Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович (прочитать книгу TXT) 📗
– Мы – представители «Церкви Объединения», собираем пожертвования для детей. Если вы в состоянии помочь хоть чем-нибудь…
– Нормально! – говорит Маришка. – А конфетой угостить?
– Конфетой? – Легкая растерянность наконец-то отражается на лице паренька. Он лезет в карманы куртки – один, другой – и все левой рукой, потому что в правой зажаты фотографии каких-то младенцев, по-видимому, в чем-то нуждающихся. С сожалением признается: – Нет. Кончились. А вы не хотите…
Протягивает мутноватое фото годовалых тройняшек, при ближайшем рассмотрении – вполне благоустроенных.
– Нет конфеты – нет благотворительности, – резко заявляет Маришка.
– Вы не понимаете, – волнуется паренек, – у этих детей проблемы…
«Возможно, – думаю я. – эти дети действительно нуждаются в помощи. Но если я передам деньги этому молодцу, до детей они все равно не дойдут. Следовательно, отказывая ему, я не остаюсь равнодушным к проблемам детей. – И на всякий случай добавляю: – Бедненьких…»
Вот так порой несложные умозаключения помогают сохранить лицо… по крайней мере его цвет, хоть и не мне сейчас об этом говорить. Но чаще – обмануть совесть.
– Все мы чьи-то дети, – замечает тем временем Маришка. – И у всех проблемы. У нас с мужем, например, есть плохая черта. Мы как угодно меняем цвета. Бываем по очереди разного цвета: он вот – зеленый, я – фиолетовая…
– Копирайт – Успенский, – говорю в сторону, но паренек меня уже не слышит.
Он спешно ретируется, на ходу запихивая в карман пачку фотографий. Должно быть, разглядел наконец сквозь пелену религиозной одержимости цвет моего лица.
«Бедненький…» – снова думаю я, естественно, не о нем, а о себе. Вновь наваливается тоска, отодвинутая ненадолго разговором о детях.
– Где же мне ее искать? – повторяю удрученно.
– Ее? Уже соскучился? – умиляется Маришка и продолжает совсем другим, спокойным и незлым тоном: – Ей-то что? Ей, может, даже импонирует твое внимание. Ты у меня прощения проси.
Она присаживается рядом на витую оградку газона и закрывает глаза, словом, всем видом показывает, что изготовилась слушать.
– Думаешь? – вспыхиваю надеждой. – Ну, тогда… извини, – говорю и удостаиваюсь благосклонного кивка.
– Ты кайся, кайся.
Жадно смотрюсь в зеркальце. Но нет, должно быть, искупить грех не так просто, как совершить.
– Я, – говорю, – не нарочно…
Каяться пришлось долго. Наверное, до тех пор, пока раскаяние не стало совершенно искренним. Я, не утаивая, рассказал ей все: про ее старую прическу, про трамплин и про то, что чем меньше остается помех и препятствий на пути счастья двух влюбленных, тем им почему-то становится не легче, а скучнее…
И по окончании рассказа услышал Маришкин притихший голос:
– Ладно, прощаю. Но, честное слово, не могу понять, почему ты должен в этом каяться. Ведь не было никакого преступления – абсолютно! И вообще, – она потупилась, – есть в этой системе наглядного греховедения кое-какие несоразмерности.
– Ты хотела сказать, несуразности?
– Их тоже хватает, – согласилась Маришка.
В очередной раз взглянув в зеркальце, я заметил, что утром, торопясь в кино, забыл побриться. Никаких других странностей на своей физиономии я не обнаружил.
Потом мы ехали домой. На такси, потому что после неудачного похода в кино остались деньги. И потому что… в общем, так было надо.
Потом поднимались к себе на четвертый этаж. Лифт не работал, как это часто случается с ним в дневные часы, и я не раздумывая, подчиняясь порыву, подхватил Маришку на руки и понес наверх. Она болтала ногами и неискренне возмущалась, что я ее помну. И хотя ступенек я насчитал всего семьдесят, то есть в четыре раза меньше, чем у трамплина, к тому же они не прогибались при каждом шаге, заставляя сердце на мгновенье замирать в груди, все равно момент получился волнующий и запоминающийся. Один из тех, ради которых стоит жить.
А потом мы мирились.
И черт возьми! Ради того, чтобы так мириться, ей-богу, стоит иногда ссориться!
– А… Как кино? – спросила вдруг Маришка чуть хриплым после примирения голосом.
– Какое, – переспросил я, – кино?
– Ну, мы собирались…
– Так мы же не доехали! – напомнил я, слегка недоумевая.
– Я заметила. Как… оно называлось?
– Какая теперь разница? – Я пожал плечами и с них немедленно начало сползать одеяло.
– Нет, правда.
– Ты все равно не поверишь.
– И все-таки.
Острые коготки пару раз нетерпеливо царапнули голое плечо.
– «Зеленая миля», – ответил я. – Кажется, по Стивену Кингу. Правда, удивительное совпадение?
В следующий раз она заговорила минут через пять. Когда я уже перестал ждать ответной реплики и собирался было с чистой совестью вздремнуть.
– А мне даже нравится. – сказала Маришка, и от ее слов я не то что взбодрился – чуть с кровати не упал.
– Нравится? И только-то?
– Я не о том. – Она довольно улыбнулась. – Я тут подумала: может, все не так плохо? То есть, когда тебя за каждое лишнее слово перекрашивают в фиолетовый, это, конечно, дикость. Но ее можно стерпеть. Тем более, лечится это не так сложно. Зато теперь я совершенно спокойна за мужа, когда он заявляется домой через час после закрытия метро, пьяный и даже как будто нарочно пивом политый, и говорит, что засиделся у Пашки. Или когда выскальзывает в два часа ночи из постели и до утра глядится в монитор. Теперь-то я легко могу убедиться, что ты на самом деле не по борделям шлялся, а пил пиво с Пашкой. И не флиртовал всю ночь с малолетками в каком-нибудь чате «Кому за тридцать… Кому за полтинничек, а кому и за бесплатку», а… Чем ты, кстати, занимаешься в интернете целыми ночами?
– Аплоадом, – честно признался я.
– Ого! – Маришка даже открыла глаза, чтобы поэффектнее их закатить. – Вот это эвфемизм!
– Это не эвфемизм, а процесс загрузки файлов со своей машины на сервер заказчика, – пояснил я. – Просто ночью интернет бесплатный, а под утро коннект самый надежный.
– Экономный! – похвалила Маришка. – Значит, пока жена тут замерзает под двумя одеялами, он там наслаждается утренней коннекцией!
Я смолчал. Я всегда знал, что любить эту женщину – удовольствие ниже пояса.
Только сказал:
– Это еще вопрос, кого из нас чаще по ночам не бывает дома.
Глядел я при этом в сторону и вместе с тем, как вскоре выяснилось, в воду.
А наутро Маришка явилась домой вся зеленая…
И ВНОВЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. ЗЕЛЕНЫЙ!
– Нет, ты представь! – прошу. – Изменил Маришке – мысленно! – причем с ней же, только семнадцатилетней. Это преступление?
– Еще какое! – паясничает Пашка. – Что ж ты сперва со мной не посоветовался? Семнадцатилетней – это, скажу тебе, такая статья… – И легонько стукается затылком об стену в попытке закатить глаза.
– Ты подумай – мысленно! – с пьяной настойчивостью повторяю я. – В собственном, так сказать, воображении – и тут же наказание! Ладно бы за поступок, но за намерения-то! Вот скажи мне как ме… милиционер программисту, – блею я.
– Тогда уж веб-дизайнеру, – с усмешкой поправляет Пашка.
– Хорошо, веб-дизайнеру. Скажи, карает УПК за преступные намерения или нет?
– Нет, только за их осуществление. И ГК тоже.
– Ни мыслей, ни фантазий, ни воспоминаний, – подвожу итог. – Так как же нам теперь жить?
– Честно, – отвечает Пашка. – Живи настоящим. И цени то, что имеешь.
Я чуть не поперхнулся, пораженный глубиной высказывания. Вот уж от Пашка я такого не ожидал!
Я, кстати, еще не рассказывал, как он подкладывал чистые листочки в середину дипломной работы – для придания объема? А как в автокодной программе вместо «ВСЕ ПОКА» (оператора окончания цикла) написал «ВСЕ, ДО СВИДАНИЯ»? А как, играя в DOOM, вместо постоянного бессмертия каждую минуту брал с клавиатуры временное? Так, заявлял он, честнее… Тоже не рассказывал?
Ну так считайте, что рассказал.
И этот человек будет учить меня жизни и честности?
