Девять (СИ) - Сенников Андрей (книга жизни .txt) 📗
На выходе из распадка Беня вспомнил анекдот про ковбоя и внутренний голос. Он рассмеялся и никак не мог остановиться. Как Гнус… Верхняя губа тут же зачесалась, словно изо рта выполз жучок. Дикого замутило, он наклонился, уперев руки в колени, пережидая приступ дурноты, напоминающей о глубоких бороздах в палой хвое, пальцах, ободранных до кости, ботинках с налипшей смолой…
Нет, не зря на карте Доцента «Каранаково» была отмечена, как нежилая деревня… или село. Врала Диковская интуиция. Как последняя проблядушка врала, жирно напомаженными губами, похотливо подмигивая подбитым глазом, бланш под которым был намазан таким толстым слоем тонального крема, что, казалось, тот начнет отваливаться как штукатурка, если эта блядь подмигнет еще раз.
В Каранаково жили… лет двадцать назад. Село дворов на семьдесят-сто оказалось заброшено и походило на мощи — высохшие, почерневшие. Дороги муравели, и улицы едва узнавались по остаткам заборов. Воздух звенел. На горке, за селом, высилась церквушка с покосившейся, чешуйчатой маковкой, словно склонилась в скорби и поминальной молитве над покинутым человеческим обиталищем.
Каранаково катилось по склону россыпью черных остовов некогда наполненных живым теплом, мыслями, чувствами, желаниями, теперь обратившимися в прах, как и большинство людей живших здесь. Дикой длинно высморкался. Заходить на это «кладбище» он не собирался. Солнце стояло высоко, последние клочки тумана растаяли в самых глубоких овражках, и единственным желанием Дикого было убраться отсюда подальше.
Он вышел к мертвому селу случайно. Вряд ли безудержный галоп по тайге можно было считать осмысленным передвижением, но сейчас, сориентировавшись, он понял насколько длинный крюк они дали накануне в попытках найти это место. Дикой быстренько прикинул в какой стороне раскоп и последняя жилая деревенька ими ограбленная. Старушенция, отправившая их сюда, заведомо зная, что здесь они не найдут не то что самогона или медовухи, но и заплесневелого сухаря. Дикой скрипнул зубами: «Ничо, бабулька — посчитаемся. Все одно по пути».
Он перемотал портянки. Мучительно хотелось курить. Притопнув сапогами, Дикой двинулся в обход, надеясь, что крюк выйдет небольшой.
Через два часа Беня едва не свалился в яму. Давнишнюю, густо заросшую травой, но еще достаточно глубокую, что бы сломать ногу или руку. На дне валялись трухлявые, заплесневелые доски. Для ловчей ямы, пожалуй, мелковато, но люди вырыли. Зачем? Что за люди? Нет, к чёрту! Дикой устал. А тропить сейчас в гору, на склон очередной сопки — не до тоскливых мыслей. Усталость добьет быстрее, ахи и охи натруженного тела стреножат. Захочется лечь и не подниматься…
В следующую яму Беня упал. Он успел матюгнуться на выдохе и получил скользящий удар по скуле прежде, чем ударился грудью о дно: травянистое, мягкое, пахнущее сырой землей. Из глаз посыпались искры, теплая влага потекла по щеке. Слегка оглушенный, Беня испугался, что сломал что-нибудь и скоренько подскочил на ноги. Лапнул за лицо, ладонь окрасилась кровью. Щеку принялось саднить. Длинный рваный порез от челюсти и почти до виска. Дикой матюгнулся еще раз. Только этого не хватало! Посмотрел под ноги. На дне — трухлявое крошево: остатки досок, ржавый гвоздь хищно торчит из обломка.
Цепляясь за корни, Беня выполз наверх. Он отдувался и кряхтел, кожа на спине зудела, роились над головой мошки, кровь обильно стекала за ворот. На краю ямы Дикой выпрямился и замер с открытым ртом. На горке, над деревьями торчал черный гриб покосившейся церковной маковки.
Еще одна церковь?! Прямо в тайге?! Может, скит. Мысли путались. Беня осторожно потрогал раненую щеку и поморщился. Заразу только подцепить осталось, утереться толком нечем, воды нет и…
В густой траве поодаль торчал крест. Почерневший, как и купол церкви над ним, православный, с табличкой у перекрестья, на которой уже ничего нельзя было прочесть. Дикой приблизился и рассмотрел поодаль еще один. И еще…
Да это ж кладбище!
Погодь, погодь, а ямы? Дикой остановился. Могилы, что ли!?
Нет, излишней брезгливостью Беня не страдал, но упасть в яму, где кто-то гнил, пожираемый червями — удовольствие сомнительное. Зачем разрывать заброшенные могилы на заброшенном кладбище у скита? У скита ли? Беня отмахнулся от мошкары, вглядываясь вперед. Он слышал, что скит должен быть обнесен забором, и все постройки находиться внутри, за стеной. А еще Дикой слышал множество историй про всякие таежные клады и «черных археологов». Попадись ему на раскопе хоть что-нибудь ценное, тоже не понес бы это Доценту на блюдечке. Если кусок знатный, тут не то что кладбище, что угодно разроешь.
Пытаясь припомнить, что-нибудь насчет старообрядческих «закидонов», Дикой брел среди крестов, как сомнамбула, ожидая, что вскоре наткнется на остатки массивного забора, но только церковь надвигалась на него, нависая покореженные срубом. Остатки звонницы, раскатанной по бревнышкам, плесневели в кустах боярышника, дико разросшегося без людского надзора. Тихий звон раздался в голове, безрадостный и унылый, как осенний дождик, и становился все громче и громче.
Ещё одна разоренная могила, отброшенный крест, трухлявые доски… и кости, беспорядочно раскиданные окрест. Дикой остановился, глупо убеждая себя, что останки принадлежали животному. Он убеждал себя все настойчивее, рассматривая глубокие царапины и сколы. Сустав расплющен в щепу, острые края обнажили ноздреватую сердцевину. Сколы недавние, чего нельзя сказать о костях…
Дикой отступил от ямы, бочком-бочком, направляясь в обход церкви, что казалась теперь нелепой и ненужной, не от места сего. Ни черта здесь больше нет, ни забора, ни скита! Беня затравленно озирался. Слух ловил звуки, но мозг искажал их до неузнаваемости. Шелест листьев под дуновением ветерка напоминал зловещий шепот и бормотание, собственные шаги, раньше почти не слышные, грохотали, как барабанный бой. Дикой старался ступать мягко и беззвучно, но казалось, что эхо шагов способно разбудить и мертвого.
Вскоре Беня вышел на тропу. По всем признакам — тропа звериная. Утоптанная трава, пожухлая и пожелтевшая. Тоннель в плотной растительности. Человек мог передвигаться по ней на четвереньках. Смущало только, что характерного звериного запаха на тропе не слышно, не видно клочков шерсти, мало-мальски четкого следа. Тропа вела в обход церквушки туда же, куда направлялся Дикой. Он пошел, раздвигая спутанные верхи стеблей грудью, сухие метелки роняли колючее семя в распахнутый ворот энцефалитки, стебли оплетали руки вязкими жгутами, сковывая движения. Дикой навалился, словно тянул бечеву, торопясь выйти из зябкой тени на солнечный свет.
Солнце — белое, совсем не осеннее, ударило в глаза. Беня прикрылся ладонью…
Вниз по склону рассыпались чёрные дома с пустыми или заколоченными окнами. Он узнал проваленные крыши с гнилыми корнями печных труб. Интуиция слабо пискнула, что может быть это другое село, но Дикой не отреагировал. На хрен внутренние голоса! На хрен интуицию!
«Каранаково», — плыло в небе жалким одиноким облачком.
«Каранаково», — складывались проваленные крыши, обломки столбов и едва заметные линии заборов.
«Каранаково», — выводила в густой, нехоженой траве, невидимая и, так похожая на звериную, тропа.
«Карр-р-р-анаково», — одинокий ворон прокричал с церковной маковки, захлопал крыльями и уронил помет на церковное крыльцо.
Порыв ветра прокатился тугой волной, с тяжким скрипом приоткрылась створка церковной двери и ударила с оттягом — глухо и безжизненно, истлевшим эхом колокольного звона.
Дикой вздрогнул. Инстинкт гнал прочь, как гнал от кедрины, где сидел мертвый Гнус, который не мог там сидеть, как сам Дикой не мог дважды выходить в тайге к одному и тому же месту, в полной уверенности, что идет в совершенно другом направлении. Тело протестовало против малейшей задержки, но голос в голове уговаривал остаться. Что толку в беготне, если все дороги ведут обратно? Можно сделать ещё одну попытку, но скоро начнет темнеть. А в темноте…
