Стажеры(изд.1991) - Стругацкие Аркадий и Борис (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Я услышал,как Комов глубоко вздохнул, и наступило долгое молчание.Когда Комов заговорил снова,голос у него был какой-то необычный, какой-то надломленный.Заговорил он о Странниках;сначала подивился тому,что Странники, поставив охранный спутник,пошли на риск,граничащий с преступлением,но потом сам же вспомнил косвенные данные,согласно которым Странники всегда путешествуют целыми эскадрами и всякий одиночный звездолет в их представлении не может быть ничем иным,кроме автоматического зонда.Поговорил он также о том, что и на Земле приходит к концу полувековая варварская эпоха одиночных полетов в свободный поиск— слишком много жертв, слишком много нелепых ошибок, слишком мало толку. «Да,—соглашался Горбовский, — я тоже об этом думал». Потом Комов вспомнил о случаях загадочного исчезновения автоматических разведчиков,запущенных к некоторым планетам. «У нас все руки не доходили проанализировать эти исчезновения,а ведь теперь они предстают в новом свете».— «И верно!— с энтузиазмом подхватил Горбовский. — Об этом я как раз не подумал, это очень интересная мысль». Поговорили об охранном спутнике, подивились, что он нес только два заряда, попытались прикинуть, каковы же в этом случае должны быть представления Странников об обитаемости Вселенной,нашли, что в конечном счете они не очень отличаются от наших представлений,но сама собой возникает мысль,что Странники, по-видимому, намеревались вернуться сюда, да вот почему-то не вернулись— возможно, прав Боровик, полагая, что Странники вообще покинули Галактику.Комов полушутливо предположил,что аборигены и есть Странники— угомонившиеся, насытившиеся внешней информацией, замкнувшиеся на себя.Горбовский опять намекнул на идеи Комова и тоже в шутку стал его допрашивать, как надлежит оценивать такую эволюцию Странников в свете теории вертикального прогресса.
Потом поговорили о здоровье доктора Мбога, перескочили внезапно на умиротворение какой-то Островной Империи и о роли в этом умиротворении некоего Рудольфа,которого они почему-то тоже называли Странником; плавно и как-то неуловимо перешли от Рудольфа к вопросу о пределах компетенции Совета Галактической Безопасности,согласились на том, что в компетенцию эту входят только гуманоидные цивилизации… Очень скоро я перестал понимать, о чем они говорят,а главное — почему они говорят именно об этом.
Потом Горбовский сказал:
— Я вас совсем заморил,Геннадий,извините. Идите отдыхать. Очень приятно было с вами побеседовать. Мы-таки давненько не видались.
— Но скоро,конечно,увидимся вновь,— проговорил Комов с горечью.
— Да,думаю, дня через два. Бадер уже в пути, Боровик тоже. Я думаю, что послезавтра весь Комкон будет на базе.
— Значит, до послезавтра,— сказал Комов.
— Передайте привет вашему вахтенному…Стасю,кажется.Очень он у вас… такой… строевой, я бы сказал. И Якову, Якову обязательно передавайте привет! Ну, и всем остальным, конечно.
Они попрощались.
Я сидел тихо,как мышь, и продолжал бессмысленно таращиться на обзорный экран,ничего не видя, ничего не понимая.За спиной у меня не было слышно ни звука. Минуты тянулись нестерпимо медленно. От желания обернуться у меня окаменела шея и кололо под лопаткой.Мне было совершенно ясно, что Комов сражен.Во всяком случае,я был сражен наповал. Я искал ответ за Комова, но в голове у меня бессмысленно вертелось только одно «а что мне Странники? Подумаешь, Странники! Я сам, в некотором роде, Странник…»
Вдруг Комов сказал:
— Ну, а ваше мнение, Стась?
Я чуть было не ляпнул: «А что нам Странники?»— но удержался. Посидел секунду в прежней позе для значительности,а потом повернулся вместе с креслом. Комов,положив подбородок на сплетенные пальцы, смотрел на потухший экранчик визора. Глаза его были полузакрыты, рот какой-то скорбный.
— Наверное,придется выждать…— сказал я.— Что ж делать… Да и Малыш, может быть, больше не придет… во всяком случае, не скоро придет…
Комов усмехнулся краем рта.
— Малыш-то придет,— сказал он. — Малыш слишком любит задавать вопросы. А представляете, сколько у него теперь новых вопросов?
Это было почти слово в слово то, что сказал в кают-компании Вандерхузе.
— Тогда, может быть…— пробормотал я нерешительно,— может быть, и на самом деле лучше…
Ну что я мог ему сказать? После Горбовского, после самого Комова, что мог сказать незаметный рядовой кибертехник,двадцати лет,стаж практической работы шесть с половиной суток,— парень, может быть, и неплохой, трудолюбивый, интересующийся и все такое, но, прямо надо признать, не великого ума, простоватый, невежественный…
— Может быть,— вяло сказал Комов.Он поднялся,направился,шаркая подошвами, к выходу, но на пороге остановился. Лицо его вдруг исказилось. Он почти выкрикнул: — Неужели же никто из вас не понимает, что Малыш — это случай единственный, случай, по сути дела, невозможный, а потому единственный и последний! Ведь этого больше не случится никогда. Понимаете? Ни-ког-да!
Он ушел, а я остался сидеть лицом к рации и спиной к экрану и старался разобраться не столько даже в мыслях своих, сколько в чувствах. Никогда!.. Конечно, никогда.Как мы все здесь запутались! Бедный Комов, бедная Майка, бедный Малыш…А кто самый бедный?Теперь мы,конечно,отсюда уйдем.Малышу станет полегче,Майка пойдет учиться на педагога, так что, пожалуй, самый бедный— Комов.Это же надо придумать:наткнуться— лично наткнуться!— на уникальнейшую ситуацию, на уникальнейшую возможность подвести, наконец, под свои идеи экспериментальный базис, и вдруг— все вдребезги! Вдруг тот самый Малыш, который должен был стать верным помощником, неоценимым посредником, главным тараном, сокрушающим все преграды,сам превращается в главное препятствие… Ведь нельзя же ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества.Тут какая-то логическая каверза, вроде апорий Зенона… Или не каверза? Или на самом деле вопрос так и следует ставить? Человечество, все-таки… В задумчивости я повернулся в кресле лицом к экрану, рассеянно оглядел окрестности и ахнул. Великие вопросы мгновенно вылетели из головы.
Урагана как не бывало. Все вокруг было бело от инея и снега, а Том стоял совсем рядом с кораблем,на самой границе мертвой зоны,перед входным люком, и я сразу понял,что это Малыш сидит там на снегу и не решается войти— одинокий, раздираемый между двумя цивилизациями…
Я вскочил и галопом понесся по коридору.В кессоне я машинально схватил было доху,но тут же бросил ее,всем телом ударил в перепонку люка и вывалился наружу. Малыша не было. Глупый Том зажег огонек, испрашивая приказаний. Все было белое и искрилось в свете сполохов.Но у самого люка,у меня под ногами, чернел какой-то круглый предмет. Черт знает, какая дикость представилась мне на мгновение. Я даже не сразу заставил себя нагнуться.
Это был наш мяч.А на мяч был напялен обруч с «третьим глазом».Объектив был разбит, и вообще обруч выглядел так, словно побывал под обвалом.
И ни одного следа на снежной пелене.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Он вызывает меня всякий раз, когда ему хочется побеседовать.
— Здравствуй, Стась, — говорит он. — Побеседуем? Давай?
Для связи выделено четыре часа в сутки,но он никогда не выдерживает расписания.Он его не признает.Он вызывает меня,когда я сплю,когда я сижу в ванне,когда я пишу отчеты, когда я готовлюсь к очередному разговору с ним, когда я помогаю ребятам,которые по винтику перебирают охранный спутник Странников… Я не сержусь. На него нельзя сердиться.
— Здравствуй, Малыш, — отзываюсь я. — Конечно, давай побеседуем.
Он жмурится, как бы от удовольствия, и задает свой стандартный вопрос:
— Ты сейчас настоящий, Стась? Или это твое изображение?
Я уверяю его,что это я, собственной персоной,Стась Попов, лично и без никаких изображений. Уже много раз я объяснял ему, что не умею строить изображения, и он, по-моему, давным-давно это понял, но вопрос остается. Может быть,он так шутит, может быть, без этого вопроса он не представляет себе нормальный обмен приветствиями,а может быть, ему просто нравится слово «изображение». Есть у него любимые слова — «изображение», «феноменально», «по бим-бом-брамселям»…
