Столкновение миров - Кинг Стивен (читать книги полные TXT) 📗

— Не беспокойся, Джек, — прошептал голос. Это был чистый и теплый голос.

Он опустился вниз: шарик, мир, все миры — он был сияющий и теплый, это было милосердие, доброта, это было возвращение чистоты, белого. И, как и всегда было все светлое, и, каким оно всегда должно быть, он был очень хрупким.

И, хотя оно спустилось вниз, над головой Джека проносились миры. Он сейчас не прорывался через слои реальности, а просто видел весь космос реальностей, пересекающих и перекрывающих один другой, связанных, как колечки.

(действительность)

Кольчуги.

«Ты удостоен чести держать Вселенную миров, космос добра, Джек, — это был голос его отца. — Не урони его, сынок. Ради Джейсона, не урони его».

Миры над мирами других миров, великолепные и дьявольские, все они осветились теплым белым сиянием той звезды, которая была хрустальным глобусом, опоясанным филигранными линиями. Он медленно опускался вниз к дрожащим, раскрытым рукам Джека Сойера.

— Иди ко мне! — выкрикнул он ему, совсем, как тот, когда пел ему свою песню. — Иди ко мне сейчас!

Он был в трех футах от его рук, овевая их мягким живительным теплом. Теперь в двух… теперь на расстоянии одного. Он засомневался на мгновение, медленно вращаясь, ось его слегка наклонилась, и Джек увидел бриллиантовые мерцающие очертания континентов, морей и океанов и ледяные шапки на его верхушках. Он застыл в нерешительности… а потом медленно соскользнул в ожидающие, протянутые ладони мальчика.

Глава 43

Новости отовсюду

Лили Кавано, которая впала в состояние болезненной дремоты после того, когда ей откуда-то снизу пригрезился голос Джека, теперь сидела в своей постели. Впервые за многие недели румянец окрасил ее впалые, мертвенно-бледные щеки. В глазах засияла дикая надежда.

— Джейсон? — выдохнула она, а потом нахмурилась. Это ведь не было именем ее сына. Но во сне, от которого она только сейчас начала отходить, у нее был сын, которого звали именно так, и в этом сне она была кем-то другим. Это из-за таблеток, конечно. Именно таблетки превратили ее сон в грезы.

— Джек? — попыталась она снова позвать его. — Джек, где ты есть?

Нет ответа… но она ощущала его, точно знала, что он жив. Впервые за долгое время, месяцев за шесть, наверное, она действительно чувствовала себя хорошо.

— Странник Джек, — произнесла она и сжала пачку сигарет. Она взглянула на нее, а потом отшвырнула прочь через всю комнату, где они приземлились в камине поверх кучи мусора, который она рассчитывала сжечь попозже. — Я думаю, что я бросила курить на весь остаток моей жизни, Странник Джек, — сказала она. — Возвращайся, детка. Твоя мама любит тебя.

И она рассмеялась беспричинным смехом.

Донни Киган, несший службу на кухне Солнечного Дома, когда Вулф сбежал из карцера, пережил страшную ночь. Джоржу Инвингстону, дежурившему с ним, повезло намного меньше. Теперь Донни находился в сиротском приюте в Мунси, штат Индиана. Он был исключением среди воспитанников Солнечного Дома, так как был круглым сиротой. Чтобы удовлетворить власти штата, Гарднеру приходилось брать в Дом нескольких сирот.

Теперь, вымывая темный холл, Донни внезапно взглянул вверх, его тусклые глаза расширились. Снаружи тучи, посыпавшие мелким декабрьским снежком уставшие поля, неожиданно расступились на западе, пропуская один-единственный широкий луч, ужасный и величественный в своем одиночестве.

— Да, ты прав, я действительно люблю его, — триумфально выкрикнул Донни, не имевший достаточно извилин, чтобы усваивать слишком много и уже забывший его имя. — Он прекрасен, и я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО люблю его.

Донни дико расхохотался своим идиотским смехом, только теперь его смех был почти прекрасен. Несколько ребят подошли к дверям своих комнат и с удивлением взирали на него. Его лицо купалось в солнечном свете этого единственного, призрачного луча, и один из этих мальчиков шепотом сообщил своему близкому другу, что Донни был похож на Иисуса.

Прошло несколько минут, и тучи закрыли островок чистого неба, а к вечеру снегопад усилился и превратился в первую зимнюю бурю. Донни знал, что означает чувство любви и триумфа. Это быстро прошло… но он никогда не забыл самого этого чувства, этого полуобморочного ощущения благодати, которое сразу наполняло и избавляло вместо обещания, а потом отрицания, отвержения, чувство ясности и нежности, чудной любви, чувство экстаза, возвратившегося снова добра и света.

Апелляции судьи Фейрчайлда, пославшего Джека и Вулфа в Солнечный Дом, были отклонены, его ожидала тюрьма. Все вопросы были исчерпаны, и тюрьма была единственным местом, где ему придется провести долгие годы. А возможно, что и всю жизнь. Он был старым человеком, да и здоровье у него было слабое. Если бы они не обнаружили те проклятые тела…

Он старался не терять бодрости духа, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах, но сейчас, в кабинете своего дома, когда он подчищал ногти маникюрным ножичком, огромная, серая волна депрессии обрушилась на него. Неожиданно он отодвинул ножичек от толстых ногтей, задумчиво посмотрел на них, а потом просунул вершину лезвия в правую ноздрю. Он подержал его там какое-то время, а потом прошептал:

— О черт. Почему бы нет? — Он резко вскинул вверх кулак, направляя шестидюймовое лезвие в последний, летальный поход, пронзая все извилины, а потом и мозги.

Смоки Апдайк сидел за стойкой «Оутлийской пробки», подбивая счета, совсем как в тот день, когда Джек встретил его. Только теперь был почти вечер, и Лори подавала ужин первым посетителям, проигрыватель напевал: «Лучше бы передо мной стояла бутылка, чем попасть в сумасшедший дом».

Какое-то время все было как всегда. И вдруг Смоки выпрямился, его маленькая кепочка задрожала на затылке. Он сжал рукой футболку на груди с левой стороны, где колющая боль пронзила его серебряной пикой. «Господь вонзил свои гвозди», — сказал бы Вулф.

В это же мгновение печка-гриль взорвалась в воздухе с оглушительным грохотом. Она ударилась о проигрыватель и сбросила его. Гриль приземлился на полу, наполняя комнату густым запахом газа и черным дымом. Лори завизжала.

Проигрыватель набирал обороты: 45, 78, 150, 400! Жалобный женский голос превратился в бешеное бормотание дегенерата. Через мгновение с него слетала крышка, разбрасывая повсюду цветные осколки.

Смоки посмотрел на свой калькулятор и увидел единственное слово, мигающее на нем: ТАЛИСМАН — ТАЛИСМАН — ТАЛИСМАН — ТАЛИСМАН. Затем его разнесло на кусочки.

— Лори, выключи газ! — завопил один из посетителей. Он отшвырнул стул и повернулся к Смоки. — Смоки, скажи ей… — Мужчина закричал от ужаса, когда увидел, как кровь вытекает из дыр, где когда-то были глаза Смоки.

А секундой позже все это место под названием «Оутлийская пробка», взлетело в голубое небо, и пока успели приехать пожарные из Доктауна и Элмиры, большая часть центра города полыхала в огне.

Не велика потеря, детки, можно сказать: «Аминь».

В школе Тейера, где воцарилась обычная, нормальная обстановка (кроме тех происшествий, о которых живущие в ней вспоминали, как о серых, ночных кошмарах с продолжением), только что начались последние уроки. То, что в Индиане было легкой снежной порошей, здесь, в Иллинойсе, превратилось в холодную мжичку. Задумчиво и сонно сидели в своих классах студенты.

Внезапно колокола на часовне начали звонить. Головы поднялись вверх. Глаза расширились. Все на территории колледжа, впавшее в спячку, казалось, обновилось.

Этеридт, сидящий в классе на уроке математики и ритмично сжимавший и разжимавший кулаки, невидящим взором смотрел на логарифмы, которые мистер Ханкинс писал на доске. Он думал о соблазнительной маленькой официантке из городка, которой он назначил свидание. Она носила подвязки вместо пояса и не хотела снимать чулки, пока они трахались. Теперь Этеридт оглянулся на окна, забыв о своих эротических переживаниях, забыв официантку с ее длинными ногами и гладкими чулками. Внезапно, без какой-то бы ни было причины, он вспомнил о Слоуте. Маленьком Ричарде Слоуте, которого легко было классифицировать, как святошу, но который таковым не был. Он думал о Слоуте и беспокоился, все ли с ним в порядке. Почему-то ему казалось, что Слоуту, который исчез из школы четыре дня назад, никого не предупредив, и о котором с тех пор не было никому известий, не очень-то сладко.