Дмитриевский, хмуро наблюдая со ступенек крыльца, как медленно удаляется от дома коляска, постепенно превращаясь в темную точку в конце подъездной аллеи. — Пусть едет! Пусть они все оставят меня! Быть может, так даже лучше…»
Но убедить себя в этом никак не получалось. Покоя не давала одна мысль: Борис поднял на него руку… И пусть удара не было, но лицо так и горело огнем, а сердце распирало от обиды и злости.
«Это все из-за нее», — ядовито напомнил внутренний голос, и тогда Александр не выдержал — размахнулся хлыстом и ударил ближайшую колонну. А потом хлестал еще и еще, сбивая резкими ударами штукатурку, пока не выпустил весь гнев, что пожирал его изнутри. Только спустя несколько минут он в изнеможении опустил хлыст и, тяжело дыша, привалился к этой самой колонне.
Из дома к нему тут же шагнул лакей, за последние годы уже привыкший к картине редких, но весьма буйных вспышек барского гнева. Он держал в руках серебряный поднос, на котором белело письмо, и от души надеялся на благие вести, опасливо поглядывая на графа.
Удача в тот день явно сопутствовала лакею. Хороших вестей в письме, вероятно, не было, однако и худых тоже. Прочитанное ни капли не тронуло Александра, он смял листок и небрежно швырнул его на поднос. Отчего-то эти строки на французском, написанные аккуратным почерком, вмиг привели его в чувство и погасили ярость. Столь явная женская хитрость даже заставила криво улыбнуться. Это все уловки и только. Следует послать к ювелиру, чтобы было чем унять недовольство Амели, когда она приедет в Заозерное, невзирая на все доводы, изложенные в ее послании.
Через неделю она действительно приехала. Дмитриевский, которому успели доложить о приближении коляски к границам усадьбы, встретил ее, сидя на крыльце паркового флигеля, ставшего за последние годы привычным местом их встреч. Амели вышла из коляски и молча прошла в дом, едва задев его подолом шелкового платья. Александр даже обрадовался подобной выходке, чувствуя, как медленно просыпаются в душе иные эмоции, отличные от тех, что владели им безраздельно на протяжении последних месяцев. Он бодро вскочил и последовал за ней в маленькую гостиную. Облокотившись о дверной косяк, он с легкой усмешкой стал наблюдать за этой очаровательной женщиной, нервно дергающей ленты своей шляпки. Наконец темные глаза, так походившие на глаза лани, гневно сверкнули, и Амели приняла вид оскорбленного достоинства.
— Вы, видимо, забылись, Александр Николаевич! — начала она без предисловий. — Меня безмерно удивило ваше письмо. Этой весной вы попрощались со мной навсегда. Я приняла нашу разлуку как должное и уехала. И тут, спустя несколько недель, вы пишете мне, чтобы я вернулась в Заозерное. Забывая, что у меня ангажемент, обязательства, желания, в конце концов…
— Забылся? — переспросил Дмитриевский, саркастично усмехаясь. — Я думаю, что забылись вы, ma Belle Voix[265]. — Он специально назвал ее прозвищем, данным ей восхищенными поклонниками, особо подчеркнув короткое «моя». — Я волен приказать своей крепостной. Она же обязана сделать то, что желаю. А вы, коли запамятовали за давностью лет, — моя крепостная!
— Что же вы не напомнили мне о том в своем письме? Чтобы уж непременно получить желаемое!
— Разве я когда-нибудь принуждал вас к чему-либо, ma Belle Voix? — бровь Александра при этом так знакомо изогнулась, что сердце Амели дрогнуло, уступая ему в который раз. — Даже нынче ты могла не приезжать в Заозерное, остаться в Москве. При ангажементе, обязательствах, желаниях… Как и написала мне.
