Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Налеты.
Налетчики, всякий страх потерявшие… то кассу возьмут, то ресторацию обнесут, да не простую, с простых чего брать? А поснимают с благородных панн украшеньица, спутников их вниманием не обойдут… и злился город, кипел.
Газетчики о Яшке писали с придыханием, с каким-то собачьим восторгом, восславляя лихость его… а что за той лихостью трое мертвяков, забывали сказать как-то…
— Вспоминаешь?
— Вспоминаю, — не стал лукавить Себастьян.
В кресло сел. Нехорошо обижать хозяина недоверием. Он же опустился в свое, темного дубу, сделанное будто бы специально, чтобы выдержать немалый Яшкин вес.
— Хорошее было время…
— Хорошее. — Себастьян готов был согласиться.
Весна горела, яркая, лихая какая-то, будоражила кровь.
И шел по познаньской улочке молодчик самого что ни на есть фартового виду: в пиджаке с искрой, в штанах широких, в сапогах скрипучих, до блеску начищенных. На голове — картуз кожаный, во рту зуб золотой поблескивает, дразнит.
А главное, сыплет молодчик деньгой что направо, что налево, перекупает Яшкиных девок. И славу его рассказами о собственных подвигах, каковые вершил, естественно, не в Познаньске, перебивает… И вот уже слухи ползут змеями по людям нужным, доползают до Яшки. Девок он еще стерпел бы, девок в Познаньске на всех хватит, а вот бахвальство пустое было ему что ножом по сердцу.
— Свезло тебе тогда, князь. — Шаман, которого Яшкою назвать язык не поворачивался, кривовато усмехнулся. Левая половина его лица уже была мертва, а одною правою усмехаться было несподручно.
— Не без этого.
Свезло.
И на игре сойтись в одном заведеньице, в которое полиция без особой на то надобности не заглядывала. В карты. И в кости… и после в рулетку на револьверах, когда Яшка, распалившись, кинулся собственную лихость выказывать.
Играли.
Пили. Говорили за жизнь… и договорились…
— А я дураком был… подумать бы мне, откудова простому человеку этакие вещи ведомы? — Шаман чуть покачивался, и кресло под ним скрипело. — И если ведомы, то с чего он делится-то? Собрал бы сам ватагу, небось хватило бы охотников…
…на почтовую-то карету, в которой груз драгоценных камней для гильдии ювелиров поедет? Несомненно, хватило бы…
— Но ты убедителен был, холера этакая… и с нами пошел… до последнего пошел…
— А ты меня ножом, — с упреком произнес Себастьян.
А Шаман лишь руками развел:
— Ну извини. Я ж тоже разочарованный был… думаю, в кои-то веки встретил дружка, который по сердцу пришелся, а он на деле и не дружок вовсе, а так, скотина полицейская… вот и подумалось, дай хоть прирежу от этакой жизненной несправедливости. Глядишь, на сердце и полегчает…
— Полегчало?
От той истории остался тонкий шрам, поелику был Яшка быстр, ловок, что тот змеелов. Полоснул, правда, поверху, да только все одно кровило крепко, да и зарастала рана долго. И шрам вот остался светлой памятью.
— Да не особо…
Замолчал, глядя в окно. А в комнате темно. Мутно. Стоит шандал на пятерик свечей, и горят они, но как-то тускло, будто бы через силу.
— Я думал, тебя повесили. — Себастьян, пользуясь этакой передышкой, принял обычное свое обличье.
Стало легче. А он и не замечал, до чего тяжело здесь держать маску.
— Должны были… да Радомилы…
— От них и письмецо. — Себастьян вытащил верительную грамоту. — Я здесь и по их делам в том числе.
— Да уж понял, что не на вояжу приехал, — хмыкнул Шаман, а от грамоты отмахнулся. — Убери. Она мне без надобности… я б тебе и так помог.
— С чего вдруг? Я-то думал, вздернешь…
— Попадись ты мне год тому, вздернул бы… — Шаман прикрыл веки, темные, испещренные не то трещинами, не то шрамами. — А тут вот… видишь… как оно… теперь-то все в этой жизни иначе видится… если б ты знал, княже, до чего мне помирать неохота…
— А кому охота?
— И то верно… она шепчет, чтоб смирился, чтоб пошел под ее руку, тогда и будет мне счастье…
— Хозяйка?
— Не надо. — Шаман покачал головой. — Не надо вслух… мы зовем ее ею. Всем ясно… думает, что Шамана примучила… ан нет… не пойду… скорее сдохну, чем так… под бабью руку… у меня небось тоже гордость имеется. Скажи, княже, ты по ее душу?
— Похоже на то. — Себастьян вздохнул и признался: — Брата ищу.
— Брата?
— А что, думаешь, если я в полиции служу, то у меня братьев быть не может?
— И верно. — Шаман рассмеялся гулким смехом, от которого задрожали и свечи, и сами стены дома. — Я-то на теперешний разум понимаю, что ты в своем праве был… шалили мы крепко… небось послушали бы знающих людей, то и иначе все повернулось бы… но нет, хотелось мне удаль свою показать… чтоб не просто Яшка из Гульчина, но Яков Кот… Яков Матвеич… уважаемый человек… а убивать-то я никого не хотел. Никогда не любил лишней крови… вышло оно так… не свезло.
Он провел пальцами по подлокотнику кресла, снимая древесную стружку.
И дом заворчал. Он не любил, когда вещи портили, однако же и сделать этому существу он ничего не мог. И даже, пожалуй, боялся его… впрочем, дом чувствовал, что бояться осталось уже недолго.
— Не свезло, — согласился Себастьян. — Радомилы помогли?
— Они… явился человек от старого князя… предложил, мол, тебе, Яшка, выбирать аль петлю, аль жизнь иную, почти вольную… я-то и согласился сдуру… подумаешь, Серые земли… пугать меня будут, а я уже и без того пуганный так, что дальше и некуда. И лихой ведь, помнишь… Хельма за брата держал.
Шаман засмеялся, и смех его был похож на треск камней, на которые, раскалив добела, плеснули студеной водицы. Себастьян даже испугался, что сейчас человек этот, все же больше человек, рассыплется на осколки.
Яська этого точно не поймет.
— Знал бы поперед… хотя… ежели б и знал, то все одно согласился б. Пять годочков жизни — это, княже, много…
— Ты мог бы уйти.
— Уйти? — Шаман потер щеку, камень по камню скрежетнул. — Мог бы, верно… небось ни ошейника на мне, ни поводка, только слово данное. А Яшка Кот не пицур какой, он слово свое держит. И было тут не сказать чтоб плохо… жить можно… везде-то, княже, жить можно… пока она не решила, что я не под Радомилами, под нею ходить должен.
— А ты…
— Я бы, может, и пошел. — Шаман повернулся живой стороной лица к свечам. — Да только цену она поставила такую, которую мне не поднять… поначалу приходила… этак, гостьею. Но иные гости себя так держат, что сразу ясно — они-то и хозяева, а мы так, пришлые. Мои ее боятся, знают, что коль захочет, то спровадит всех разом. Им-то идти некуда… и мне теперь некуда… только, княже, ты не думай, я смерти не боюся. Будут боги судить да рядить, весить душу Яшкину на весах своих, так увидят, что много на нее грехов налипло, может, вовсе она почернела, что яблоко гнилое. Да только все одно человеческой осталась… и отвечу я за грехи… и, глядишь, смилуются… думаешь, смилуются?
— Почему нет?
— Добрый? Не хочешь лгать умирающему?
— Не вижу в том нужды. И ты, Яшка, не самый страшный грешник в том мире.
— От и я так думаю… небось я зазря никому кровь не пускал… — Он замолчал, и слышно стало, как скрипит грудина. Каждый вдох Яшке давался с боем. Но он дышал.
Назло всем.
Тогда он тоже отстреливался до последнего патрона. Знал, что не уйти, что ежели сдастся, то будет ему от судейских поблажка с пониманием, и, быть может, не виселицей, каторгой обошлось бы. Ему было чем откупиться.
И предлагали.
Но Яшка всегда отличался нечеловеческим упрямством.
— Я бы давно ушел, — признался он, — да только Яську как оставить? Она-то храбрится, прям как я тогда. Думает, что все одолеет, со всем управится, да только… не место на Серых землях женщинам. Так что, княже, будет у меня к тебе просьба… и не просьба даже…
А зубы сделались черными, обсидиановыми, и в то же время были они яркими, притягивающими взгляд.
— Тебе надобна моя помощь, а мне — твоя… и я помогу…
— Что взамен?
Себастьян надеялся, что чуда от него не потребуют, поелику кем-кем, а чудотворцем он точно не был. И вряд ли при всем своем желании, которое, признаться, было, не сумел бы он вернуть Шаману прежнее, человеческое обличье.
