Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович (прочитать книгу TXT) 📗
Возмущенно опустошаю бутылку одним затяжным глотком и тянусь за следующей.
На кухне мы одни. Лишь изредка в беседу пытается вклиниться негромкое урчание холодильника. Но не мешает, а напротив, как будто хочет поддержать разговор. Отбрасывает мягкие тени приглушенный плетеным абажуром свет с потолка. На столе в двух блюдцах – закуска, тонкие кружочки копченой колбасы и ноздреватые ломтики сыра. На разделочной доске сложен штабелек из кусочков хлеба. Рядом в недорезанную четвертинку черного воткнут кухонный нож. Бутылки с этикеткой «Клинское» выстроены в два ряда друг над другом: на столе вдоль стены – полные, на полу вдоль плинтуса – пустые.
Кухня – идеальное место для обстоятельных мужских разговоров под пиво. А чем еще заняться нам, лишенным женского общества?
Маришка умчалась на работу на два часа раньше обычного. Чтобы прямо в студии послушать свежую «Кислую десятку».
– Так послушай! – предложил я, кивнув на магнитолу. – Или собственную частоту забыла?
– Что ты! – возразила она. – Послушать мало, это нужно видеть! Знаешь, как Антошка во время эфира лицом работает? Странно, что его до сих пор на ТВ не забрали.
Я пожал плечами и воздержался от спора о вкусах. Видел я этого Коромыслова, лицо как лицо, таким только и работать… в цирке. Голосу оно, кстати, вполне соответствует.
– Ну, тофда пвивет передафай, – изголился я напоследок.
А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов, содержимое которых тут же попыталось раскатиться ровным слоем. Как нельзя кстати!
Я был благодарен ему. И за пиво, и за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу…
Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: «И тут, слава Богу, все закончилось. А то я уж думал, лето наступило, так зелено стало кругом», подвел под сказанным косую черту.
– Значит, и ты, Санек, – говорит. – Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудио-визуальных. Так?
– Так, – соглашаюсь и вношу уточнение: – Только самаритянин не толстый, а добрый.
– Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним… в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты – чувствуешь себя потерпевшим?
– Я? – Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и классифицирую свое состояние как легкое опьянение. Приятное тепло изнутри распирает грудь, взгляд постепенно теряет пристальность, движения становятся плавными и расслабленными. – Кажется, нет.
– Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно-оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя…
– Я и не высказываю. – Пожимаю плечами. – Только тебе.
– Зря вы вчера без меня в «Игровой» поехали. Стоило бы прижать этого бомжа-распространителя посильнее. Теперь-то он, если не полный идиот, снова там не скоро появится.
– Извини, не сообразил тебя позвать. Время поджимало, да и телефона под рукой не случилось. А прижать его… как ты его прижмешь? От него же пахнет. И разговаривать с ним, по-моему, бесполезно. Это как… – Заглядываю в бутылочное горлышко, подбирая близкое Пашке сравнение. – Все равно что после двух лет работы на Прологе пересесть на Си. Совсем другой язык. Настолько другой, что мозги плавятся.
– Любой язык при должном усердии можно развязать, – замечает Пашка и улыбается, показывая, что пошутил. – Я имел в виду, освоить. Подай-ка открывалку!
Откупоривает очередную бутылку, уже вторую. Сам я, не торопясь, потягиваю четвертую, ну так ведь я, в отличие от Пашки, не за рулем.
– Ты как назад поедешь? – интересуюсь.
– Быстро, – отвечает задумчиво.
– А гибэдэдэйцы? Тебе даже в трубочку дуть не придется – с такими глазами. Они у тебя спьяну горят почище фар.
– Не заметят, – отмахивается Пашка, и от этого движения пара «бульков» пива уходит мимо кружки. И чего ему не пьется, как всем нормальным людям – из бутылки? – У меня тонированные стекла, – добавляет он, глядя на растекающуюся по мрамору стола пивную лужицу.
Не покидая табуретки, снимаю с крючка над мойкой полотенце, чтобы протереть стол. Вот оно – одно из редких достоинств тесных кухонь: все всегда под рукой.
– А то, если хочешь, у меня оставайся, – предлагаю.
– Спасибо. – Бешеный кролик хитро прищуривается. – У меня сегодня по плану еще одно мероприятие.
– Тогда привет передавай. Я, правда, твое мероприятие в лицо не видел, но судя по голосу…
Пашка мотает головой, как заблудившийся муравей.
– И не увидишь. Знаем мы вас, тайных сластолюбцев!
Ну вот! Любимая жена прелюбодеем величает, единственный друг – сластолюбцем, а главное – за что?
В сердцах вливаю в себя больше пива, чем могу проглотить за раз, и некоторое время сижу с надутыми щеками, расхлебываю. Кролик в гостях у хомяка.
– Смотри, горлышко не откуси, – советует Пашка. – Ладно, не дуйся, познакомлю как-нибудь… Но в чем-то ты прав: всю жизнь за тонированными стеклами не проведешь.
– О чем ты?
– Да так, о своем, профессиональном. Обдумываю концепцию УЦК.
– Уголовно… – пытаюсь расшифровать.
– Да, уголовно цветового кодекса. – Пашка возбужденно привстает на табуретке. – Ведь методы этого самаритянина, если пофантазировать, ты только представь себе, какую пользу они могли бы принести.
– Твоим коллегам? – скептически щурюсь.
– Не только! Всем добропорядочным гражданам. Что, если бы самаритянин прошелся по тюрьмам, где сидят рецидивисты, по колониям для несовершеннолетних…
– По школам и детским садам, – подхватываю, как мне кажется, с иронией, которая, однако, остается незамеченной или неоцененной.
– Именно! И обратил бы в свою веру всех потенциальных преступников. Если бы никакое фальшивое алиби, никакие деньги и связи не помогли бы нарушителю закона избежать наказания. Если бы мы могли отслеживать не только совершенные преступления, но и запланированные. Ты спрашивал о намерениях, так я тебе отвечу: да, за них можно и нужно судить! Просто до сегодняшнего дня это считалось невозможным, потому что намерения в принципе бездоказуемы! Были… Подумай и ответь, стоит хотя бы одно предотвращенное убийство тех нескольких минут неудобства, возможно даже унижения, которые ты пережил этим утром? Да безусловно!
Пашка снова мечтательно шмякается затылком о стену – сильней чем в прошлый раз, должно быть, начинает сказываться выпитое, – но не замечает этого, увлеченный живописанием грядущих перспектив.
– Кстати, ты напрасно иронизировал, упомянув о моих коллегах. Они только пострадали бы от такой возможности. Следственный аппарат остался бы в прошлом, аппарат дознания – тоже, потому что никого не надо искать и ничего не нужно доказывать в мире, где невозможно скрыть никакое злодеяние. Останется только судебная власть для вынесения осужденному приговора и еще какая-нибудь рудиментарная силовая структура – для приведения его в исполнение. Здорово было бы?
Я вспоминаю, что до сегодняшнего утра тоже считал себя вполне добрым и порядочным гражданином, и с сомнением говорю:
– Не уверен. Боюсь, в первое время будет много судебных ошибок. Пока судьи не научатся по интенсивности цвета лица обвиняемого определять степень вины. Не хотел бы я из-за наивных эротических фантазий загреметь по сто семнадцатой.
– По сто тридцатой, ты хотел сказать? – поправляет Пашка. – Вот и я во многом пока не уверен. – Он в задумчивости склоняется над кружкой, как будто под тонким слоем пивной пены надеется найти разрешение своих сомнений. – Потому и не форсирую, надеюсь сперва сам во всем разобраться. И первым делом выяснить, каким именно образом самаритянин воздействует на людей. На паству. Неявный ли это гипноз, направленный энергетический заряд или неизвестное излучение.
